Трагедия казачества. Война и судьбы-2 - Николай Тимофеев

Вечером, на совещании, на котором присутствовали полковник Рогожин, майор Г., майор Островский и другие высшие офицеры, было решено, что на следующий день, 31 мая, на «Тришке», которого немного отремонтировали, с шофером Борисом Черпинским я сделаю вылазку в Альтхоффен, в надежде напасть на след выданных казаков 15-го корпуса и самого генерала фон-Паннвица. Одновременно главное внимание обратить на розыски полка «Варяг».

В надежде, что нам это удастся, жены офицеров и солдат «Варяга», находившиеся с нами, и сама жена командира, полковника М.А. Семенова, Анна Романовна, писали письма, с просьбой их передать.

Наше положение считалось очень серьезным. Трудно было считать себя исключением. Массовые выдачи во всех пунктах Австрии, захват венгров вблизи Перчаха и отправка и их в Сигет Мармарош, о чем нам рассказали местные австрийцы, заставляли предпринять меры крайней осторожности. Вокруг всех стоянок была выставлена стража. Спокойного сна не было. Все прислушивались и вздрагивали при каждом шорохе. На сеновале, в котором мне было отведено место, наши разобрали доски пола и решили, что, если появятся англичане, прыгать прямо вниз, в кусты, и оттуда бежать в лес.

Еще один день прошел, и за ним приближалось неизвестное «завтра».

АЛЬТХОФЕН — ВОЛЬФСБЕРГ

Четырнадцать долгих лет легли между мной и пожелтевшими листками записной книжки. В ней записаны только даты, вшиты отдельные «документы» того времени. Для всех, кроме меня, они — просто мятая бумага с иероглифами, сделанными карандашом, но когда я их просматриваю, передо мной встают образы, живые люди, с кровью и плотью, страдающие, гонимые. Встают картины прошлого с изумительной ясностью, со множеством мельчайших, казалось бы, давно забытых подробностей. То, что раньше было днями, сегодня переживается мною в минутах, но, являясь как бы концентрацией, квинтэссенцией ушедших лет, все воспринимается особенно болезненно и остро…

Четырнадцать лет — достаточный срок для того, чтобы стереть все чересчур личное. Человек перестает быть в своих глазах самым важным объектом переживаний и начинает смотреть на факты, как на нечто такое, что, как мельчайшие куски мозаики, попадает в общий рисунок исторических фактов. Трагедия 1945 года, разыгрывалась ли она на территории Австрии, Италии, Германии, Франции или в Нью-Йоркской гавани — это та картина, которая должна остаться запечатленной в общей схеме страданий людей, боровшихся против коммунизма, не понятых, не признанных теми, кому сегодня и завтра придется, так или иначе, встречаться с этой борьбой в мировом масштабе.

…Казачья группа майора Владимира Островского, получив «права гражданства» в рамках статуса военнопленных, а не выдаваемых, стала через англичан добиваться расквартирования. В этом ей помогал майор Г. Г. С Островским они объехали ближайшие села, ища возможности разместить около 190 человек и некоторое количество лошадей. После довольно продолжительных поисков, выбор пал на село Нуссберг, в котором бюргермейстером был некто Ясеничнигг, богатый крестьянин, имевший большой фольверк и много земли. Село, правда, насчитывало едва десятка два домов и находилось высоко в горах, но зато оно было в той же местности, где стоял Русский Корпус и «Варяг».

Привыкшие во время войны к всевозможным реквизициям и расквартировкам, австрийцы не протестовали. Английское командование закрепило этот выбор, и началось переселение.

Ясеничнигг согласился сдать две комнаты в своем доме. В одной поместились Островский с двоюродным братом и капитан Г. Антонов, в другой — я. Не имея в Тигринге своего постоянного угла из-за моих поездок, которые не оставляли времени для устройства хоть какой-то личной жизни, связанная дружбой с Островским, я согласилась переселиться в Нуссберг и там исполнять должность телефонистки, писаря, переводчика, а также и «домохозяйки», заведуя кухней.

Офицеры группы, священники и казаки разместились и соседних домиках, в палатках и на сеновалах.

Внизу, в Тигринге, жизнь была до некоторой степени налажена. По утрам строились на молитву и перекличку; из штаба батальона назначались дневальные. Производилась уборка и отстраивание жилых помещений. Питание было очень слабым, и все ходили в лес за грибами и за ягодами, ловили раков в узенькой речушке. Молодежь организовала спортивный кружок и в свободное время занималась играми и гимнастикой. День заканчивался опять молитвой и перекличкой. И Корпус и «Варяг» устроили в лесу свои церкви. С изумительной, чисто русской изобретательностью, создавалась церковная утварь из еловых шишек, банок от консервов, дерна и древесной коры. В те дни, в этих лесных храмах молились особенно горячо и искренне.

