А дальше только океан - Юрий Платонычев

— Он вам так и сказал, что «хорошо»?

— Да. Почему вас удивляет?

— Мне он никогда не говорил.

— Видите, не все любят в глаза хвалить. Лилия Ивановна, у меня к вам большая просьба…

— Слушаю, Валентин Петрович.

— Знаю, у вас ребенок, много забот по дому, но, может, поучаствуете в нашей самодеятельности?.. Очень нужна классика…

— Я… Я охотно.

— Совсем отлично! Ма-а-ать, как насчет чайку? — весело потирая руки, Ветров заглянул на кухню. — Долго нас будешь голодом морить?

Уже после полуночи, оставив Веронику у Ветровых, Лиля пошла домой. Хозяин на прощание крепко жал руку и говорил:

— Не только ваша сестра Галина защитила диссертацию, мы здесь тоже защищаем диссертации. Каждый день защищаем. На право называться человеком… А муж у вас — дай бог каждой! Хотя мозги я ему все равно вправлю. Если не возражаете, разумеется…

— Лучше я сама, — потупившись, тихо вымолвила Лиля.

— Честно говоря, именно это я и ожидал услышать.

«Глупый, какой ты у меня глупый. — Лиля с жалостью смотрела на осунувшиеся щеки мужа, на скорбную складку у носа, особенно резко выделявшуюся в неверном свете луны, которая украдкой заглядывала в окно. Луна освещала стол, где тускло поблескивал сложенными лепестками «Каменный цветок». — Почему мы с тобой такие глупые: думаем одно — говорим другое, будто в прятки играем?»

Он не проснулся, когда она стягивала ботинки и накрывала одеялом, лишь сдавленно простонал, когда подкладывала под голову подушку.

Лиля плотно задернула гардины и на цыпочках вышла из комнаты.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Причину этой семейной неурядицы Ветров видел в том, что Городков устал, как и другие офицеры. Недавно они уже толковали с Павловым, как устроить морякам хороший отдых.

«Очень тревожный знак: уж если Городков — эталон выносливости — сорвался, что говорить о других?» — размышлял он, ворочаясь с боку на бок.

У Городкова по службе, на первый взгляд, все шло нормально, но это на первый взгляд. Появились ошибки в регулировке приборов, особенно сложных, требующих повышенного внимания, больше обычного офицеры и мичманы сетовали на трудности, вызванные непрерывным приготовлением оружия. Напряжение сказывалось, что и говорить.

Приборист Дотылев, невыспавшийся из-за зубной боли, включил не тот тумблер и сжег пульт.

— Эх-ка, муха сонная!.. Да еще навозная! — взорвался тогда Городков, с таким трудом получивший пульт с далекого завода.

В такой «критике» Дотылев справедливо усмотрел оскорбительное начало, и Ветрову пришлось долго разбираться, пока Городков принес извинения.

«Устал, конечно…»

На офицерском совещании в первый же четверг сам Городков заговорил о том же:

— Что-то у нас в опале поездки на лоно природы! Дома какой отдых? Одни заботы. Копошимся, копошимся, эдак и окуркулиться недолго.

Офицеры дружно поддержали предложение Малышева организовать рыбалку, их не остановило напоминание Павлова, что рыбалки не должны превращаться в пикники. Большинство охотно заявило, что в этом они единомышленники с командиром и сами знают вред пикников и пользу «чистых» рыбалок.

Накануне выходного легли пораньше. Решили поспеть на зорьку, к четырем уже сидели в автобусе. Предпоследним на подножку тяжело ступил Малышев, снаряженный не хуже Тартарена из Тараскона. Дремавший Городков сразу встрепенулся, подметив сходство Малышева с этим известным литературным героем. Ему хотелось позубоскалить, но еще больше хотелось спать, он лишь пробормотал:

— Досплю немного, тогда скажу:

— Спи, спи… — откликнулся Малышев. — Человечество ничего не потеряет, если ты помолчишь.

— «Человечество» — это, разумеется, ты?

— Хотя бы…

— Всем тебя природа наделила, а вот скромностью…

— Скромность она для тебя приберегла, — отшучивался Малышев, рассовывая под сиденья рыбацкие принадлежности. — В природе, дружище, все рассчитано. Так сказать, постоянство поддерживается. Чего-то тебе перепало, чего-то мне…

Городков сладко зевнул, сложился кренделем и, уже засыпая, вяло промолвил:

— Ладно, говорю, дай сон досмотреть…

Поспели в самый раз. К зорьке.

— Юра, проснись! — тряс Малышев Городкова, ронявшего голову то в одну, то в другую сторону.

— А! Тар… Тар… — промелькнуло у того смутное воспоминание. — Чего тебе?

— Проснись, всю рыбу проспишь!

