Руина, Мазепа, Мазепинцы - Николай Костомаров

уловок. Посланный Дорошенком брат его, Григорий, избрал себе ме-

136

стопребыванием Козелец. Шереметев отправил к нему ротмистра

Рославлева убеждать Григория принести присягу царю на

верность, так как сам Григорий первый о таком желании написал

боярину. На убеждения Рославлева Григорий сказал: <с какой

неволи мне присягать? Я вольный человек, летаю как орел сизый>.

- Да ты же писал к боярину, - заметил Рославлев.

- Писал, - отвечал Григорий, чтоб он с нами задоров не

начинал. За что у нас не ладится? За наши козацкие вольности, за

то, что нас в подданство привести трудно! Мы за свои вольности

все до последнего человека помрем, а вот, коли великий государь

изволит своих воевод и ратных людей из малороссийских городов

вывесть, тогда - иное дело. Мы в послушании великому государю

быть рады, и Войско Запорожское Московскому Государству -

каменная стена.

На переписываясь с Дорошенками, Шереметев сносился также

и с поляками, враждебно относившимися к гетману Дорошенку, пригласил польской службы полковника Пиво-Запольского и

послал его вместе с отрядом царских ратных людей на городки, признававшие Дорошенка; посылал Шереметев письма и к бело-

церковскому коменданту, которые попадали в руки козакам

Дорошенка, и по этим письмам Дорошенко упрекал боярина, что

он ищет пагубы Дорошенку и его козакам. Таким образом, с

обеих сторон Дорошенко и Шереметев делали друг другу пакости

при сохранении видимого дружелюбия в своей переписке.

Митрополит Иосиф Тукальский играл тогда роль посредника, уверял

Шереметева, что Дорошенко поступил как истинный раб обоих

монархов, <освобождая христиан от пагубы, а царских ратных от

великих орд соблюдая>, и давал московскому боярину советы

отдать Киев не ляхам, гонителям православной веры, а Войску

Запорожскому. На э*то боярин отвечал: <мы не отдадим Киева никому

и не выступим из него, пока душа наша в теле>.

Дорошенко препроводил Шереметеву перехваченное письмо

Мефодия к Бруховецкому, обличавшее недоброжелательство

епископа к Москве и стачку с изменником гетманом. Любопытное

это письмо, послужившее главнейшею уликою против Мефодия, гласило так:

<Для Бога не плошайся, милость твоя. Вижу, идет дело не о

ремешке, а о целой коже нашей. Чаять, тот честный Нащокин к

тому привел и приводит, чтоб вас, купно же и нас с вами вместе, взяв за шею, выдать ляхам. Почему ведать: не на том ли и присягал

себе? Якож и много знаков таких, что о нас торгуются, - лучше-б

нас не манили, нежели так с нами лестно поступать. И впрямь в

великом остерегательстве живи, да и запорожцы всячески удовляй, а буде сколько запорожцев вышло, ими укрепляйся, а сверх того, и

те городы, порубежные, людьми своими досмотри (т. е. людей своих

137

там расположи), чтоб больши Москва (великороссияне) их не

засели. И’сей мой таков совет занеже утопающий за бритву емлется>.

Далее Мефодий в письме своем советует Бруховецкому послать

Дворецкого под предлогом какого-нибудь войскового дела

посланцем к царскому величеству, чтоб он там проведал о замыслах

Нащокина и московских бояр. <И то не добрый знак, - продолжает

Мефодий, - что Шереметев самых бездельных ляхов любовно

приемлет и их потчивает, бедных людей мучит, а ляхов удовольствова-

ет, из пушек стреляет, а Козаков, хоть бы какие честные люди, за-

лядских собак не почитает и, сверх того, еще похваляется на коза-

ков неслушно, как мне Дворецкий рассказывал, да и с Дорошенком

ссылается, а ты ни о чем не ведаешь. Также разумею, что о сем с

тобою не ссылаются, а слышу, Тяпкин с Дорошенком имеют

съезжаться негде: Бог весть, что все не нам ли на зло>. Далее Мефодий

советует Бруховецкому беречься Нащокина и не отваживаться

ехать к нему, хотя бы тот и приглашал к себе гетмана. Поручая

посланцу своему пану Романовскому словесно изъяснить гетману

подробнее важное дело, Мефодий в конце своего письма говорит: <я

свою мысль тебе объявляю, что мне моя отчизна мила. Храни Боже, чтоб ляхам, взявши нас за шею, имели отдавать, также и к Москве

водити. Лучше смерть, нежели зол живот. И ты буди остерегателен, чтобы, храни Боже, не похотели и тебя, как покойного Барабаша, в казенную телегу замкнув, вместо подарка, ляхам отослати>.

