Жрецы (Человек и боги - 2) - Валентин Костылев

Еще пять-шесть ночей - и Москва! С этими мыслями он заснул в ямской избе, полный бодрости и гордых упований на будущее, сулившее ему, возможно, снова внимание императрицы, снова приближение ко двору... Э-х, ямщики, везите поскорее! Как жаль, что во фляге уже нет вина!..

На губах уснувшего на скамье Рыхловского застыла нетрезвая улыбка.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Утром, собираясь в дальнейший путь, он обнаружил у себя в кармане какую-то бумажку. С удивлением развернул ее и прочитал. Оказалось длинное и злое острословие, имевшее заголовок:

"Прошение в небесную канцелярию".

"Суди, Владыко, по человечеству: какие мы слуги отечеству? До

такой крайности дошли, что нечем одеться, не только в праздничный

день разговеться; работаем и трудимся до поту лица, не съедим в

Христов день куриного яйца; едим мякину вместе с лошадьми; какими ж

мы уже можем назваться людьми? Стали убоги мы, нищи, что не имеем

насущной пищи, кроме одной, как мякины свиной".

"А паче всем народом вопием к тебе, небесному царю: за что такая

власть дана господам и их секретарю? Вотчинники, секретарь и его

приказные делают потехи разные: для своих шуток щупают, ловя нарочно

кур и уток; в работу сенокосную чинят нам обиду несносную; портят баб

и девок, и много иных разных издевок".

"Дошло уже до того - нечем истопить избенки; замучены наши

лошаденки; никакой нет милости и свободы; для всякого особливые

подводы; жены наши и ребятишки на себе таскают дровишки".

"А как придет весна, то жены наши станут ткать кросна; с каждого

домишку по полпуду выходит льнишку. А сверх того для их чести по

фунту дадим овечьей шерсти, по мотку с двора ниток, какой ни был бы

пожиток. И на таких тиранов известных решились мы беспокоить царей

небесных".

"Воспресветлейший владыко! Просим слезно, простирая руки: воззри

на нас - как ныне страждут Адамовы внуки! Великие тягости несем от

земного царя, вотчинников и их секретаря".

Прочитав этот листок, Рыхловский стал вспоминать: кто бы это мог подсунуть ему в шинель такую бумагу?

Ночевал он один в избе, крепко запершись на задвижку. "Неужели вчерашние эстонцы?"

Теперь он припомнил, что, когда он сидел, шинель его свесилась со скамьи, под которой лежали беглые.

"Да эстонцы ли то были? Еще вчера казались они мне не кем иным, как обыкновенными псковскими мужиками?.. Но зачем же ямской староста и почтальон их скрывали, называли их эстонцами? Неужели из боязни, что их убьют? И тут обман!"

Осмотрев свой пистолет, он грозно проворчал: "Ну, подождите!"

Самолюбие его страдало вдвойне: зло посмеялись над ним в Петербурге, во дворце вельможи и дворяне, а теперь при первой же встрече с подлыми крепостными людьми одурачен он и ими... Он же их пожалел, и они же над ним насмеялись!

Зубами заскрежетал от гнева Петр, снова влезая в кибитку.

"Ладно. Сочтемся!"

XII

В Китай-городе между кремлевским рвом и Москворецкою улицей помещался знаменитый Сыскной приказ. Центром его было большое каменное здание палаты - места заседаний начальства. К южной и восточной сторонам его примыкали два острога, а к западной, выходившей на кремлевский ров, приткнулся только что вновь перестроенный "застеночек" (как его величали секретари приказа). Кроме этой пристройки, совсем недавно были закончены две новые казармы для колодников, закладка которых состоялась в дни восшествия на престол Елизаветы Петровны.

Ванька Каин, вернувшись с Волги, из Нижегородской губернии, загорелся желанием сблизиться с этим оживленным уголком. Потянуло его сюда не без основания.

Вышло так.

Вернувшись из Чертова Городища, Ванька Каин, озлобленный на Михаила Зарю и его товарищей и видя в них "врагов отечества", прямо заявился на квартиру к князю Крапоткину, первоприсутствующему в Сыскном приказе, и объявил ему, что он, Ванька, хотя и вор, но может большую пользу принести начальству, зная других воров и разбойников не только в Москве, но и в иных краях, например, в Нижегородской губернии, и предлагает свою готовность помогать приказу ловить их всюду без пощады. Крапоткину только того и нужно было. Он направил его в Сыскной приказ, где Ванька и подал челобитную на высочайшее имя.

Так Ванька сдружился с Сыскной слободой. В реестре своем он переименовал тридцать два московских мошенника.

