Развод - Майк Гейл

Я почувствовал это внезапно две недели назад, как ни странно, в супермаркете. В то субботнее утро мы с Элисон пошли в «Сейнзбериз»[56] в Мьюзвелл-Хилл. В основном в это время в магазине были парочки, живущие вместе и ведущие общее хозяйство, но чуть помоложе нас. Казалось, кроме них, никого в торговом зале и не было: повсюду мелькали выцветшие джинсы, футболки с надписями и рисунками, идеально уложенные волосы, каждая пара будто излучала флюиды какого-то самодовольства Они барражировали по торговому залу, держа в руках небольшие корзины для покупок, а я толкал впереди себя громадную телегу, в которой лежал свежий номер газеты «Индепендент» и большой пакет хлопьев, и подумал про себя: мы с Элисон были такими же, как вы. Мы складывали свои покупки в маленькие корзины. Мы были модными и современными. А я был даже крутым. Ведь одно время я был ведущим вокалистом в группе. Я ведь действительно им был.

Стоя в проходе секции фруктов и овощей, я приметил неописуемо красивую девушку. Она была фантастически хороша. Безупречно красива, оценивай ее хоть с миллиона разных точек зрения. Богиня. На вид ей было лет двадцать. У нее были длинные каштановые волосы. Одета она была очень просто: джинсовая курточка, под ней голубой джемпер, джинсы, простые башмаки для улицы, но все, что было на ней, по какой-то непонятной причине имело вид изысканного наряда, какого я никогда не видел ни на одной женщине. Я был уверен в том, что одень она на себя хоть мешок для мусора, даже он был бы ей к лицу. В довершение всего она была не одна: рядом с ней шел долговязый нескладный парень с кислым лицом, при взгляде на которого в голову невольно приходила мысль, а не водит ли она его с собой лишь для того, чтобы на его фоне подчеркнуть собственную красоту.

Они прошли мимо, не обратив на меня внимания. Не знаю почему, но я развернул свою тележку и пошел за ними. Они, взявшись за руки, шли по проходам, и она, казалось, смеялась надо всем, что он говорил. Мне стало ясно, что вместе они совсем недавно. Мне стало также ясно, что они любят друг друга. И я невольно почувствовал ревность к тому, что им подарила судьба. Этому парню, стоящему напротив меня, судьба послала такую девушку, которую мужчины должны ставить на пьедестал. Следуя за ними по проходу между стеллажами с хлопьями и крупами, я размышлял, а не прошло ли подобное мимо меня. Элисон было далеко до пьедестала. Она даже и над полом-то не приподнялась. Она была такой же, как я, — несовершенной, нескладной. Я знал о ней все. Никаких нераскрытых секретов уже не осталось.

А вот о девушке, идущей впереди меня, я не знал ничего. Я не знал, бреет ли она свои ноги в ванной бритвой своего парня или полирует их в салоне красоты. Я не знал, ходит ли она когда-нибудь в трусиках иного цвета, чем бюстгальтер. Я не знал, считает ли она зазорным чистить в ванне зубы, в то время как ее дружок сидит на унитазе. Относительно Элисон все это мне известно. Так же как и ей известно все обо мне. В этом у нас уже не было отличий. В какой-то точке нашего совместного пути мы как бы перемешались и стали меньше походить на самих себя. И все тайны, которые мы старались сохранять друг от друга, и все вопросы, касающиеся того, как пойдут и в какую сторону повернут наши жизни, исчезли. Ведь кроме обзаведения детьми (а их, согласно статистическим расчетам, должно быть 2,4 ребенка на семью), нам с Элисон уже ничего не осталось сделать, поскольку почти против всех мероприятий в перечне того, что необходимо сделать супружеским парам, стояли галочки.

Я во многих смыслах гордился тем, сколько препятствий я и Элисон преодолели за прожитые вместе годы: споры, неустойчивые состояния, временные разрывы, жизнь на расстоянии друг от друга, смерть моего отца и еще очень многое другое, — потому что с преодолением каждой такой ситуации наши отношения, казалось, обретали большую ценность. Некоторые события и положения, в которых нам довелось побывать, для других пар, возможно, имели бы роковые последствия, но не для нас. Для наших отношений они фактически не были угрозой, а скорее причиной, почему мы так долго пробыли вместе. Они помогли нам понять, кто чего стоит. Они помогли нам сконцентрировать внимание на наших отношениях. Они дали нам направление. Но что делать, когда вы, достигнув намеченного рубежа, к которому стремились всю свою жизнь, вдруг поняли, что вам в действительности все это не нужно?

