Последний ребенок - Джон Харт

только причудилось. Искушение шло из скрытого в глубине души места, некогда обжигавшего жаром, а теперь сдавленного, сжатого в нечто черное и холодное. Она боролась с соблазном, но проиграла и, когда опустилась на колени, почувствовала себя лгуньей и мошенницей, путешественницей, заблудившейся в долгую дождливую ночь.

Слова поначалу не шли, будто сам Господь запечатал ей горло, но она опустила голову и изо всех сил стала вспоминать, что ощущала при этом. Вера и полная открытость. Смирение и готовность просить. И она просила. Просила дать ей сил. Молила, чтобы выздоровел сын. Просила у Бога помощи — молча, страстно, исступленно. Просила сохранить то, что осталось: сына и их обоих, вместе.

Поднявшись, она услышала шорох покрышек по гравию и звук, похожий на дождь. Потом этот звук прекратился.

У двери ее встретил Кен Холлоуэй — в мятом костюме, с болтающимся на шее шикарным пурпурным галстуком.

Кэтрин замерла на месте, увидев его недовольное лицо и воротничок в пятнах от пота. Опустив глаза, наткнулась взглядом на волосатую руку.

— Что ты делаешь? — Холлоуэй взял ее за подбородок. — Куда нарядилась? — Она не ответила, и он заставил ее поднять голову. — Я спросил, куда ты собралась?

— Еду в больницу, — чуть слышно пробормотала Кэтрин.

Кен посмотрел на часы.

— Время для посещений заканчивается через час. Давай-ка так: ты приготовишь нам по глоточку, а в больницу съездишь завтра. Утром.

— Там будут спрашивать, почему меня нет.

— Кто будет спрашивать?

Она сглотнула.

— Из службы соцобеспечения.

— А, бюрократы… Ничего они тебе не сделают.

Кэтрин подняла голову.

— Мне надо ехать.

— Сделай мне выпить.

— Здесь ничего нет.

— Что?

— Ничего нет. — Кэтрин попыталась пройти мимо, но он не пустил, выставил руку.

— Уже поздно. — Погладил ее ниже спины.

— Не могу.

— Меня всю ночь продержали в полиции. — Он схватил ее за локоть. — Из-за Джонни, понимаешь? Из-за твоего сына. Если б он не бросил камень в окно…

— Ты не знаешь наверняка, что это был он.

— Ты мне возражаешь?

В локте полыхнула боль. Кэтрин посмотрела на его пальцы.

— Убери руку.

Холлоуэй рассмеялся и, шагнув вперед, заполнил собой дверной проем и заставил ее отступить.

— Дай пройти.

Он не ответил, но продолжал давить, вжимать ее в дом. Кэтрин видела перед собой тонкие губы под холодными, безжалостными глазами и вдруг ни с того ни с сего ясно представила сына таким, каким видела не раз: подперев кулачком подбородок, Джонни сидел на ступеньке крыльца и смотрел на холм, ожидая появления там, вдалеке, знакомой фигуры. Она часто ругала его за это, но сейчас чувствовала то же, что, наверное, чувствовал и он: надежду. Оторвавшись от руки Кена, ее взгляд устремился к холму, словно спеша увидеть грузовичок, то выезжающий наверх, то исчезающий внизу. Но холм был пуст, и дорога тянулась вдаль унылой черной лентой. Кен рыкнул, и Кэтрин, повернувшись, увидела, как улыбка рассекает его лицо.

— Завтра. К Джонни завтра. С утра.

Она снова посмотрела на холм, заметила металлический блеск — машина поднялась на вершину, — и на мгновение у нее перехватило дух, но уже в следующую секунду поняла, что это такси.

— Мне нужно ехать.

Такси приближалось, и Кен отступил. Кэтрин высвободила руку, но он все еще оставался на пороге, высокий, массивный, злой.

— Мне нужно ехать, — повторила она и, оттолкнув его, вышла на дорожку — встречать машину.

— Кэтрин. — Кен широко улыбнулся, и кому-то эта улыбка даже показалась бы искренней. — Поговорим завтра.

Она села. В салоне пахло сигаретами, несвежей одеждой и лосьоном для волос.

— Куда? — спросил водитель, обрюзгший мужчина со шрамом цвета влажного жемчуга на шее.

Кэтрин смотрела на Кена.

— Мэм?

Кен все улыбался.

— В больницу.

Таксист посмотрел на нее в зеркале. Она почувствовала его взгляд и повернулась.

— С вами все хорошо? — спросил он.

Ее трясло, пот проступал каплями на коже.

— Будет хорошо.

Она ошибалась.

Глава 24

Джонни стоял спиной к лесу, лицом к узкой просеке. Казалось бы, царапина в лесной чаще, мелкий дефект, — но с того места, где находился паренек, она выглядела зеленой рекой, волнующейся под молчаливым ветром.

С центра просеки на него смотрела сестра. В какой-то момент она подняла руку, и Джонни пошел к ней по траве, которая была сначала по лодыжку, а потом по колено. Выглядела Алисса точно так, как в тот последний раз, когда он видел ее: бледно-желтые шорты, белый топ, чернильно-черные волосы и загорелая кожа. Одну руку она держала за спиной, а голову склонила набок, и черные пряди падали на лицо. Под ногами у нее была какая-то вдавленная в траву ржавая жестянка, и Джонни ощущал запах мятой травы, запах летней спелости.

У ног Алиссы свернулась змея. Та самая, убитый им медноголовый щитомордник. Пять футов в длину, золотисто-коричневая, немая. Высунув язычок, она обнюхивала воздух, а когда он остановился, подняла голову.

Джонни помнил, как змея атаковала его в тот день, когда он убил ее. Как близко подобралась.

Их разделяли дюймы.

Может быть, даже меньше.

Алисса наклонилась и схватила змею, которая тут же обвила хвостом ее руку и, выпрямившись, подняла голову. Теперь они смотрели одна на другую. Змея выстрелила раздвоенным язычком.

— Это не сила.

Щитомордник метнулся к лицу Алиссы, а когда отпрянул, Джонни увидел сначала две дырочки, а потом два пятнышка крови, похожие на крохотные яблоки. Подняв змею повыше, Алисса сделала шаг вперед, и жестянка сдвинулась у нее под ногами.

— Это слабость.

Щитомордник нанес второй удар, на мгновение превратившись в неясное пятно, замедлившееся лишь тогда, когда клыки впились в лицо. Алисса сбилась с шага, и змея атаковала еще дважды, нанеся удары в лоб и нижнюю губу. Еще два пятнышка. Еще кровь. Алисса остановилась, и глаза ее вдруг вспыхнули и стали такими карими, что могли сойти за черные, такими неподвижными, что могли показаться пустыми. Эти глаза были глазами Джонни, глазами их матери. Пальцы сжали змею, и Джонни увидел, что сестра не боится. Ее лицо лучилось жестокостью и злобой, губы побледнели. Змея начала сопротивляться. Алисса сдавила ее еще сильнее, а ее голос набрал силу.

— Слабость, — повторила она. Пальцы побелели от напряжения, и змея отчаянно задергалась, жаля девочку в руку, лицо, а потом повисла, впившись в шею, извиваясь и изрыгая яд. Алисса, как будто ничего не замечая, подняла руку, которую прежде прятала за спиной. В ней она держала револьвер, черный, сияющий в неумолимо жарящем свете.

— Сила, — сказала Алисса.

И отстрелила змеиную голову.

* * *

Джонни очнулся сразу, словно вынырнул из небытия.