Когда ты перестанешь ждать (СИ) - Ахметшин Дмитрий

   Я пришёл к выводу, что во сне ко мне приходила приглаженная и прихорошенная версия Джейкоба.

   Этих двоих я помнил прекрасно, потому что именно во время общения с ними в голову по капле начала просачиваться головная боль из реального мира и горький привкус во рту. Но вот образ ещё одного парня, что фоном проходил через сон, мне, кажется, был незнаком. Он был... работал в библиотеке? Нет, он сочинял стихи! Да, стихи. Кажется, я там, во сне, даже читал некоторые его вещи, и они хоть и казались нескладными, хоть и были местами безумными, как будто появились из головного убора Болванщика из "Алисы в стране чудес", назвать их глупыми я не мог. Сейчас, пытаясь припомнить хоть один, я раз за разом терпел фиаско.

   Я гнал прочь возникшее вдруг чувство, чувство, что я стал ещё дальше от своей цели, хотя ясно эту цель всё равно не помнил.

   - Может, пойти ещё вздремнуть? - спросил я зашедшего проведать нас кота, совершенно обескураженный.

   Перспектива выпасть из реального мира... нет, не на два часа - ещё на несколько лет, - отчего-то пугала до чёртиков. И вот теперь я признался себе окончательно: нет, нельзя провести параллели между этим сном и любыми другими. Сны могут пугать, могут заставлять тебя пускать в трусы сперму, особенно если тебе пятнадцать лет, но провести через целую гамму эмоций, которые оказываются куда разнообразнее, куда глубже чем всё, что ты испытывал за последние пару лет, не могут. Это всё равно как если бы ты забежал в разливуху на углу, а ворчливая тётка вместо "Невского Тёмного" налила Hennessey X.O.

   Мои взаимоотношения со снами, как с той продавщицей, никогда не были особенно близкими: унылую кашеобразную муру, что являлась мне среди ночи, вряд ли стоит называть столь благородным и возвышенным словом. Не то, чтобы я не мог их наутро вспомнить - просто они казались ничего не значащими и зачерствевшими ещё до того, как я к ним прикоснулся.

   Но этот... этот не похож ни на что, что видел и пробовал я в своей жизни. Разве что на детство. Да, именно на детство, на пору взросления, которая кажется тебе скучной, как школьные стулья, и только оглядываясь с высоты десятилетий видишь, что это не так.

   Сны, как и детство, имеют обыкновение забываться. Мозг врёт: он говорит, что такое красочное невозможно забыть, а когда пытаешься вытащить их наружу, получаешь только хрупкую пустую скорлупу. Цыплёнок сбежал. Я был почти в ярости. Жалко, что разгромить квартиру не получится: она и так уже в хаосе.

   На звон кандалов, который я устраивал в спальне, перемещая ногами расставленные по полу грязные кружки, стопки книг и журналов, по которым шагал Пашка, надувшись виски и изображая человека на ходулях, явился Фёдя. Посмотрел на мои мыканья, привалившись к косяку и отхлёбывая что-то из высокой кружки, после чего сказал:

   - Попробуй их записывать.

   - Что записывать? - я смотрел на него как сова, которую юные натуралисты застали за утренним туалетом в дупле.

   - Да сны эти свои.

   - Мне не нужны "сны", мне нужен один конкретный. Я, может, ничего подобного больше в жизни не увижу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

   - Аа... ну вот сядь и запиши его. А я, пожалуй, пойду, - сказал он, зевая и почёсывая пузо, - Всё равно ты своим психическим штормом не дашь мне выспаться. Можешь не провожать.

   Для Фёди это обычное дело: с ним не требовались любезничать, размешивать ложкой сахар, лобызаться при встрече и провожать до порога. Он приходил, когда тебе плохо, и уходил, когда нужно было побыть одному, снабдив напоследок ценным советом. Так что его - и только его одного - я мог бы с полной ответственностью назвать другом.

   Когда в коридоре хлопнула дверь, я включил ноут, с грохотом отодвинул стул. Нужно попробовать записать хоть что-то. Активировать навыки по вбиванию клавиш в чистый вордовский лист, и...

   Моим оружием было печатное слово, моим кулаком - абзац... двух кулаков оказалось достаточно, чтобы худо-бедно пробивать себе по жизни дорогу. Попросту говоря, я был копирайтером. Несомненно, эти мозги "сделали" известные писатели: Азимов, Брэдбери, Стругацкие, Нортон... я старался, как мог, но нельзя сказать, что смог приблизиться к гениям. Всё-таки я изначально работал за копеечку и не мог просидеть за компьютером дольше получаса, а они за голую идею возводили из слов дворцы и города. Но, во всяком случае, однажды мой редактор назвал мои произведения "космическими", правда, пребывая в этот момент изрядно подшофе. При каждой встрече я собираюсь сказать, что помню характеристику, данную моей работе, но каждый раз отчего-то стесняюсь.

   Частью разума, напрямую связанной нервными окончаниями с желудком, я помнил, что сегодня понедельник, а не далее как на той неделе я представил миру одиннадцать потрясающих, неоднозначных, долженствующих перевернуть весь рекламный мир очерков: два для серии косметических средств; острый, как самурайский меч, текст для рекламы автомобиля премиум-класса по ящику; что-то про коттеджи в Куялово... А значит, стоит заглянуть вечером в бухгалтерию за своими семью тысячами восемьсот девяносто тремя рублями.

   Я открыл текстовой редактор, переплёл пальцы и, откинувшись на спинку стула, попытался смирить зуд в затылке. Стул простой, деревянный, подавляюще-огромный и топорный. Я мог бы позволить себе офисное кресло, но на стуле комфортнее работать. В колонках обычно Nine Inch Nails: музыка должна не расслаблять, а встряхивать мозги, эти же ребята подобны миксеру... хотя сейчас нужны именно мозги, а не навеянные Резнором образы, которые я превращал в зубную пасту "Откройте ваш рот, как раковину устрицы, и найдите там настоящие жемчужины".

   С чего начать? Проще всего с конца. С того момента, как я начал просыпаться. Я шёл... кажется, с пула. Да, с пула: под мышкой скейт. И встретил этих двоих неразлучников. Этот момент я помню - его не нужно соединять по точкам, как в детской книжке, более того, он даже раскрашен. Я помню привязанный к чьему-то подоконнику на втором этаже зелёный воздушный змей, парящий над крышей, эту мелкую нестыковочку в сравнении с огромным, на удивление правдоподобным полотном, которое представлял собой сон: если ветер утихнет, змей упадёт и переломает хрупкие рёбра.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

   Поэтому я попробовал начать с начала.

   "Что особенного может быть в рядовой субботе, затерянной среди душных летних дней?", - написал я, и чуть не с хрустом закрыл крышку ноутбука. Я не помнил, чёрт меня дери, что в ней может быть особенного. Нужно отвлечься. Заняться хотя бы уборкой. И не думать, не думать о чёртовом сне...