Как воспитать монстра. Исповедь отца серийного убийцы - Дамер Лайонел

Конечно, такие письма, как эти, были глубоко отвратительны. Это была небольшая и глубоко проблемная группка. Однако были и другие люди, широкий круг, который, казалось, вобрал в себя всю огромную печаль мира. «Я знаю, каково это – быть одинокой», – написала одна женщина. «Мой муж был всем моим миром, и когда он умер, я хотела уйти с ним». Письмо за письмом образовали длинную цепочку извечных жалоб: «Мой жених алкоголик». «Я только что рассталась со своим парнем». «У меня бывают приступы головокружения». «Я принимаю Дилантин из-за своей эпилепсии». «У меня есть эта проблема с моим мужем». «Я хотел бы вернуться к своим школьным годам». «Я никогда не учился в колледже». «Мне трудно научиться управлять фургоном на работе». «Я не могу выразить себя на бумаге». «Я все время злюсь». «На моем заводе только что произошло очередное увольнение». «Никому не нравится моя музыка». «Никто меня не понимает». «Никому нет дела». «Иногда все, что я чувствую – это ненависть».

Некоторые из этих писем явно свидетельствовали о серьезном эмоциональном расстройстве. «Когда я ложусь спать, я умираю». «Я чувствую себя такой несчастной, что мне просто все равно». Десятки других подобных жалоб: «Я больше не могу спать», «Я всегда дрожу», «Я чувствую себя такой потерянной», «Я чувствую оцепенение», «Я все время кажусь такой негативной», «Я такой ограниченный».

Очевидно, некоторые из этих людей верили, что каким-то странным образом мой сын сможет спасти их от жизни, в которой они чувствовали себя в ловушке. «Только ты можешь меня успокоить», – написала одна женщина. Бывали и вовсе странные намеки: «После того, как я встречусь с тобой, Институт будет иметь дело с моим мужем».

Письма приходили сотнями, некоторые в конвертах с рисунками животных, религиозных сцен или священных Писаний, некоторые просто с тихими просьбами о чудесной помощи. «SOS, помоги мне!» – кричало одно. Другое деликатно предупредило: «Маленькие сердечки прилагаются».

Ночная дорога была долгой и Шери часто срывалась, читая эти письма, фонарик дрожал в ее руке, по щекам катились слезы. Ее реакция сбивала меня с толку своей интенсивностью и страстью, тем, как он демонстрировал уровень сочувствия и жалости, которого я просто не мог достичь. Наблюдая за ней, я часто задавался вопросом, почему в мире, где так много чувств, я могу выразить так мало.

1 мая 1992 года Джефф предстал перед уголовным судом в Акроне, штат Огайо, и признал себя виновным в убийстве Стивена Хикса. Его доставили самолетом из исправительного института «Колумбия» несколько раньше, и благодаря содействию шерифа Траутмана и Департамента шерифа округа Саммит мы с Шери смогли ненадолго навестить его в ночь перед запланированным слушанием.

Мы встретились с Джеффом в управлении шерифа округа Саммит. Он выглядел намного лучше, чем обычно. И хотя он был одет в обычную тюремную одежду, выглядел он очень опрятно и чисто. Он нервничал, как это часто бывало с ним, но не был полностью замкнутым. Около получаса мы говорили о вещах, не имеющих отношения к слушанию, и я заверил его, что он пробудет в суде всего час или около того и что ему нет необходимости нервничать. Я сказал ему, что процедура была урезана и исчерпана. Никаких сюрпризов не будет.

На следующий день, всего за несколько минут до слушания, мы с Шери снова встретились с Джеффом. Вот сейчас Джефф явно занервничал. Он боялся той же атаки СМИ, с которой столкнулся в Милуоки, но, кроме того, он осознал перспективу того, что окажется лицом к лицу с родителями Стивена Хикса и снова услышат подробности убийства их сына.

Взявшись за руки, мы произнесли короткую молитву.

– Все будет в порядке, Джефф, – заверил я его.

Он не выглядел таким уверенным.

– Это просто формальность, – добавил я, – через это тоже придется пройти.

Джефф тихо кивнул, такой же покорный, как всегда.

Я улыбнулся.

– Ты хорошо выглядишь, Джефф, – сказал я.

Что было правдой. Он был одет в чистый костюм и аккуратную рубашку, но галстук еще не надел.

– Тебе следует завязать галстук сейчас, – сказал я ему. – Сейчас нас вызовут в зал суда.

Джефф беспомощно посмотрел на меня.

– Давай, – сказал я, – завязывай галстук.

Джефф не пошевелился.

– Я не могу, – сказал он.

– Почему бы и нет?

Он пожал плечами.

– Я не помню как, – сказал он.

И вот я подошел к нему, обернул галстук вокруг его шеи, завязал его узлом и аккуратно подтянул к горлу.

– Вот так, – сказал я – Теперь выглядит хорошо.

Джефф слегка улыбнулся.

– Спасибо, папа, – сказал он.

Через несколько мгновений его ввели в зал суда. Слушание длилось чуть больше часа. Мозентеры были там в качестве адвокатов Джеффа, а Ларри Вуйемин выступил в качестве местного адвоката от имени Джеффа. В целом, разбирательство было проведено с большим достоинством. Не было ни легальной пиротехники, ни ажиотажа в прессе. В конце концов Джефф был приговорен к пожизненному заключению без возможности условно-досрочного освобождения[20].

Как только слушание закончилось, Джеффа быстро отвели обратно в комнату ожидания, где нам дали пять минут, чтобы попрощаться. На нем все еще был галстук, который я ему завязал.

* * *

Несколько недель спустя, 9 июня 1992 года, я заверил Джеффа, что скоро смогу забрать те его личные вещи, которые полиция изъяла из его квартиры в Милуоки.

Затем, как и следовало ожидать, я пустился в ошеломляющее обсуждение своей работы. «Я только что закончил анализ некоторых эпоксидных составов в лаборатории», – написал я. «ты, вероятно, иногда пользовался эпоксидным цементом или слышал о нем. Эти образцы содержат эпоксидную группу «C-O-C», и исследователи, которые представили мне эти образцы, хотят знать процентное содержание этой группы в образцах «.

Теперь, когда я смотрю на эти отрывки из моей переписки с Джеффом, я вижу в них идеальный образчик той части моего отцовства, которая всегда оставалась непримиримо уклончивой и непредвзятой. В своей концентрации на тривиальных мелочах жизни, в ее акценте и отсутствии смысла, в том, как она заменяет детали содержанием, информацию чувствами, она продемонстрировала мою неизменную решимость избегать тревожащей сути как меня, так и моего сына, а также линии, которая, несомненно, связывала нас.

В другом письме, написанном 2 июля, те же характеристики столь же очевидны.

В этом случае мое уклонение принимает форму неуместного прогноза погоды: «Я сижу в своем офисе. На улице жарко и влажно. Трава здесь становится коричневой из-за засухи. Рядом с моим столом, есть маленький вентилятор, дующий в мою сторону «. И так далее, и так далее, и так далее.

Полная