Вопрос о технике в Китае. Эссе о космотехнике - Хуэй Юк

В эпоху Возрождения развитие геометрии отчасти определялось художественным творчеством, особенно живописью: техники, разработанные для проецирования трехмерного объекта на двумерную плоскость, и теория перспективы привели к тому, что сегодня нам известно как проективная геометрия. В XVI и XVII веках расцвет современной науки в Европе, представленный трудами Кеплера, Галилея и Ньютона, можно охарактеризовать как дух геометризации. В ремарке 1953 года, которая часто цитировалась Нидэмом и многими другими, Альберт Эйнштейн отметил, что…

Развитие западной науки основано на двух великих достижениях: на изобретении греческими философами формальной логической системы (в евклидовой геометрии) и на открытии возможности находить причинно-следственные связи путем систематического экспериментирования (в эпоху Возрождения). На мой взгляд, не следует удивляться тому, что китайские мудрецы не предприняли этих шагов. Удивляет то, что эти открытия вообще были сделаны[385].

Характеристика Эйнштейном геометрии как «формальной логической системы» может напомнить об обсуждении развития китайской мысли в Части 1: как мы видели, школа моизма, которая выступала за логику и технику, была подавлена конфуцианцами, такими как Мэн-цзы, в пользу миропонимания, основанного на моральной космологии. Вторым достижением Запада, по словам Эйнштейна, стало открытие причинно-следственных связей посредством экспериментирования. Этот поиск каузальных закономерностей и «законов природы» является крайне специфической формой философствования о природе, той формой, что переходит от конкретного опыта к абстрактным моделям. В отношении китайской мысли Нидэм здесь задался весьма уместным вопросом: можно ли объяснить возникновение концепта законов природы в Европе XVI и XVII веков именно научно-техническими достижениями?[386] Катрин Шевалле отвечает утвердительно, указывая на три ключевых научных достижения в Европе этого периода: (1) геометризацию зрения (Кеплер); (2) геометризацию движения (Галилей); и (3) кодификацию условий эксперимента (Бойль, Ньютон). В каждом из этих случаев геометрия играет решающую роль, поскольку позволяет отделить научные знания от повседневного опыта. В первом случае Кеплер мобилизовал плотиновское понимание света как эманации против аристотелевского субстанциалистского определения и показал, что формирование изображений на сетчатке включает сложный процесс, который следует геометрическим правилам (то есть дифракции и геометрической деформации перевернутых изображений). Аналогичным образом галилеевская геометризация законов движения, вытеснившая аристотелевскую концепцию изменения (metabolē) как модификации субстанции и акциденций (порождения или разрушения), исходила из рассмотрения идеально пустой среды, где падающие объекты разной массы будут иметь одинаковую скорость, вопреки интуитивному допущению, что объект с большей массой будет падать с более высокой скоростью[387]. Аподиктическая природа геометрии противостоит ошибочности интуиции – отрывок из галилеевского «Диалога о двух главных мировых системах» раскрывает стремление к методологической достоверности, над которой не властны превратности человеческих ошибок и суждений:

Если бы сей вопрос, о коем мы спорим, был каким-нибудь вопросом права либо иной части изысканий, называемых науками о духе, где нет ни правды, ни лжи, мы могли бы отдать должное остроте ума, готовности ответов и большему достоинству письма, понадеявшись, что тот, кто в этом наиболее искусен, сделает свои доводы более убедительными и правдоподобными. Но выводы естествознания верны и непреложны, и человеческие суждения не имеют к ним никакого отношения[388].

Таким образом, оценка Эйнштейном прогресса геометрии в Европе была оправдана. На самом деле, если мы посмотрим на историю космологии начиная с ее мифических истоков и до современной астрономии, через Клавдия Птолемея, Коперника, Тихо Браге, Кеплера и Ньютона, то увидим, что на каждом этапе в ее основе лежит геометрический вопрос[389]. Даже общая теория относительности Эйнштейна, отождествляющая гравитацию с кривизной четырехмерного пространства-времени, есть фундаментально геометрическая теория (хотя геометрия здесь уже не является евклидовой).

§ 20.2 Геометризация и темпорализация

Но вместо того чтобы ограничиваться геометрией как математическим предметом, давайте углубимся в вопрос о геометризации, связав его с вопросом о времени. Мне кажется, что отношение между временем и геометрией/пространством является фундаментальным для западного концепта техники и ее дальнейшего развития в эффективные мнемотехнические системы. Ставя вопрос таким образом, мы перейдем от абстракции к идеализации, то есть от ментальной абстракции к идеализации в экстернализованных геометрических формах. Идеализацию необходимо отличать от идеации, которая всё еще касается теоретической абстракции в мысли, – скажем, можно мыслить треугольник (это пример идеации), но его аподиктическая природа становится общей для всех, когда он экстернализован (например, начертан)[390]. Таким образом, идеализация в этом смысле предполагает экстериоризацию, будь то посредством письма или начертания. Мои рассуждения о связи между геометрией, временем и техникой можно резюмировать следующим образом: (1) геометрия требует и производит возможность спациализации времени, которая включает (2) экстериоризацию и идеализацию с помощью технических средств, (3) геометрическая аподиктичность позволяет делать логические выводы, а также проводить механизацию каузальных связей, а (4) технические объекты и технические системы, ставшие возможными на основе такой механизации, в свою очередь участвуют в установлении темпоральности: опыта, истории, историчности.

Геометризация есть опространствование времени в различных смыслах. Во-первых, она визуально выражает движение времени (либо в линейной форме, либо в виде конуса); во-вторых, она одновременно опространствует и экстериоризует время таким образом, чтобы его можно было в идеализированной форме воссоздать в будущем (мы вернемся к этому вопросу позже, в ходе обсуждения мысли Бернара Стиглера). Моя гипотеза – хрупкая и умозрительная – состоит попросту в следующем: в Китае не только не была развита геометрия; там к тому же и вопрос о времени решался не так, как на Западе; именно эти два фактора вместе положили начало иной концепции техники в Китае, или, по сути, явному отсутствию какого-либо мышления о технике. На первый взгляд этот аргумент может показаться весьма озадачивающим. Чтобы объясниться, я сначала в общих чертах рассмотрю вопрос о времени в Китае, а затем перейду к соотношению между временем и геометрией, прежде чем мы достигнем их синтеза в отношении техники.

К вопросу о времени в китайской мысли обращались такие синологи, как Гране[391] и Жюльен, и оба они утверждают, что в Китае нет понятия линейного времени, а есть только ши, то есть «случаи» или «моменты». Традиционно китайцы управляют своей жизнью согласно сыши (四時), что означает «четыре времени года»[392]. Жюльен также отмечает, что эта концепция времени тесно связана с «Хуайнаньцзы» (обсуждавшимся выше в Части 1) и представленным там схематическим определением отношения между политическим и общественным поведением и сезонными изменениями. По его словам, понимание времени в китайской культуре, где движение сезонов принимается за первый принцип, коренным образом отличается от понимания времени в аристотелевской традиции, которая основана на концепции времени как движения от точки к точке или