Исповедь жены военного строителя - Гаянэ Павловна Абаджан

всё в одну кастрюлю и поставить на медленный огонь. Иногда стоить остановиться просто чтоб подумать.

В магазинах без талонов продавалась только перловка. В её приготовлении мною было достигнуто вкусовое совершенство, с тушёнкой получался плов.

Я попробовала немного работать на том же самом моём старом рабочем месте. Оно очередной раз освободилось по обычной причине – декрет. Сделала две зарплаты и закруглилась. Работу выполнять было легко, но просиживать по восемь часов почему-то стало невыносимо, очевидно из-за химио – терапии, "чемоданного настроения" и нервной измотанности. Зато нашла хищения через приписку дубликатов путевых листов. Сказался опыт работы, накопленный в Ступинском последконтроле.

Мне с моим «чемоданным» настроением припало ещё и посмотреть из окна Подмосковной войсковой части и на Августовский путч 1991 года, с их глашатаем – Геннадием Янаевым с трясущимися руками.

Наш главный инженер автобазы, тот что соседствовал с нами, когда мы жили в прошлый раз в общаге "Пентагоне", сразу переобул туфли на сапоги, брюки навыпуск на галифе, и стал ходить по автобазе в портупее, заметно повеселев. Остальные что-то радостей не проявляли. Женщины из бухгалтерии, глядя в окно на вышагивающего по площади автопарка "героя" обстебали его как могли.

Все ждали какие будут команды. Но никаких команд не поступило.

Я позвонила в Луганск своей подружке Лене узнать как там дела, и она накричала: "Вы что там все с ума посходили?". То есть с её стороны полезных комментариев не поступило, а ведь она была дочь главного бухгалтера Обкома партии и канал слухов у неё был прекрасный.

Вся страна выучила ранее не известное широким слоям название курорта "Форос", и посмотрела, какой Ельцин могучий и какой Горбачев в потерях. Один особо нервный путчист застрелился вместе с женой. Менее впечатлительные через год уже подстригали саженцы у себя на дачах. Согласитесь, любопытный симбиоз высокой драмы и фарса.

У нас появился новенький молодой непьющий офицер. Он пытался как-то зарабатывать. У него был автомобиль наподобие скорой помощи. Все остальные молодые офицеры его презирали и ненавидели. В их кругу ментально считалось нормальным украсть машину песка и продать, но деньги надо совместно пропить, а если не на пропой, а какое-то скопидомство, то спокойно могли заложить. Вот такой был этикет в их братстве.

Эра деловых пацанов в армии ещё явно не наступила. При этом к тому имелись абсолютно все возможности. Мы находились в ближнем Подмосковье, доступ к стройматериалам – неограниченный, как и вся мыслимая строительная техника. Можно было купить в складчину домик – развалину, свезти туда шаровых стройматериалов, превратить во что-то более ценное и перепродать. Но этим никто не занимался.

Однажды я разговаривала со своей бывшей соседкой по общаге – главным бухгалтером Масленкиной и пожаловалась на странные трудности службы Серёги, не понимая его сложностей. Она мне точно так и ответила о своём муже, что по сравнению с «успехами» наших мужиков – уж точно бы смогла служить лучше.

Но московскому генералитету наши орлы строили дачи тихо и по субординации безропотно. Наша Автобаза транспортной механизации при стройбате являлась так сказать оплотом строительства. Даже один взвод был почему -то не водители, а строители, наверное, чтоб лишний раз не задействовать в деятельности "посторонних". И техника – уже не все только самосвалы, а и бульдозеры, краны, панелевозы. Нескольких солдат мы вообще не видели, они постоянно находились на чьей-то даче. Один автомобиль-кран случайно утонул, попав на тех дачах в болото. Мы радовались что хоть солдат не утонул.

Примерно с середины 1991 года обстановка в армии стала ближе к невыносимой. Мой муж говорил, что по вечерам стал бояться заходить в казармы – там витал какой-то новый нездоровый дух. Первыми «ушли» чеченцы. Однажды утром ни одного чеченца в нашей и соседних казармах не было, к ним пришли какие-то люди, дали билеты и гражданскую одежду и сказали. что если кто не придет на поезд, то убьют.

До этого солдаты убегали по одному, их разыскивали, за ними посылали по месту жительства, а теперь ушло всё землячество и не из одной казармы, а из всего расположения.

По инструкции положено было за сбежавшими посылать по месту жительства офицера, сообщать в местный военкомат и всё такое. А тут даже и никого не послали. Незадолго до этого сбежал армянин и за ним послали нашего пропагандиста. Тот прилетел в Ереван, и ему уже по дороге из аэропорта в такси дали по голове и ограбили. Но потом он очухался, и даже привез какие-то документы, что солдат будет продолжать службу в Армении.

Ещё раньше сбежал один украинец, за ним послали моего Серёгу и он привез справку из Херсона, что солдат дальнейшую службу будет проходить на Украине по месту жительства. По Серёге было видно что встретили его вполне хлебосольно, и стрессов точно не было.

Прибалтов в армии к этому времени уже не было. Последние прибалтийцы у нас уволились весной 1988. А осенью 1988 моего мужа посылали в Наманган за узбекским пополнением. Он очень нервничал и боялся. Но приехал вполне счастливый, с гостинцами и рассказал как там дико жарко и по всем чайханам курят наркоту. Я спросила насчет его ощущений, но он сказал,что категорически не приемлет наркотики. Вот образец стойкости. Интересно, кто и как ему внушил ужас к наркотикам, и почему это не распространялось на технический спирт и чачу в резиновых грелках?

История нашего пребывания в войсках закончилась аккурат в декабре 1991 года. При чем двумя дорогами одновременно. В связи с отменой Советского Союза пришла телеграмма, что все замполиты по желанию могут перевестись на другую должность – кадровиками, но мой муж был технарем. И одновременно, всего за год, его рапорт на перевод дошел от подачи до министерского приказа «уволить из Министерства Обороны СССР по переводу в МВД СССР». Правда страны уже не стало, разминулись буквально на пару недель.

Когда Серёге объявили этот приказ, который опять сопровождала/ курировала звонками моя мама, а он смог теперь «заваляться» на уровне Управления на Окружной, уже будучи подписанным министром, то придя домой в несколько угнетенном состоянии Серёга сказал мне: "Всё. Теперь ты будешь моя рота". Чувство юмора он всё же не успел пропить. Но у него всё ещё было впереди.

Интересно заметить, что молодые замполиты практически все захотели уволиться, кроме нашего пропагандиста. Но объявленных условий остаться на службе было два: рапорт на перевод кадровиком и чтоб остальные офицеры на