Лондон. Темная сторона (сборник) - Джерри Сайкс

А потом я укатил. На поезде. Чух-чух-чух, до самого Эпсома в Сэррее. Ну и пристанище там у меня оказалось! Клуб для отставной козы барабанщиков, честное слово. Сколько бы вы там насчитали усов, как у Джимми Эдвардса? Я так насчитал семнадцать. Большущие растения в горшках и женщины-вамп. Эпсомская Ассоциация Мертвецкая Заря. Сидят себе и чешут языками о подагре и бегониях.

— Вас не слишком интересует работа, не так ли? — сказал босс, застав меня дрыхнущим под ящиками. Проснувшись, я тупо таращился по сторонам, разглядывая настенный барометр, показывающий «Переменно», пташку на каминной полке, погрузившую клюв в баночку, и чудненькую сияющую кожаную мебель с пуговками.

— Это кажется невероятным, но, похоже, вы не испытываете ни малейшего стыда.

Я ничего не собирался ему отвечать. Махони, мой непосредственный командир, всегда твердил, что при аресте надо сосредоточить внимание на пятнышке на стене. Босс выпалил:

— Вон отсюда!

Ну и хватит мне играть в ковбоев. К тому времени, когда я вернулся в Лондон, я был на пределе. Перед Уимпи я увидел женщину, по лицу у которой текла кровь; ее уводил прочь мужчина в дождевике. Без всякой причины я стоял с минуту, глядя в витрину лавчонки по прокату теликов. Тип на экране разглагольствовал: «Я как раз выходил из своей конторы, когда услышал жуткий грохот». Полицейские ревели: «Будьте добры очистить район». Одна за другой закрывались пивные. Я слышал, как кто-то, пробегая мимо, вопил: «Ах, ублюдки!» Я спрятал лицо и нашел дешевую гостиницу. «Лондонское задание». Так называется моя книга. Книга, которую я выдумывал, когда не мог уснуть. На обложке книги изображен я. Я одет в парку, и вид у меня мрачный и злобный. Позади — таинственные холмы древней земли. Старожил этих мест, стоящий рядом, спрашивает: «Сколько времени?» Времени? Грянули времена Гога и Магога, мой друг, когда туча накрыла солнце, и луна больше не дает больше света.

Я вычитал эти слова в Гидеоновой библии, ее оставил в моем шкафчике старый бродяга. Он, видать, был здорово несчастен, я слышал, как он рыдает. Не знаю уж, с чего, но его плач навел меня на мысли о папе и маме. Я встал, чтобы их лица прекратили возникать у меня перед глазами, и увидел их обоих. Они стояли, держась за руки.

— Ма, — ахнул я. — Па.

Они были одеты точь-в-точь как на старинных фотографиях. На стене моего гостиничного номера висела картинка с видом лондонского танцзала; это изображение как-то странно вторглось в мою реальность. На картинке был не современный танцзал, а поры 40-х или, может, начала 50-х годов. Он назывался «Пале», и череда огоньков плясала над головами посетителей. У всех на фотографии были цветущие лица. Казалось, будто они только что выиграли по-крупному. Я никогда не встречал людей, которые бы так светились от счастья. Моему внутреннему зрению представлялись пальмы, поверх южного океана, намалеванные на заднике танцзала, и парочка, кружащаяся в вальсе. У него набриолиненные волосы, у нее на лацкане приколота большущая брошь.

— Я люблю тебя, — услышал я ее слова.

Это было за год-другой до моего рождения, во времена прославленного детектива Лустгартена, когда все авто были черными и пузатыми, и никто не выражался от души и не посещал грязные лавчонки, освещенные неоном. Тогда каждый был счастлив, ибо война, наконец, кончилась. Мы не участвовали в войне. Имон де Валера удержал нас от этого. Старикан боготворил де Валера. Непрерывно о нем говорил. Вероятно, он и сейчас, в момент, запечатленный на этой фотографии, о нем говорит. Ей. Но ее не интересует история. Ей интересны его поцелуи, они для нее важнее всех исторических событий на свете, к ним можно бесконечно возвращаться в воспоминаниях.

Двери танцзала распахнулись, в ночь начали выплывать парочки: прелестные белые платья и старомодные серые костюмы с большими лацканами.

Ма откинулась на капот машины. Она обвила любимого руками и говорила, что в мире нет ни одного пустяка, который волновал бы ее. Ветерок уносил ее смех в неведомые дали, и я слышал, как она повторяет, что история — это сплошная лажа и что единственное сколько-нибудь важное событие — это когда двое любят друг друга. Он спросил ее, могла бы она полюбить англичанина. И она ответила: да, если бы этим англичанином был он. Никогда в жизни они так не смеялись, как при мысли, что ее супруг Том Спайсер вдруг взял и оказался бы англичанином.

— Лондон, — прошептала она так, что все лондонские пейзажи представились мне сказочным звездным дворцом. Песни, которые я лишь смутно помнил, казалось, вспомнились целиком и обрели совершенно новую жизнь, изливаясь из великолепных белых зданий, сложенных из массивного портлендского камня. Я подумал, что на Беркли-сквер наверняка пел соловей, и мне сразу стало хорошо, ведь я знал, что папе когда-то нравилось соловьиное пение. Когда-то, не теперь.

— А если нет? — спросил он, приподняв ее бледный подбородок.