Для того, чтобы всем быть готовыми к возможным новым, даже единичным, выдачам, были созданы «курсы». Старые эмигранты снабжали бывших подсоветских сведениями «об их жизни в Югославии». Люди серьезно и усидчиво зубрили названия улиц, места работы, имена шефов, обычные сербские слова. Одновременно майор Г. давал желающим уроки английского языка.

Странно, но тогда еще не было тяги к уходу, к бегству из общей массы. В этом, конечно, играли роль незнание местного языка, отсутствие штатской одежды, денег, но также и стадное чувство. Вместе — легче! Наше расположение было таково, что незаметно окружить и захватить нас было почти невозможно. Люди просто надеялись на свои быстрые ноги, на густоту леса, на возможность скрыться. Некоторые приготовили себе звериные норы, в которых держали спрятанными сухие продукты, даже оружие и амуницию: на всякий случай. Постепенно в эту игру были втянуты и австрийцы, даже ребята, пасшие коров на склонах холмов. Заметив английские автомобили, они немедленно прибегали и сообщали об их приближении, даже если речь шла не о грузовиках, а об одиноком джипе.

Однако я сильно забежала вперед. Переселение казаков в Нуссберг произошло без меня: в это время я делала очередную «вылазку». На заре 1-го июня 1945 года на «фольксвагене», с шофером Борисом Червинским, мы отправились искать следы 15-го казачьего корпуса и одновременно, конечно, «Варяга».

Накануне долго рассматривались карты, выбирался маршрут по проселочным дорогам во избежание встреч с английскими патрулями. Путь должен был идти на Сирниц, Вешенсфельд, Альтхофен и, возможно, дальше. Из запасов Красного Креста нам выдали достаточно бензина. В слепой надежде, что мы все же найдем «Варяга», мне были даны письма официального и частного характера к командиру и офицерам. Майор вычертил целую пачку маленьких карт нашего расположения, для того, чтобы мы их раздавали тем страстотерпцам, которым удалось избежать расправы, и с которыми мы можем встретиться в дороге.

Зная уже приблизительно судьбу тех, кто был отправлен из Лиенца, мы еще ничего не знали о пути, по которому был отправлен казачий корпус и его командир, ген. фон-Паннвиц.

Тронулись рано утром. Сидя рядом с Борисом, я невольно отвлеклась от серьезных мыслей, любуясь зеленью клеверных полей, обрызганных искрящейся росой, яркостью листвы деревьев, прислушиваясь к пению птиц. Как мало все это имело общего с предательством, с человеческой трагедией, со смертью!

Проселочные дороги были в отчаянном состоянии. По колдобинам и выбоинам, пыхтя и кашляя, «Тришка» с трудом полз в гору. Местами мы двигались по каким-то тропам, проложенным колесами крестьянских телег, пробившими два желоба, оставляя между ними холм, поросший высокой травой. Иногда, воспользовавшись полянами, мы ехали просто напрямик. На полях работали крестьянки в огромных «лошадиных» шляпах. Завидев наши немецкие военные формы, они махали нам руками и кричали: «Грюсс ойх Готт!»

Временами мне казалось, что мы попали в другой мир, в котором не было места ни для англичан, ни для выдач, ни для страданий, — мир, который не знал, или поторопился забыть о войне…

Часам к одиннадцати мы подъехали с задворков к Альтхофену. Тут еще все дышало войной. Брошенные орудия и танки в канавах, целые горы минометов, винтовки, разбитые в куски, кладбища испорченных автомобилей, ящики с патронами и противотанковые гранаты — «панцир-фауст» лежали по обе стороны дороги. Между ними мы заметили целый ряд могил. Простые холмики с необтесанными крестами, надписи чернильным карандашом и сверху стальной немецкий шлем.

Дул крепкий ветер и нес по шоссе маленькие смерчи пыли. Внезапно я заметила мелькание каких-то тряпочек и попросила Бориса остановить машину: ветер играл оторванными нарукавными знаками казачьих войск. В канаве я заметила донскую автомобильную флюгарку. Сошла и подобрала ее… Следы 15-го казачьего корпуса.

Остановились перед первой корчмой, стоявшей на отлете от города. Борис завел «Тришку» во двор, и мы пошли в дом утолить жажду и собрать хоть какие-нибудь сведения.