Самоубийство Достоевского (Тема суицида в жизни и творчестве) - Николай Наседкин

И если даже что-то доктора скрывали, не договаривали, Достоевский прекрасно знал, какие последствия могла иметь его мучительная болезнь. Ещё в 1847 году вышла из печати книга "Практическая медицина. Лекции частно-терапевтические", где известный врач И. Е. Дядьковский (между прочим, соученик отца Достоевского по Медико-хирургической академии) писал о падучей болезни: "Смертию оканчивается или через кровоизлияние в мозг (...), или через истощение сил, бывающее при часто повторяющихся припадках"138. Достоевский тогда же, до каторги, мог прочесть эти строки, ибо уже подозревал у себя падучую болезнь, называл свои тогдашние сравнительно ещё лёгкие припадки, отдавая дань чёрному юмору, - "кондрашкой с ветерком", да к тому же и изучал специальную медицинскую литературу для достоверного описания своих психически больных героев в "Двойнике", "Хозяйке" и других ранних произведениях.

И ещё один немаловажный момент-штрих: как уже говорилось, порою припадки у Фёдора Михайловича случались и на людях, при посторонних - и можно представить себе, какие пароксизмы-судороги безысходного стыда и отвращения к себе испытывал он, осознавая это ещё помрачённым сознанием, приходя в себя после эпилептических судорог. С его-то воображением он не то что ясно, въяве, он даже и в гипертрофированном сверхреалистическом виде представлял-видел себя как бы со стороны. Даже в воспоминательном почти художественном рассказе Анны Григорьевны о припадке мужа эстетики маловато, а вот как выглядит-смотрится эпилептический припадок в сухом медицинском изложении:

"Наиболее типичен большой судорожный припадок - падение с внезапной потерей сознания и тоническими судорогами (тело напрягается, вытягивается), а затем клоническими судорогами (многократное сокращение) всего тела. (...) При тонической судороге человек сильно сжимается, при этом больной часто прикусывает язык. Вследствие сокращения всей дыхательной мускулатуры дыхание приостанавливается, появляется синюшность, особенно лица, к-рое становится иссиня-чёрным (отсюда народное название этой болезни "чёрная немочь"). Одновременно с возникновением судорог больной теряет сознание и падает. Через 20-30 сек. непрерывное судорожное сокращение всей мускулатуры тела сменяется её ритмическими подёргиваниями (клонические судороги). При этом больной может биться головой и телом об пол, причиняя себе повреждения. Клонические судороги продолжаются 1-2 мин. и затем прекращаются. В это время изо рта больного вытекает пенистая слюна, нередко окрашенная кровью в результате прикусывания языка. Иногда бывает непроизвольное отхождение мочи и кала (точь-в-точь, как у самоубийцы-висельника! - Н. Н.)..."139

Каково жить человеку - да ещё творцу, избраннику Божиему, гению! - с постоянным осознанием, что у него в ближайшей перспективе: или кровоизлияние в мозг и вследствие этого внезапная смерть, а то и паралич; или "эпилептические сумерки" (умопомешательство); да плюс ко всему всё время ждать-бояться, что отвратительный и унизительно-позорный припадок случится-произойдёт на глазах посторонней публики.

Тут поневоле задумаешься...

В его переписке, не говоря уж о художественных текстах, тема смерти занимает постоянное и видное место. А как же! Смерть - его спутница, его постоянная и вечная тень, как же о ней не помнить, не интересоваться ею. Разумеется, все мы смертны, а подавляющее большинство из нас - внезапно смертны. Но человеку, не страдающему эпилепсией или другой подобной смертельно опасной - болезнью, свойственно-дано отключаться от погибельного страха. Достоевский о смерти помнил всегда. Вот, для примера, характерное в этом плане письмо его в Москву к жене своего товарища, доктора Яновского А. И. Шуберт от 3 мая 1860 года. Сообщая Александре Ивановне новости о знакомых ей петербургских литераторах, Достоевский пишет и о внезапной кончине молодого писателя Сниткина, который играл вместе с ним в "Ревизоре" ещё совсем недавно, 14 апреля, именно во время этого спектакля как-то простудился и умер скоропостижно от горячки. Тут же Фёдор Михайлович спохватывается, что Шуберт этого Сниткина не знает, но, видимо, его так поразила внезапная смерть-гибель молодого (30 лет) человека, что он не мог о ней не думать даже спустя три с половиной недели. Да что там недели даже через несколько лет при знакомстве со своей будущей женой он чуть не первым делом спросит-поинтересуется, не доводится ли ей родственником этот умерший А. П. Сниткин.