— «Звездная пыль», — улыбнулась она, и я знал, что она намекает на Короля Коля. В ее глазах отражалось мерцающее небо Лондона.

Когда я снова взглянул на них, они стояли в некоем неведомом мне уголке города, и над ними словно нависала тревожная тень какой-то угрозы. Я хотел отогнать ее, но мне никак не удавалось это сделать. Ма была поражена, как никто на свете, когда он занес кулак и ударил ее по лицу. Пятнышко крови плыло по Темзе. Где-то далеко я увидел мигающие буквы «ЧИНЗАНО». Они вспыхивали и гасли. Вспыхивали и гасли. Вспыхивали и…

Я услышал крик.

Проснулся.

Мне не удалось снова заснуть.

Полдень.

Пока я шел в кафе Джо, одна-единственная мысль заполняла мой мозг. Танцзал, который называется «Пале», с цветной чередой огоньков над дверью, и есть мое «Лондонское задание». Клянусь, я во что бы то ни стало отыщу это здание или погибну в пути. Я улыбнулся, подумав о Махони и его реакции. Он стоял у окна в штаб-квартире, сложив руки, и не мигая глядел на улицу.

— Тебе дали особое поручение! — рявкнул он. — И оно не имеет ничего общего со всякими паршивыми танцзалами!

Я достал револьвер и выложил его на стол.

— Ладно, — ответил я. — Тогда я выхожу из игры.

— Ты выйдешь из игры, когда я тебе разрешу, — отозвался Махони. Я видел, как бьется жилка на его шее. Все прошлое лето Махони провел в боевом отряде, который вызвал изрядную суматоху. Он был легендой движения. Его лондонские подвиги вошли в историю. Для него не стало бы проблемой справиться со мной и воздать мне по заслугам. Например, записать на пленку мое признание и оставить меня в какой-нибудь дрянной килбурнской квартирке с натянутым на голову черным пластиковым мешком.

— Организация важнее любого отдельного человека, — сказал он. — И любого, — он фыркнул, — паршивого танцзала.

Я допил чай, поднялся со стула и выбрался из заведения Джо на улицу. «Важнее любого танцзала». Любого, но не этого, Махони. Не этого.

Я ненадолго присел в Сквер-Гарденс в Сохо. Рядом со мной на скамье лежала какая-то газетенка. С первой полосы на меня глядел бомбист ИРА с длинными волосами и небольшими баками. Я встряхнул газетку и вздохнул. Ну и устал же я. Было слышно, как неподалеку гудят автомобили. Я пробрался в кино и попытался отвлечься от дурных мыслей. По закону подлости первым делом я увидел там Эдгара. Он улыбался мне с экрана. Откуда он мог узнать, что я в городе, с горечью подумал я. Неужели я плохо спрятался, и моя маскировка оказалась никуда не годной? Нет, это невозможно. Даже этот великий детектив из «Ступеней Правосудия» не смог бы справиться с такой задачей и обнаружить меня. Я слегка расслабился, наблюдая, как Эдгар разгуливает по экрану, вспоминая все его знаменитые дела: «Загадка догоревшей свечи», «Расследование на ферме Медвяная Роса», «Ивовые убийцы».

— Я знаю все о танцзале, — сказал он. — Это моя работа. Я здесь, чтобы помочь тебе.

Я был ему благодарен за эти слова. Я знал, что если кто и в силах мне помочь, то это Эдгар Лустгартен. Ведь он жил в дни, когда сияющие и влажные улицы великого города были полны серых пальто и большущих двухэтажных автобусов, которые мчавлись туда-сюда, меж тем как Биг-Бен царственно гудел над миром… Точь в точь как на том фото.

— Вы хотели бы знать, кто играл в тот вечер? — спросил он меня. — Тот, С Кем Вы Знакомы На Небесах. Из Клякс.

— С Кем Вы Знакомы На Небесах, — повторил я, меж тем как цветные огоньки мельтешили над дверью «Пале».

Вне всяких сомнений, Лондонское задание войдет в анналы как одна из самых блестящих операций Организации. Я знал, что Махони будет особенно ею гордиться.

Я не поверил своим глазам, когда попал на Райнерз-лэйн. Я даже вспомнить не мог, как там очутился. Там был танцзал, но совсем не тот, который я разыскивал. Его явно построили уже после 1960-го. В любом случае он стоял заколоченный.

Я зашел в незнакомое кафе и попросил чашку чаю. Мои руки посинели, я весь дрожал. С губ человека, сидевшего напротив, сорвались слова, которые мне совсем не хотелось слышать. Голосом моего отца он произнес: «Мы хлам. Мы, ирландцы. И дети наши будут хламом. Мы даже не знаем, как любить, целовать или танцевать. Все, что мы можем, это рядиться в отрепья. Будь мы тогда в Лондоне, все обернулось бы иначе. Мы бы облачались в тончайшие шелка и разгуливали бы по Пэлл-Мэлл, высоко вскинув наши гордые головы. А знаешь, что бы мы сделали потом? Пошли бы пообедать в шикарную гостиницу. А потом, подняв тост за наше счастье, взяли бы такси до танцзала. И неважно, где он, лишь бы там играли Кляксы. Ну а уж там мы бы отплясывали фокстроты и вальсы, пока ноги не отнялись бы».