Песня реки - Синтия Томасон

Филип улыбнулся матери. Он не мог открыть ей, что страдания Анны больше, чем боль утраты.

– Вполне вероятно, что ты права, мама, – сказал он. – Я знаю, в жизни Анны произошла по меньшей мере одна большая беда. Но возможно, было что-то еще более серьезное. Ах, мама, ты с каждым годом становишься все мудрее. Как это у тебя получается?

– А так! Ведь с каждым годом я становлюсь старше. Только и всего. Мудрость и возраст – две линии, которые всегда движутся в одной плоскости. И надо думать, я своим нутром, как ты это называешь, подошла очень близко к рубежу. Я имею в виду Анну. Но я согласна остановиться. Так будет правильнее. Если Анна желает хранить свой секрет, не стоит вторгаться дальше.

– Спасибо, мама, что не просишь рассказать тебе большее.

– Ты очень славный, Филип, но как мать я должна сказать тебе еще одну вещь…

– И это?..

– У тебя мало времени, сынок. Ты должен сейчас решить, как тебе быть с этой девушкой. Должен разобраться в своих чувствах. Между вами есть что-то, что выходит за рамки твоего сострадания к ней, а с ее стороны – благодарности тебе.

Филип встал с кровати и постарался придать своему голосу бесстрастность:

– Между нами ничего не может быть, мама. Анна уезжает. Таково ее желание.

– И ты веришь в эту историю с ее бабушкой?

Странный, лишь отдаленно похожий на смех звук вырвался из горла Филипа.

– Что касается Анны, мама, то я никогда и ни в чем до конца не уверен. Иногда мне кажется, что я знаю ее, а в следующую минуту оказываюсь совершенно сбитым с толку. И тогда я сознаю, что в действительности вообще очень мало знаю о ней. А про бабушку… как тебе сказать… я даже не вполне уверен, что Анна сама верит в ее существование.

Моника коснулась его руки.

– Ты все сделаешь как должно, Филип. Твой цинизм – это только бравада. Я знаю, ты всегда поступаешь как порядочный человек.

Сидя перед изящным туалетным столиком старинной работы, Анна расчесывала свои волосы. Она делала это с неистовством, порожденным скорее нервным состоянием, нежели желанием придать им блеск. Ее взгляд ежеминутно обращался к распахнутым французским дверям, отражавшимся в зеркале, тем самым дверям, которыми воспользовался Филип, войдя в ее комнату несколькими часами раньше.

Его поцелуй в саду, хотя и мимолетный, был страстный и желанный для обоих. Она знала, что Филип исполнит, что обещал, – вернется в ее комнату этой ночью. Она и боялась, и с надеждой ждала этого. Если он придет, она может не выдержать и уступить ему. И если она сделает это, ее сердце может оказаться разбитым.

Анна отложила щетку и закрыла лицо ладонями. «О Мик! Лаура! Почему вас нет сейчас здесь? Почему вам обоим нужно было покинуть меня, когда я так отчаянно нуждаюсь в вас? Вы бы подсказали мне, что делать».

Она ходила взад-вперед по комнате, но ее взгляд упорно устремлялся к дверям. Ум, блуждающий в плену памяти, вновь и вновь возвращался к прошлому. И как она ни пыталась усилием воли подавить страшные видения, они с мучительной ясностью вставали перед ней.

Она вспомнила ужасного Стюарта Уилкса, страх и отвращение, испытываемые в плену, в его доме. То тошнотворное чувство под ложечкой, когда его пальцы двигались по ее израненному телу. И он смел делать это сразу же после того, как чудовищно жестоко отнял жизнь у человека, любимого ею больше всего на свете!

Ей казалось, что она никогда не получит удовольствия от прикосновения рук мужчины к ее телу, никогда не насладится ощущением его губ на своих, его теплым дыханием на коже. Но этот мужчина… О Боже! Филип Бришар… был столь же благороден, как тот – отвратительно вульгарен; Филип Бришар предлагал ей разделить с ним страсть, тогда как Уилкс навязывал голую похоть; Филип был нежен с ней, а тот, ее обидчик, – груб и беспощаден.

Анна воображала, как руки Филипа вводят ее в незнакомое царство и как она добровольно следует за ним; она чувствовала, как его поцелуй возносит ее к высотам желания, дотоле неведомого, такого, о котором она даже не подозревала. И все эти фантазии, обретшие зримость и осязаемость, могли стать явью, если бы она только дозволила ему.

Она прошла к открытым дверям и вышла на балкон, заглядывая туда, куда выходила комната Филипа, на общую веранду. Она хотела, чтобы он был сейчас там. Ветерок остужал ее лицо, пылавшее лихорадочным румянцем, и сдувал волосы с ее лба, проясняя сознание.

«Ты опять заходишь слишком далеко, Анна, – слышала она в шелесте ветра. – Оставь эти грезы. Да, он желает тебя, но этого недостаточно, и ты прекрасно знаешь это. Филип Бришар не может любить тебя – Анну Конолли, девчонку, которую случайно застал в своей каюте. Ты не нужна ему со своими проблемами, своим горем и всем прочим. Поезжай в Бостон, Анна, делай то, что тебе велел Мик. Ты должна стать… настоящей леди и занять достойное место в обществе. Вот если Анри сумеет помочь тебе, если Офелия примет тебя в свой дом и ты обретешь права, положенные тебе по наследству, возможно, тогда…»

Анна сомкнула обе створки двери и для надежности закрылась на задвижку. Затем залезла в постель, протянула руку к столику у кровати и убавила фитиль ночника. Какое-то время она лежала без сна, а потом услышала шаги, приближающиеся из галереи. Возле двери шаги стихли, и сквозь тонкие шторы она увидела до боли знакомый силуэт, отраженный лунным светом.

Мужчина поднял руку, словно хотел постучать, но поколебался с минуту и уронил руку. И вскоре Анна снова услышала в галерее его шаги, постепенно затихавшие. Она осталась одна в полутемной комнате.

Глава 10

На следующий день Анри с утра уехал в свою контору. Клодетт отправилась на занятия. Таким образом, Анна завтракала вдвоем с Моникой. Они сидели на задней веранде и за чаем вели беседу. Анна старалась следить за нитью разговора но ее отвлекали посторонние мысли. Интересно, куда подевался второй Бришар? Она должна была непременно выяснить это.

Притворяясь более заинтересованной содержимым своей чашки, нежели мучившим ее вопросом, она сказала как бы невзначай:

– Филип тоже куда-то уехал?

– Нет, пошел a l’ecole.[16] За садом у нас есть небольшой домик, старая детская школа. Филип сказал, что давно не занимался ревизией. Иногда на него нападает страсть к бухгалтерии. – Моника улыбнулась Анне. – Не хотите ли проведать его? Я уверена, он будет рад сделать перерыв.

– Мне неловко его беспокоить, если он занят.

Моника многозначительно вскинула указательный пальчик, осененная важной мыслью.

– Как это я не подумала! Вы даже сделаете мне небольшое одолжение. Почему бы вам не отнести ему этот легкий завтрак? – Моника завернула в льняную салфетку бутерброд с ветчиной и пирожное. – Надо знать моего сына, – сказала она протягивая Анне сверток. – Он может умчаться спозаранок без крошки во рту и не вспомнить до конца дня. А теперь у Филипа будет чем заморить червячка. И мне так спокойнее.