В ответ на доношение Ваньки Каина ему в распоряжение дали четырнадцать солдат и подьячего Петра Донского. Вооружившись пистолетом, Ванька храбро повел их в самый темный и грязный угол Китай-города, в Зарядье. В этом местечке ни днем ни ночью порядочному человеку нельзя было пройти так, чтобы не поплатиться либо своею одеждою, либо деньгами, а то и жизнью. В эту же ночь он захватил тридцать два человека. В следующий поход еще четырнадцать человек "воровского промысла" взяты были им "в плен".

Имя Ваньки Каина с этой поры стали с уважением и удивлением называть даже в Сенате и в других высших правительственных местах. Сама царица Елизавета, находившаяся в те поры в Москве (терзаемой ворами и пожарами), - возликовала, выслушав от князя Крапоткина доклад о подвигах Ваньки Каина.

Ванька теперь стал в Сыскном приказе немаловажною персоной. Он не только ловил воров, но выполнял кое-какие поручения и по хозяйственной части приказа. Парень оказался на все руки.

В то утро, когда, побывав у первоприсутствующего Сыскного приказа князя Крапоткина и передав ему письмо от Александра Ивановича Шувалова, поручик Рыхловский явился по указанию Крапоткина в Сыскной приказ, - там происходила горячая работа.

Члены приказа, судьи, приказные и канцелярские служители в составе секретарей, протоколистов, регистраторов, канцеляристов, подканцеляристов, копиистов и коллежских юнкеров, а также сержант, вахмистр, солдаты, сторожа, тюремные старосты, заплечные мастера (палачи), пожарные, рассыльные, актуариусы и архивариусы и многие другие - все высыпали во двор и толкались, заглядывая один другому через плечо, около вновь перестроенного застенка. Событие немаловажное, как узнал Петр Рыхловский, должно было совершиться в это утро. Ждали архиерея с надлежащим синклитом клириков для совершения молебствия по поводу перестройки некоторых зданий Сыскного приказа.

Когда Петр Филиппович поближе подошел к центру этого сборища, он увидел восседающего за столом какого-то генерала, а рядом с ним юркого, среднего роста, румяного мещанина. Он был одет франтовато, в расшитую гладью рубаху, а поверх ее в серый, шитый серебром кафтан.

За столом же сидел один из секретарей и записывал то, что выкрикивал прилизанный мещанин, с жирными кудрями до плеч. Выкрикивал он жиденьким голосом, но громко, пронзительно.

- Белая и серая епанча на дело хомутов в застенке!..

Рыхловский заметил, что в том месте около стола, куда косился мещанин, называя ту или иную вещь, была навалена груда разной рухляди, около которой возился солдат, поднимая и показывая генералу выкрикиваемый предмет.

- Цепи!

- Уголие!..

- Липовая кадка на держание при горне воды!..

- Плети!..

- Концы и ремни!..

- Инструмент железный, смыкающий ручные и ножные пальцы?

- К тому же инструменту замок!

- Порох для клеймения телес!

- Топоры!

- Лестница для казни!

- Олово для залития горла!

- Сруб для сожжения человека...

- Рубаха и порты, надеваемые на осужденных к смерти!

- Железный венец для тиснения головы!..

- Войлок для полов в застенке!

Окончив свою перекличку, этот человек тряхнул кудрями и с какою-то насмешливой улыбкой оглядел всех окружающих.

Петр Рыхловский спросил стоящего рядом обывателя - кто это такой? Обыватель на ухо Рыхловскому с подобострастием прошептал: "Ванька Каин".

"Так вот он какой!" - Петр принялся с любопытством рассматривать знаменитого вора, с которым и ему, к сожалению, придется иметь дело, от которого он должен будет получить сообщение о разбойниках, предводительствуемых атаманом Зарею, и вообще о положении дела в Поволжье и на берегах Суры. Одним словом, человек крайне необходимый теперь, перед отъездом в Нижний.

Кто-то зычным голосом выкрикнул что было мочи:

- Его преосвященство!..

Разношерстная толпа пришла в движение. Бестолково загалдела. Сидевший за столом генерал вскочил. Ванька Каин пригладил волосы, усы и бородку, откашлялся и, высоко подняв голову, пошел, толкая всех, на улицу. Раздались окрики сержанта и вахмистра, собиравших в строй тюремную стражу. Где-то ударили в барабан. Взбеленились сторожевые тюремные псы, косматые, зубастые. Тронулись со своих мест и одетые в красные рубахи и бархатные жилеты заплечные мастера и начали скромно, заботливо собирать вместе с секретарем пыточный инструмент, цепи и другие предметы, только что переписанные в книгу. Взвалили себе на плечи и, слегка сутулясь, поволокли все это добро в обновленный застенок. Толпа ринулась на улицу, чтобы посмотреть на архиерея, а может быть, и удостоиться его благословения.