Бухта напоминала озеро. Отгороженная от океана скалистым островом, окаймленная лесистым крутогорьем, она казалась глубокой чашей, на дне которой переливалась темная, почти черная вода. Узкой подковой серел пляж; слева, почти у самого выхода, в бухту впадала говорливая речка, густо заросшая плакун-травой. У правого мыса вкривь и вкось торчали два полуразрушенных причала, где когда-то швартовались рыбацкие кунгасы. Сразу за пляжем, светло и радостно зеленея, взлетали на откосы низкорослые, скривобоченные пургами березки вперемежку с шиповником, рябинником, с островками кедрового стланика. Тут и там щетинилась сизыми листиками жимолость, изумрудными ручейками расползалась низкорослая шикша, а молодой шеломайник уже раскинул свои лопушиные листья. Пройдет всего ничего, и разрастутся они величиной в слоновьи уши. Странно было, откуда что взялось — давно ли снег сошел!.. Природа явно спешила наверстать упущенное. А воздух!.. Он был напоен ароматами разнотравья, настоян йодистым духом морской капусты, выплеснувшей свои бурые гирлянды на песок, на старые причалы, на обрушившуюся вместе со скалой да так и росшую у самого всплеска одинокую березку.

«Грл-грлы, кш-ш-шу-у-у… Грл-грлы, кш-ш-шу-у-у…» — ворковала речка, не печалясь, что ее воркование остается безответным.

Офицеры притихли, наблюдая за рождением дня. Солнце было еще где-то за горизонтом, а может, над горизонтом, но здесь, за сопками, его еще не видно. Чувствовалось только, что оно близко, что оно хочет разогнать мрак и одарить все сущее на земле животворным теплом и лаской. Кое-где туман еще цеплялся клочьями за воду, льнул к ней, но та не желала его близости, отталкивала его, и сырые белесые клубы обиженно уплывали кверху, чтобы вскоре совсем исчезнуть.

— Как? — Малышев с сияющим лицом обратился к Павлову. — Прав я, что обещал привезти вас в райский уголок?

— Прав, Василий Егорович, — весело соглашается Павлов. — Прав на все сто!

Для рыбаков тут и впрямь земной рай. Тихо, уютно, не нужно никаких лодок. Лови себе в бухте прямо с причалов, а в речке есть смысл попытать счастья и на сетку.

Павлов с Винокуровым и Малышев с Городковым, не долго думая, стали выбирать себе «исходные точки» на сваях. Нашлись охотники во главе с Роговым расставить сеть. Недаром они захватили сюда болотные сапоги.

Вообще-то, по классификации Малышева, рыбаки делятся на три группы. Одних улов не волнует. Они рады, что вокруг красота, что воздух — сплошной озон, что можно посудачить о том, о сем в свое удовольствие. Другие считают своей главной целью — поймать больше рыбы, не очень-то воспринимая окружающее. Такие всегда охочи до орудий массового лова, то бишь до сетей. И наконец, золотая середина — самое многочисленное племя рыболовов-любителей, к которым Малышев причислял и себя; эти видят утеху и в рыбацком братстве, и в «философических» беседах, однако не чураются и промысловой стороны. Наговорившись, они неотвратимо — особенно, когда хороший лов, — впадают в азарт. Тут уж разговорчики в сторону. Тут уж подавай улов!

В теории Малышев был силен. Что же до практики, то его постоянно преследовал злой рок.

Растресканная, вконец измочаленная свая наклонно уходит в воду, там преломляется, утолщается и, плотно укутанная темно-зеленой шубой, вонзается в песчаное дно. Шуба украшена звездами-прилипалами, черными пятаками мидий. На дне рядом со сваей чуть колышутся вставшие в рост пышные водоросли да застыли, словно прислушиваясь, крабы-лепешки. По песку раскиданы камни — белые, серые, пестрые, большие и малые. Песок то мелкий, как манка, то вдруг крупнеет, смешивается с кремешками…

«Ну и вода!.. — Павлов удивляется ее прозрачности. — Как в Байкале!» Ему вспомнилось байкальское зеркалье. Холодное, вкусное, такое же прозрачное. Как-то еще юношей, проезжая те места, он на пари искупался в озере. Пари он выиграл, но от пари — эскимо на палочке — тут же отказался в пользу проигравшего милиционера. Не хотелось к насморку, который сразу схватил, добавлять еще и ангину.

Чуть поводит плавниками-перьями гордая красноперка, мельтешит полосатый, как зебра, с черным хвостиком-кисточкой окунек-терпужок, грациозно изгибается темная спинка хитрой наваги, а между травинками туда-сюда мечутся, словно не зная, куда податься, пучеглазые бычки, да почти по самому дну серыми пятнами двигается осторожная камбала. Поражает обилие рыбы. И косяками, и в одиночку, она резво носится у причальных свай.