Первые слова. О предисловиях Ф. М. Достоевского - Льюис Бэгби

Достоевскому едва ли нужно предупреждать нас о том, что он и нетрезвый Иван Иванович – не одно и то же лицо. Однако поскольку все предыдущие (и к тому же первые) записи «Дневника» исходят от лица имплицитного автора, Достоевский, возможно, счел необходимым указать на то, что он меняет паттерн и предлагает вниманию читателей художественное произведение, в котором повествование идет от другого лица. Однако какой читатель не мог обойтись этого без предостережения? Только самый наивный, который бы в таком случае был вынужден предположить, что Достоевский в роли рассказчика – это пьяный Семен Ардальонович. Но если отставить шутки в сторону, то Достоевский устанавливает здесь иерархию читателей. Тех, кто понимает его шутку, он допускает в число своих единомышленников и высмеивает других, менее понятливых читателей, которые, если снова вспомнить Лермонтова, «не чувствуют иронии».

Везде в «Дневнике писателя» Достоевский играет с понятием читающей публики, приписывая разные способности разным видам читателей. Однако во введении к «Бобку» важное значение имеет то, что Достоевский обнажает прием, который он использовал с этой целью в своем художественном творчестве: все тексты с предисловиями, которые мы анализировали выше, рассказаны от лица кого-то, «не являющегося Достоевским». Введение к «Бобку» с изрядным опозданием представляет инвариант, который был характерен для предисловий Достоевского с самого начала.

II. «Мальчик у Христа на елке»

Второе художественное произведение, помещенное Достоевским в «Дневнике писателя», опубликовано три года спустя в возобновленном «Дневнике» за 1876 год. «Мальчик у Христа на елке» содержит два авторских вступления, одно из которых предшествует тексту, а второе скрыто в нем самом. Они наглядно показывают нам механику творческого процесса Достоевского, который переходит от того, что видел на улицах Петербурга, к размышлениям о судьбе встреченных им людей еп masse и затем сводит их в своем воображении к одному образу – мальчику из заголовка рассказа. Первое введение, дневниковая запись под названием «Мальчик с ручкой», представляет собой фельетон и одновременно физиологическую зарисовку:

Дети странный народ, они снятся и мерещатся. Перед елкой и в самую елку перед рождеством я всё встречал на улице, на известном углу, одного мальчишку, никак не более как лет семи [Достоевский 1981: 13].

Далее Достоевский в диккенсовском духе описывает этого ребенка, причины, по которым он просит подаяния (чтобы достать вина пьянствующей «шайке халатников»), приемы, которые использует мальчик для того, чтобы выпросить у прохожих несколько копеек, и его образ жизни, преисполненной преступлений и невзгод. Достоевский заканчивает свои наблюдения, имея ясное представление о том, куда эта зарисовка его ведет: «Это дикое существо не понимает иногда ничего, ни где он живет, ни какой он нации, есть ли бог, есть ли государь; даже такие передают об них вещи, что невероятно слышать, и, однако же, всё факты» [Достоевский 1981: 14]. И Достоевский рассказывает такую историю, перейдя к ней в два шага и сбросив при этом с себя свою авторскую персону. Сначала он сохраняет позицию автора:

Но я романист, и, кажется, одну «историю» сам сочинил. Почему я пишу: «кажется», ведь я сам знаю наверно, что сочинил, мне всё мерещится, что это где-то и когда-то случилось, именно это случилось как раз накануне рождества, в каком-то огромном городе и в ужасный мороз [Достоевский 1981: 14].

Затем он меняет собственно авторский голос, занимая позицию, промежуточную между авторской персоной и всеведущим повествователем:

Мерещится мне, был в подвале мальчик, еще очень маленький, лет шести или даже менее. Этот мальчик проснулся утром в сыром и холодном подвале. Одет он был в какой-то халатик и дрожал… ему очень хотелось кушать [Достоевский 1981: 14].

Делая третий ход, всеведущий повествователь перехватывает нить повествования и начинает:

Он несколько раз с утра подходил к нарам, где на тонкой, как блин, подстилке и на каком-то узле под головой вместо подушки лежала больная мать его. Как она здесь очутилась? [Достоевский 1981: 14].

Повествователь демонстрирует нам своих персонажей, их печальное положение и душераздирающую сцену смерти мальчика за поленницей, куда он забился, посмотрев через окно на роскошь и великолепие святок в высших слоях петербургского общества.

Краткое вступление к «Мальчику у Христа на елке» представляет собой первую часть рамки, которую всеведущий повествователь замыкает в конце рассказа. Он возвращается в положение, промежуточное между своей авторской персоной и голосом повествователя. В этом облике он произносит проповедь о месте, уготованном мальчику Христом на небесном рождественском празднике. У «Господа Бога в небе» мальчик встречает свою мать, которая «умерла еще прежде его» [Достоевский 1981: 17]. И теперь авторская персона Достоевского возвращается для того, чтобы завершить симметрию нарратива:

И зачем же я сочинил такую историю, так не идущую в обыкновенный разумный дневник, да еще писателя? А еще обещал рассказы преимущественно о событиях действительных! Но вот в том-то и дело, мне всё кажется и мерещится, что всё это могло случиться действительно, – то есть то, что происходило в подвале и за дровами, а там об елке у Христа – уж и не знаю, как вам сказать, могло ли оно случиться или нет? На то я и романист, чтоб выдумывать [Достоевский 1981: 17].

Нарративное обрамление «Мальчика у Христа на елке» представляет собой порядок дискурса, совершенно отличный от рамочных нарративов второй половины XIX века вообще и от примеров, которые мы анализировали выше в связи с созданными ранее произведениями Достоевского. Нормальным считалось создать рамку, в которой открывающая часть вымышлена, как и вставное повествование внутри нее. В качестве примера можно привести «Первую любовь» Тургенева (1860), если вспомнить более позднюю эпоху, чеховскую трилогию: «Человек в футляре», «Крыжовник» и «О любви» (1898). Однако открывающая часть у Достоевского не вымышлена. Следовательно, она лишает художественный дискурс богатств рамочных нарративов. Не возникает и третьего сюжета из взаимодействия между рамкой и вставным повествованием. Более того, тенденциозность Достоевского в «Мальчике у Христа на елке» выражена так откровенно, что «Мальчик» может наглядно демонстрировать, почему Достоевский при выстраивании нарратива чаще всего склонен говорить чужим голосом. Когда Достоевский говорит от своего имени, он оказывается склонен высказывать мораль своего нарратива чрезмерно прямолинейно. Он исключает альтернативные толкования и оставляет последнее слово за собой. По-другому дело обстоит, когда Достоевский использует фикциональные предисловия.

III. «Мужик Марей»

На следующий месяц, в первой записи февральского выпуска «Дневника писателя» за 1876 год, Достоевский сделал