Радуга над Теокалли (СИ) - Свидерская Маргарита Игоревна

– Что требуют победители? – прервал их радость Ицкоатль.

– Жизнь и свободу, одежду, еду, и право вернуться домой, Великий оратор! – от имени всех выступил Амантлан.

– Они получат, но до захода солнца пусть уйдут из Теночтитлана, как велит закон. Они не наши граждане! – сказав это, Ицкоатль покинул игрище, не удостоив побеждённых даже взглядом. Это означало, что их имена покрыл несмываемый позор. Им оставалось только сочувствовать.

Почтенная Ишто внимательно осмотрела раны сына, убедилась, что все не так страшно, и он в состоянии справиться с ними сам, уверенней походкой отправилась домой. Сделав несколько шагов, она обернулась к невестке. Прищурив глаза, чётко сказала молодой женщине, словно вспомнив, что та может не знать некоторых обычаев:

– Что ты стоишь? Иди, омой раны мужа… или это сделает другая, если тебе все равно…

Иш-Чель растерянно посмотрела старушке вслед. Делать было нечего, нужно отвоёвывать место под солнцем, пусть даже соперницей будет сестра верховного правителя, а мужем самый беспечный сердцеед.

Рабы принесли воду и чистые куски материи, а в какой-то плошке мазь с неприятным запахом. Когда Иш-Чель подошла, чтобы выполнить свои обязанности, Амантлан оттирал кровь, которая запеклась на руке. Рана была рваной. Оценив ее, Иш-Чель приказала принести иглу и нити, что бы сшить края.

– Зачем вы рисковали своей жизнью, господин? – осторожные руки женщины едва касались тела, посылая коже своё тепло и нежность, но их гасила боль от многочисленных царапин, полученных во время игры в тлачтли.

Амантлан откинул непокорные пряди с глаз и притворился, что не расслышал вопроса, но случайно натолкнулся на взгляд полный волнения и тревоги. Он понял, что – отшутиться не получится – будет глупо выглядеть, а говорить правду не хотелось. С несвойственными ему, но неподдельными кротостью и смирениемотдаваясь во власть её рук, он тихо, стараясь как можно короче, повторил то, что сказал матери перед игрой:

– Среди них трое моих друзей, один год назад спас мне жизнь. Я не мог их бросить. Ох, женщина!.. Ты хочешь моей смерти?! Кто учил тебя держать иголку в руках?!

Иш-Чель приступила к самой сложной ране. Больше Амантлан не произнёс ни звука.

Внимательно следя за швом, женщина временами поглядывала на воина, пытаясь определить по реакции, не сильную ли она доставляет боль. Но лицо его оставалось спокойным и суровым.

Он зорко следил за движениями иглы, стараясь не дать воли чувствам, пряча глаза; но аромат её тела, пушистые пряди выбившихся из причёски волос щекотали кожу, вызывая в нем внутреннюю дрожь. Ему казалось, что Иш-Чель нарочно растягивает муки – так медленно и старательно она зашивала рану. Каждое её движение заставляло напрягать силу воли, чтобы не вскочить и не бежать сломя голову, но не от боли, а от себя.

Амантлан понимал, что сейчас он страдает не от ран, они для него – совсем пустяковые. Мучения доставляла близость Иш-Чель, её навязчивая забота, которая хуже, чем неприступность. К сожалению, он не мог оттолкнуть или прогнать Иш-Чель. Вот только терпеть уже не было сил. Он сосредоточенно пытался найти такие слова, которые стали бы надёжным щитом, мешающим этой женщине приближаться к нему и срывать своими прикосновениями те запоры, что он поставил. Увы! Ничего не шло ему на ум. Амантлан даже и не подозревал, что сидящая рядом на корточках женщина тоже озабочена.

Иш-Чель была ошарашена его неожиданным участием в опасной игре. По её мнению, поступок совершенно не вязался с тем Амантланом, которого знала. Словно в нём жило два разных человека. И к одному из них, она чувствовала, как ни боролась, её неудержимо тянет. Он постепенно, ничего не делая, увлекает, опутывает невидимыми нитями. Она прикипает к нему, пытается поймать хотя бы взгляд, кинутый мимоходом.