Но ещё более примечательно в этом письме к Шуберт совершенно неожиданное замечание-предположение Достоевского по адресу другого молодого, тогда ещё только начинающего литератора: "Удивительно странные бывают иногда впечатления! Мне всё кажется, что Крестовский должен скоро умереть, а почему это впечатление? И сам решить не могу..."(282, 10) В. В. Крестовский, которому было в ту пору 20 лет, будет ещё активно сотрудничать в будущем журнале братьев Достоевских "Время", напишет-создаст "Петербургские трущобы", "Панургово стадо", "Тьму египетскую" и другие свои популярные романы, прославится и переживёт Фёдора Михайловича почти на пятнадцать лет...

Слава Богу, в отношении Крестовского Достоевский ошибся. К счастью, в тот период он также ошибался, когда и себе предрекал-предсказывал близкую смерть. А делал он это часто и даже с каким-то, право, мазохистским сладострастием. Ну, ладно, пасынка надо-следует воспитывать-отрезвлять от юношеской ветрености, заставлять думать о своём будущем, приучать к самостоятельности, поэтому фраза-предупреждение в письме к нему: "Меня же во всяком случае ненадолго хватит", - выглядит вполне уместно, звучит логично. А вот в письме к брату Михаилу из Москвы (9 апреля 1864 г.), куда увёз Достоевский больную жену, он, обещая выдать-написать для журнала повесть и статью к сроку, добавляет: "За это ручаюсь головой, если только не умру". Ничего себе - заверил-успокоил брата-редактора! И, чувствуется, здесь уже юмором, даже и сверхчёрным, не пахнет - это был тяжелейший период в жизни-судьбе Достоевского (у Марии Дмитриевны практически уже началась агония), так что думами о смерти голова его была переполнена. Но и жесточайшая ирония судьбы-рока проявилась в том, что не тот, кто писал-предрекал себе скорую внезапную кончину, а тот, кому это было написано-адресовано, то есть - Михаил Михайлович, ровно через три месяца будет лежать в гробу...

А между тем, Фёдор Михайлович продолжал искушать свою судьбу и с каким-то даже кокетством писал-откровенничал, к примеру, в письме к Н. П. Сусловой в апреле 1865-го: "У Вас теперь юность, молодость, начало жизни экое счастье! (...) А я - я кончаю жизнь, я это чувствую..." (282, 67, 82, 123)

Впрочем, насчёт кокетства - это только нам, посторонним людям и нескромным читателям чужих писем, мнится-кажется. На самом же деле, если поставить себя на место Достоевского, в положение, в каком он очутился в то время, то не то что о конце жизни думать-писать - впору и вовсе кончить жизнь самоубийством: смерть жены, следом брата, крах журналов, финал-агония страсти-любви...

Да, недаром письмо о предчувствии конца своей жизни писалось именно Надежде Прокофьевне - младшей сестре Аполлинарии Сусловой, встреча с которой стала для Фёдора Михайловича и счастьем, и погибелью.

Это была, что называется, роковая любовь.

4

Она, эта любовь, лишь на краткий миг вернула Достоевского к счастливой полнокровной жизни.

Не будем подробно останавливаться на всех перипетиях его сложных взаимоотношений с Сусловой - об этом написано уже сверхдостаточно140. В контексте темы данного исследования интересно лишь отметить-проследить, до какого отчаяния доходил порой Достоевский в "годы близости" с этой инфернальной женщиной. При своей внешней ангельской красоте Аполлинария обладала таким далеко не ангельским характером, что могла довести до самоубийства человека и с более уравновешенным характером, чем у Достоевского. Да и сама она была наклонна к суициду и даже пыталась с собой покончить. Исследователи творчества Достоевского не без основания полагают, что, вспоминая именно Аполлинарию Суслову, писатель создавал образы таких своих героинь, мягко говоря - со своеобразными характерами, как Настасья Филипповна ("Идиот"), Лиза ("Бесы"), Катерина Ивановна ("Братья Карамазовы"), ну и, конечно, в первую и главную очередь - Полина в "Игроке".

Роман их начался вполне логично. Молодая студентка-писательница (ей чуть больше 20-ти) знакомится с Достоевским во время одного из литературных вечеров в самом начале 1861 года, предлагает в журнал "Время" свою повесть "Покуда", которая вскоре благополучно и появляется-печатается на его страницах. Естественно, знакомство юной красивой и эмансипированной авторши с фактическим редактором журнала перерастает в более серьёзное и взаимное чувство. Ни разница в возрасте почти в двадцать лет, ни наличие хотя уже и не страстно любимой и к тому же серьёзно больной, но всё же законной жены-супруги, ни хроническое безденежье-нищета (обстоятельство, отнюдь не красящее мужчину-ухажёра), - ничто не остановило, не удержало Фёдора Михайловича от сладостного, но опрометчивого сближения с Аполлинарией Прокофьевной. В свою очередь, ни разница в возрасте, ни семейно-брачная несвобода избранника, ни его безденежье, ни даже собственная девическая невинность (в те времена ещё чрезвычайно немаловажный фактор!) также не остановили молодую девушку от притягательного, но опрометчивого шага. Они сошлись - коса и камень...