Наследник императора - Александр Старшинов

– Где тела? – спросил центурион.

– Чьи?

– Тела убитых – из тех, что явились ночью.

– Их сожгли. Это же случилось несколько дней назад.

– Их вещи? Оружие? Одежда?

– Оружие – в поместье.

– Значит, едем в поместье, – сказал Декстр. – Я пошлю гонцов в Виминаций и Томы. Но вряд ли римляне смогут перехватить беглецов.

Новый управляющий (один из вольноотпущенников, отправленный из Города в загородное поместье еще до убийства хозяина и потому счастливо избежавший изгнания) распростерся ниц перед молодым хозяином. Центурион перешагнул через него, как через неодушевленную вещь, и прошел в атрий виллы, а потом в таблиний. Сюда, трясясь от страха, вольноотпущенник принес снятые с убитых пояса и мечи. Декстр осмотрел оружие. Он долго разглядывал рукояти и клинки трофеев.

– Знаешь, чьи это клинки? – проговорил Декстр в задумчивости.

Мевия отрицательно покачала головой.

– Не римские и не фракийские. И не из Дакии.

– Парфянские… – Декстр скривил губы. – Пакор не простил Траяну отказ… А ты… – повернулся молодой хозяин к вольноотпущеннику. – Приготовь этой женщине лучшие покои и вели своим бездельникам истопить бани – Мевия отныне будет жить в поместье…

Управляющий, сообразив, что гроза прошла стороной, чуть ли не на четвереньках, задом выбрался из комнаты.

– Кто отец твоего сына? – спросил Декстр, наблюдая в окно, как управляющий рысит в сторону бань, а за ним поспешают сразу четверо рабов.

– Гай Осторий Приск, военный трибун.

– Осторий Приск? – Декстр ухмыльнулся. – Надо же, как тесен мир.

– Мальчик родился уже после смерти отца. Повивальная бабка тайком отнесла его в одну семью. Они хорошо о нем заботятся и отдадут обратно, если я заплачу. Иначе в двенадцать лет они откажутся от него, и моего мальчика продадут в рабство. Времени почти не осталось…

– Сколько нужно денег?

– Шестьсот денариев.

– Хорошо… – Декстр помолчал. – Я дам тебе денег – выкупи мальчишку. – Он тут же вскинул руку в предостерегающем жесте. – Не благодари. Я просто подумал, что где-то рабом живет мой старший брат. Если еще живет. Мы не можем вернуть добро или зло тем, кому задолжали. И потому возвращаем тем, кто ближе.

– А ты, Марк? – спросила Мевия. – Что будешь делать ты?

– Поеду на лимес. Обрадую императора известием о побеге пленников. А потом явлюсь к Адриану. Надеюсь, гречонок меня не убьет в припадке ярости.

Когда Мевия ушла вслед за служанкой – мыться и отдыхать с дороги, Декстр вызвал к себе Синтия – с некоторых пор этот по-собачьи преданный раб находился при центурионе постоянно.

– Возвращайся в город, – приказал центурион. – Вызнай, кто из тех рабов, что прежде был приставлен к Зинте, недавно обзавелся солидным пекулием[77], кого посылали с поручениями и кто – недавно из Парфии. Я дам тебе для видимости поручение. А ты вертись в доме, слушай внимательно… И все запоминай. Без меня рабы наверняка распустят языки. Купи вина, устрой пирушку, кто-нибудь да проболтается. Ты все понял?

– Да, господин…

– Узнаешь имя, никому ни слова. Жди, пока я вернусь. Ступай!

Декстр усмехнулся, провожая раба взглядом: да, он не может вернуть добро или зло всем или каждому, но тем, кому сможет, – непременно вернет.

Часть III

Алтари и очаги

Глава I

Центурион Валенс

Февраль 858 года от основания Рима

Эск, Нижняя Мезия

Кто-то настойчиво колотил в дверь и этим разбудил Кориоллу.

Мышка, поселившаяся после отъезда Куки на половине Приска и выполнявшая при Кориолле роль служанки, вскочила первой – поглядеть, кто пожаловал. Она была девочка умная, хотя порой дерзкая. Мышкой ее прозвали за юркость, а не за трусость.

«А вдруг Приск вернулся… Или?» – От нахлынувшего холода страшной мысли сон с Кориоллы слетел мгновенно.

Она вскочила, натянула поверх нижней туники длинную, с рукавами, и понеслась к двери.

Там у входа стоял, о чем-то препираясь с Примом, пьяный, как испанец, Валенс.

– А, Кориолла! – пробормотал он, нацеливая на молодую женщину палец. – Вот, пришел сказать…

– В чем дело, Валенс? – Она смотрела на бывшего жениха с подозрением.

– Умер твой Приск. Даки убили, – хмыкнул Валенс, не потрудившись даже прикинуться расстроенным. – Вся канаба об этом только и гудит.

– Убили? – Кориолла пошатнулась и ухватилась рукой за косяк. – О чем ты?..

– Да вот… гонец прибыл. Точно говорят – убит. Письмо от Лонгина дальше в Рим повезли. А нам известие пришло из Дробеты от военного трибуна Требония: погиб твой любовничек.

– Погоди… – Кориолла схватилась руками за голову. – Какое письмо? Какой гонец? О чем ты?

Она ни слова не понимала из бреда пьяного центуриона. Голова шла кругом, перед глазами плыл туман, густой, белый, какой частенько накрывает осенними днями равнину близ Эска.

– Уходи! – вдруг воскликнула она. – Уходи немедленно! Чтоб нога твоя больше не касалась этого порога! Вон!