Её старательность объяснялась даже не желанием причинить меньше боли и сделать работу как можно лучше, она просто пыталась разобраться в ощущениях, которые будил в ней этот мужчина. Прикасаясь к нему, она получала наслаждение от его гладкой кожи, упругих мышц. В голове её мелькали образы многих знатных женщин мешиков, которые имели возможность делать это, но только в более интимной обстановке. Мысли текли, принимали опасный оборот. Иш-Чель с волнением их отгоняла, чем замедляла работу, раздражая нетерпеливого Амантлана. Непонимание и гордость накрыли обоихплотным покрывалом, через которое правде, на этот момент, не суждено было проникнуть.

Амантлан с трудом дождался, пока Иш-Чель закончит обрабатывать рану. Едва она закончила, как он поднялсяи, стиснув зубы, быстро покинул площадку.

Иш-Чель готова была расплакаться от такой неблагодарности. Ревность с новой силой приступила к ней. Она решила, что муж отправился развлекаться с сестрой тлатоани. Ей же ничего не осталось делать, как грустить. На тревожный взгляд свекрови в ответ пожала плечами и обречённо махнула рукой. Ну, не знала она, почему муж бежит от нее, как от огня! Не бежать же ей следом?!

Амантлан спешил уладить дела выигравшей команды. Для них, раненыхи истощённых, оставалось мало времени до заката солнца, чтобы покинуть территорию Теночтитлана. Если они не успеют этого сделать, то патруль отправит их обратно в тюрьму, и тогда – прощай, свобода!

Победители – жалкая группа, но, изрядно подкрепившись, они были полны решимости выбраться из ненавистного города, когда появился Амантлан со своими людьми. Воины-ягуары, скрыв недовольство, помогли тлалоканцам покинуть Теночтитлан, погрузив всех в лодки, добытые их верным другом. Теперь Амантлан был спокоен за судьбу товарищей и отправился домой. Но сама мысль, что там встретит Иш-Чель, останавливала ноги и направляла их в другую сторону.

Так он и бродил по ночному городу, ожидая, когда все в доме улягутся спать, и он сможет незаметно проскочить к себе, а утром перейдёт в казармы к своим отрядам.

Спасение пришло в лице старого воина-ветерана, который что-то нёс, прикрыв плащом, да ещё так бережно, а когда спотыкался, прижимал ношу к груди, словноона была живой. Старый мешик признал бывшего командира. И, обняв, вернее, опираясь на него, предложил слегка заплетающимся языком:

– Храбрый Ягуар, мы столько не виделись, неужели ты откажешь своему старому товарищу в компании?.. У меня смотри что есть… – заговорщицки подмигнул вояка и приподнял край плаща, обнажая глиняный кувшин. Колыхнув его, ветеран прошептал: – Это сильнейшее, живительнейшее октли. Я видел, как ты сегодня играл. Пойдём, отметим твою победу? Не волнуйся, мы тихо-тихо посидим на берегу озера, никто и не заметит. А если патрульные попадутся, то кто посмеет нас задержать?!

Амантлан не любил октли, оно туманило разум и расслабляло язык, к тому же его разрешалось употреблять только пожилым людям, а уж тому, кого ночной патруль задерживал пьяным, доставалось по всем статьям закона. Но отказать старому боевому товарищу не мог. Они весело посидели на берегу озера и опустошили кувшин. Только после этого разошлись по домам.

Выпитое октли отдавало приятным туманящим шумом и обволакивающей теплотой. Хотелось радоваться и смеяться, но Амантлан помнил, что нельзя нарушать тишину и порядок спящего города. Поэтому он решил очень тихо подойти к дому и полюбоваться прекрасным озером. Вдохнуть полную грудь свежего, отрезвляющего ночного воздуха, оглядеть окрестности и просто помечтать. Помечтать о том, что никогда не сделает.

Он никогда не позволит себе, даже в ещё большем опьянении войти к ней в комнату… Опуститься просто так, по-свойски, на циновку, откинуть тихо и осторожно тёплое одеяло и скользнуть неслышно в постель…

Её тело вздрогнет от неожиданного прикосновения, а может, просто от дуновения ночного ветерка, чисто случайно проскользнувшего вместе с ним… Но тут же успокоено замрёт в предвкушении той неги, которую подарят его больше сильные руки… Он ласково проведёт ладонями по самым крутым и волшебным изгибам тела, о которых не позволяет себе мечтать днём, и которые ночью сводят его с ума…