Суббота, 13 марта 1999 года

12.03

Я на кухне готовлюсь выпить чаю, когда раздается звонок в дверь. Тяжело вздохнув, я иду через прихожую, выхожу из квартиры и направляюсь через вестибюль к входной двери. Открываю дверь и вижу на пороге Джима. Я совершенно уверенна, что он не в своем уме, ведь именно он заставил меня испытать самое большое унижение в моей жизни. И вот он стоит сейчас на пороге, одна нога немного впереди другой, как будто он принял боксерскую стойку, готовясь нанести удар. Он в голубых «Ливайсах», подаренных мною на его день рождения, адидасовских кроссовках, подаренных мною на Рождество, в футболке с надписью «Революция битников» на груди, которую я прошлым летом купила в магазине на Эндел-стрит, и серой парке из плотной ткани, которую я купила ему в универмаге «Селфриджес» в подарок к последнему дню рождения. Я почти уверена, что единственный предмет одежды на нем, купленный не мною, — это широкие трусы, поскольку я всегда чувствовала ужасную неловкость, покупая мужское нижнее белье.

Он пришел сюда впервые за эти три месяца. После возвращения из Эдинбурга, мне кажется, мы всего лишь одну ночь провели под общей крышей. Джим спал в свободной комнате, и когда я проснулась, то увидела, что он упаковывает какие-то свои вещи в две сумки. Я, чтобы не присутствовать при этом, вышла из квартиры и пошла по улице куда глаза глядят. Дойдя до магазина на Бродвее, я купила пачку сигарет. После его ухода и после того, как я немного пришла в себя, ко мне приехала Джейн и несколько ночей пробыла со мной. К счастью, моя начальница отнеслась ко мне с симпатией и участием: объединив все причитающиеся мне отгулы и присовокупив к ним еще несколько дней, она дала мне неделю отпуска, которую мы с Джейн провели в Мадриде. Уикенд после моего возвращения из Испании был, наверное, самым трудным временем в моей жизни. Уикенды как будто специально созданы для живущих вместе пар, а я вдруг перестала быть частью пары, и оказалось, что мне и делать-то нечего. Когда вы живете вместе, то вас не особенно волнует отсутствие дел, да и само ничегонеделание. Больше того, вы с нетерпением ждете, когда такое время настанет.

Я и Джим встречались для того, чтобы поговорить о наших делах. Он сказал, что за время, которое мы живем врозь, пришел к заключению, что самое лучшее для нас — это расстаться навсегда. По его словам, он не знает, чего именно хочет от жизни, но уверен, наша прежняя жизнь — это не то, что ему нужно. Даже однажды извинился, что втянул меня в это, хотя, по-моему, он сказал это лишь для того, чтобы показаться милым и добрым, а на самом деле заставил меня заплакать. Я лишь сказала ему, что не понимаю причины такой внезапной перемены.

Во время нашего объяснения он практически не смотрел на меня. Он сказал, что уже давно стал чувствовать себя так, как будто мы сидим на какой-то конвейерной ленте и она несет нас по жизни, а наши планы завести ребенка сделали это ощущение еще более отчетливым. Он сказал, что его постоянно гнетет ощущение того, что он совершил какую-то ужасную ошибку. Он сказал, что не хочет однажды утром проснуться и спросить себя: «Что это? Во что превратилась моя жизнь?» Он сказал, что, как ему кажется, он все еще любит меня, но думает, что одной этой любви уже недостаточно. Я спросила его, могу ли я сказать ему что-то такое, что изменит его отношение к жизни и ко мне, но он ответил «нет». Все сказанное им, и в особенности это «нет», буквально взбесило меня. Разговор перешел в ссору, я обозвала его трусом и велела убираться прочь.

Мои мысли раздвоились. Если бы мне удалось уговорить Джима продолжить жить здесь, смогли ли бы мы каким-либо образом преодолеть возникшую ситуацию? Но поскольку мы оба уже живем отдельно, то я думаю, что чем дольше мы будем так жить, тем легче будем переносить жизнь врозь. Через два месяца раздельной жизни я поняла, что без Джима окружающий меня мир не рухнул. Поворотной точкой стало то, что у меня исчез страх быть одной. Я проснулась однажды утром, а страха уже не было. Я перестала плакать, видя пустое место на кровати. Я перестала плакать при мысли о том, что некому сказать мне «Доброе утро!». Я перестала плакать оттого, что Диско, как мне казалось, бродила по квартире в поисках Джима. И как только это произошло, все перечисленное перестало так болезненно ранить мою душу. К тому же из-за того, что Джим уехал, мне было горько, а раз мне было горько, то горько было и ему. А поскольку нам обоим было горько, то всякий раз, когда мы общались по телефону, мы ругались, а поскольку мы ругались, мы меньше разговаривали, а поскольку мы меньше разговаривали, то по прошествии трех месяцев стали воспринимать друг друга, будто мы совершенно чужие люди. А поскольку мы стали восприниматься друг друга как совершенно чужие люди, то полное разделение наших жизней казалось логически верным шагом. Вот поэтому он и пришел сейчас сюда. Мы молча проходим в квартиру, и он запирает за собой входную дверь.