Валенс, кажется, ни на палец не обиделся.

– Теперь ты знаешь… Поплачь. А потом, если помощь нужна, приходи. Я наперед знал – этот мальчишка свернет себе шею. Даром что юнец, красавчик… А вот поди ж ты. Не жилец был, похож на стеклянный сосуд. А для этих гор надобен сосуд медный.

И он ударил себя кулаком в грудь, свидетельствуя: уж он-то – прочная медь. Но при этом покачнулся, шагнул назад. Мышка воспользовалась случаем, подскочила и захлопнула дверь перед носом центуриона. Задвинула засов. С той стороны вновь стали колотить, но дверь в доме была крепкая.

– Уходи! – закричала Кориолла и в свою очередь ударила кулаком в дверь – изнутри.

Она кричала это «уходи!» пока не охрипла, а когда наконец умолкла, поняла, что там, за дверью, никого нет.

Она прошла к себе, вся дрожа. Села на кровать. Малышка Флорис, полутора месяцев от роду, тихо посапывала в люльке, не ведая, что теперь сирота.

– Я не верю… – прошептала Кориолла вслух. – Он не мог умереть.

В груди была не боль, нет, а страшная пустота. Кориолле казалось, что она много лет уже – целую вечность ждала этого утра и этих слов.

Мышка проскользнула в комнату, села рядом, обняла.

– Что теперь будет? – спросила Кориолла, пока Мышка гладила ее по плечу.

– В долг нам точно ни в одной лавке не дадут, – сказала Мышка.

В этот момент в дверь вновь заколотили.

– Если это Валенс, я его не пущу, – пообещала Мышка и побежала смотреть, кто явился.

Кориолла вышла следом, как неживая.

Мышка распахнула дверь. На пороге стоял Малыш, загораживая чуть ли не весь проход и доставая макушкой до притолоки.

– Кориолла, я слышал… – проговорил он, глядя в пол и не зная, куда деть руки.

– Я не верю! – выдохнула новоявленная «вдова».

– Я тоже. Но… Если что – деньги у меня есть, без помощи не оставлю… Я сейчас на чуток забежал. Только слово сказать. А завтра выходной испрошу у центуриона, и к тебе. Если надо чем помочь…

Кориолла вдруг покачнулась и упала бы, если бы Малыш ее не подхватил.

– Я не верю, не верю… – повторяла она, пока Малыш усаживал ее на скамью в перистиле. – Если бы он умер, я бы точно знала. А так сердце ноет. Знаю – беда. Но не с Гаем, нет. – Она замолчала. Малыш ждал. – Знаешь, я в Дробету поеду…

– Нет, зачем же… Чего это вдруг? – забормотал Малыш.

– Выспрошу у трибуна Требония, что и как.

Кориолла вскочила, готовая мчаться немедленно собирать вещи. Сама не признавалась себе, зачем едет: узнавать о судьбе Приска или бежит от Валенса, от его настойчивого и раздражающего сочувствия.

Малыш несколько мгновений стоял перед нею, потом вдруг сказал:

– Завтра…

– Что?

– Завтра поедем. Я с тобой. Одну не пущу. Добуду отпуск, и в Дробету. Ты права – это ж Приск. И как остальные – надо узнать. Я ни одного отпуска за год не брал.

Кориолла даже не могла дотянуться, чтобы поцеловать его в щеку, и потому ткнулась щекой ему в руку – повыше локтя.

– Ты – настоящий, Малыш. – Слово друг она опустила. Но он и так все понял.

– Вещи собирай, еду там, какую надо… Вино. А я придумаю, что с повозкой… У нас в мастерских три штуки есть. О деньгах не бойся. У меня жалованье почти за год нетраченое. Ты, главное, верь, что старина Гай вернется.

– Я верю.

Глава II

Путь в горах

Февраль 858 года от основания Рима

Дакия, горы Ориштие

Приск спустился к ручью, но переходить не стал, двинулся вдоль потока. Мороз был несильный, тучи, нависая, скрывали склоны. Приск решил двигаться вдоль ручья, плюнув на всякую безопасность. Ноги едва его держали – будто он прошел не две мили, а целых двадцать. Он присел на поваленный еловый ствол. В висках противно пульсировало, и слева под повязкой запускала когти под ребра настырная боль. Он приложил руку к плащу и почувствовал, что тот мокрый. Значит, кровь так и не унялась. Он отнял руку и встряхнул ладонь – алые капли упали на снег, тут же поблекнув, – будто вино разбавили водой. Тот последний мальчишка – он так неожиданно и резво метнулся вперед, а Приск слишком устал… В первый миг центурион даже не почувствовал боли и решил, что фалькс прорезал лишь одежду. Потом, когда после окончания схватки боль вспыхнула, – понял, что ошибся, быстро разделся и, сорвав с одного из даков льняную рубаху, раздергал ее на полосы и обмотал торс. Рана была нехорошей. На счастье, клинок не прошел вглубь, а лишь железным клювом вспорол кожу, но вспорол наискось, и долгий порез теперь обильно кровил. Подобную рану необходимо прижечь, но разводить костер не было времени. К тому же дым наверняка бы привлек погоню. Римские туники Приск надевать не стал – сложил в кожаную сумку вместе с письмом и перстнем легата. Снял с одного из убитых испачканную в нескольких местах кровью рубаху, потом закутался в меховую безрукавку и в дакийский плащ, взял лишь местное оружие и двинулся в путь… Тучи разошлись, выглянуло солнце. Глаза тут же стало резать от нестерпимого блеска снежного серебра.