Первые слова. О предисловиях Ф. М. Достоевского - Льюис Бэгби

Достоевский, либо опыт закладчика. Если читатели воспользуются подсказками, которые им предлагает Достоевский, они будут вполне подготовлены заранее к монологу рассказчика со всей его психологической и диалогической сложностью. Если же нет, после завершения повествования их призывают вместе с рассказчиком пройти путь понимания и обнаружить мириады подробностей сюжета и психологии персонажей, которые вводят в замешательство самого рассказчика, и пуститься в запоздалый поиск истины, которую он пытается обрести.

Временная оппозиция между до и после незаметно вводится в текст во введении Достоевского:

Но фантастическое тут есть действительно, и именно в самой форме рассказа, что и нахожу нужным пояснить предварительно». Это безобидное временное наречие не имеет значения, поскольку, с точки зрения повествователя, всё зависит от его понимания причин самоубийства его жены. Если бы повествователь рассказа был в состоянии понять тайные причины того, почему его жена вот-вот бросится из окна с иконой в руке, как он в самообольщении рассказывает нам впоследствии, эту трагедию можно было бы предотвратить [Достоевский 1982: 33–34].

Аналогичным образом, если читатели разгадают временные и пространственные подсказки, помещенные в тексте введения (о существовании которого рассказчик, разумеется, не ведает), им будет легче осмыслить трагедию, чем рассказчику.

Рассказчик предается размышлениям рядом со своей покойной женой, «несколько часов перед тем выбросившейся из окошка» [Достоевский 1982: 5]. Он пытается понять, почему его жена, Кроткая, свела счеты с жизнью. Вводя в предисловие вопрос о причинности, Достоевский включает читателей в истолкование этой проблемы еще до начала монолога. Фактически рассказчик и его читатели пытаются истолковать случившееся вместе, даже одновременно. Вследствие этого отношения между субъектом и объектом затуманиваются, автор, рассказчик и читатель теснее сближаются между собой.

Повторение играет во введении к «Кроткой» важную роль – наиболее откровенно оно выражено в словах «собрать мысли в точку». Оно происходит три раза в третьем абзаце введения, и каждый раз в иной форме. Сначала звучит собственный голос имплицитного Достоевского со сказуемым в отрицательной форме и дополнением в родительном падеже: «Он в смятении и еще не успел собрать своих мыслей» [Достоевский 1982: 5]. В следующих двух предложениях Достоевский представляет эту идею, заключив слова в кавычки. Это указывает на перемещение субъекта речи от Достоевского к рассказчику-закладчику. Сначала Достоевский дает определение тому, что он имеет в виду, следующей фразой: «Он ходит по своим комнатам и старается осмыслить случившееся, “собрать свои мысли в точку”» [Достоевский 1982: 5]. Заключив последнее выражение в кавычки, как прямую речь, Достоевский фактически цитирует закладчика, который в первой главе сам использует эту фразу еще три раза [Достоевский 1982: 6-10]. Употребляя собственное выражение закладчика, Достоевский предваряет встречу читателя с текстом, вновь указывая на оппозицию «до / после». Цитируя речь закладчика до того, как она появится в тексте, Достоевский применяет сложную во временном отношении форму двухголосой речи11. Писатель и рассказчик опять связаны друг с другом.

Используя эту фразу в третий раз, Достоевский предсказывает, что произойдет во время поиска истины рассказчиком: «Мало-помалу он действительно уясняет себе дело и собирает “мысли в точку”» [Достоевский 1982: 5] (курсив автора. – Л. Б.). Эта фраза повторяется здесь уже в третьем варианте. На этот раз глагол не заключен в кавычки, но остальная цитата заключена. Таким образом, глагол «собрать» произносит сам Достоевский, а речь рассказчика является при нем прямым дополнением. Итак, этот глагол встречается во вступлении три раза и два из них – в фактических пределах прямой речи Достоевского. С этой точки зрения можно связать глагол «собрать» не только с поисками истины, которыми занят рассказчик, но и с предпринятым Достоевским поиском средств выразительного описания его поисков. Оба поиска привлекают читателей и вынуждают их приложить аналогичные усилия для того, чтобы осознать совпадающие истины нарратива. Сами процессы интерпретации [122] собраны в точку – усилия закладчика понять, что произошло, борьба Достоевского за художественное воплощение усилий закладчика и попытки читателей понять, если не осмыслить, и то, и другое.

Для накладывающихся друг на друга форм, которые связывают код и расшифровку дискурсов, вопросы истолкования и взаимного проникновения играют главные роли. Достоевский указывает на ценность этих герменевтических принципов дважды в третьем абзаце, оба раза повторяя глагол «уяснить». Чтобы привлечь наше внимание к важности этого глагола, Достоевский при каждом использовании печатает его курсивом. Это все равно, что махать со страницы флагом. Единственная лексическая единица кроме этого, которая удостоена такого же внимания, – это существительное «правда». Тематические, психологические и интеллектуальные связи между процессом познания и существительным, обозначающим его цель («правда»), должны быть достаточно очевидными. Однокоренное с этим глаголом слово (с другой приставкой) используется и в третий раз, связывая комментарий Достоевского с комментарием, содержащимся в повествовании от лица закладчика. Мы уже процитировали эту фразу: «Но фантастическое тут есть действительно, и именно в самой форме рассказа, что и нахожу нужным пояснить предварительно» [Достоевский 1982: 5].

Семантическое различие между «пояснить» и «уяснить» достаточно хорошо прослеживается в рамках оппозиции «автор – рассказчик». Первый глагол является синонимом «объяснить» (который имеет тот же корень и другую приставку). Второй, с приставкой «у-», обозначает усилие личности осмыслить нечто для себя и других. Слово «уяснить» звучит от лица закладчика, постольку поскольку оно указывает на его попытки понять себя и то, что произошло с ним и его женой, а также объясниться перед воображаемыми собеседниками.

Между тем глагол «пояснить» звучит от лица авторской персоны Достоевского. Несмотря на различие между значениями этих однокоренных глаголов, Достоевский указывает на сходство между своей целью и целью своего рассказчика и их воображаемыми собеседниками (имплицитными читателями Достоевского и воображаемыми «господами» рассказчика). Рассказчик представляет своих имплицитных собеседников как судей. Он пытается «уяснить» для себя, что же произошло с ним и Кроткой, и таким образом оправдаться перед своей совестью, проецируемой на читателей. Достоевский также предстает перед аудиторией – своими читателями, которые имеют возможность оценивать его текст как эстетический объект. Будучи читателями общих текстов двух шифровальщиков, мы, как ожидается, должны оценить их обоих на двух разных риторических уровнях. Автор, рассказчик и читатель встречаются в рамках коммуникационной парадигмы, каждый из них имеет отдельные роли, заданные в пределах текста и его предтекста «От автора».

Как я уже говорил, повторение во введении имеет функцию подсказки, указывающей читателю, как воспринимать последующий текст. Мы также видели, что во введении есть элементы, которые повторяются и в основном повествовании, а именно фраза «собрать в точку». Но есть еще один вид повторения – морфологический, – который имеет значение для интерпретаций, которые писатель, рассказчик и читатель вкладывают в текст