Препроводивши это письмо, Дорошенко писал Шереметеву: <Мефодий был главным заводчиком всякого зла. Он подустил и

умершего Брухов’ецкого на измену, хоть он теперь клянется Богом, будто не знал, не ведал; но так говорит он, не надеясь на себя

довода и свидетельства, а вот собственное рукописание обличает

его; пусть же правда неправедному посрамляет очеса>.

Мефодий был тогда в Киеве, а попал туда следующим путем.

Как мы видели, он проживал в Нежине. Когда началось

волнение и пришла весть в Нежин, что в Прилуках воевода сдался

восставшим козакам, Мефодий намеревался ускользнуть в Киев, чтобы перед московским правительством показаться

непричастным поднятому волнению, которого исхода он еще не мог знать.

Его туда не пустили. Тогда Мефодий собрался уехать в свою

маетность Ушню; козаки проводили его туда по его же воле, хотя

он тогда прикидывался, будто невольно едет и уступает силе.

Когда Мефодий выезжал из Нежина, в то время нежинский воевода

Ржевский стоял на городской стене, и епископ с ним простился

знаками. Не успел Мефодий отъехать от Нежина нескольких

верст, как до него стали долетать звуки начавшейся свалки между

малороссиянами и великорусскими ратными людьми. Не долго

довелось сидеть епископу в своей маетности. Демьян

Многогрешный взял его оттуда вместе с детьми и привез в Чернигов; там

138

епископ сидел четыре недели за караулом: в это время сын его

был послан к митрополиту Тукальскому и к Дорошенку с

отцовским письмом1. Едва сын епископа прибыл в Чигирин, как его

там посадили в тюрьму и содержали под строгим караулом: в

Чигирине епископа так же не любили, как и в городах

левобережной Украины.

Из Чернигова Многогрешный отправил епископа в Седнево, pi там пробыл епископ до того времени, как Дорошенко предпринял

свой поход на левый берег Днепра. Остановившись под Пирятином, Дорошенко вместе с Тукальским отправили за епископом игумена

Чигиринского и полковника Петрановского. Эти лица привезли

епископа в стан Дорошенка2. Епископа, по повелению Дорошенка, отвезли в Чигирин и поместили под караулом в монастыре, а детей

его чернецы и челядники отвезли к митрополиту Тукальскому в

город. На другой день после его невольного водворения Тукальский

прислал потребовать от него архиерейскую мантию. <Велел тебе

сказать митрополит>, сообщил ему присланный чернец, <ты быть

епископом недостоин, первое за то, что принял рукоположение от

московского патриарха, второе за то, что московскому царю

служишь и не хочешь добра гетману Дорошенку и митрополиту

Иосифу, а те, что хотят нам добра, пишут к нам и благословения от

митрополита просят давно уже; так поступают и архиепископ

Лазарь Баранович, и Печерского монастыря архимандрит, и все

игумены киевских монастырей. Ты же так не поступаешь и за то сана

своего недостоин!> Так рассказывает о своих похождениях сам Ме-

фодий; но его показаний нельзя принимать с совершенным

доверием, в особенности там, где он выставляет себя сторонником

московского’ государя, преследуемым за верность этому государю; после

неудачи замысла Бруховецкого, епископу оставалось притворяться

доброжелателем Москвы.

Из Чигиринского монастыря отослали Мефодия в Уманский

монастырь и положили содержать его там под стражею. Но черный

поп Митрофан и архидиакон Лаврентий, принадлежавшие к штату

епископа, взяли у епископова сына 20 червонных, прибавили своих

40 р., и на эти деньги купили лошадей и экипаж. Выпытавши, каким окольным путем безопаснее пробраться до Киева, и заранее

уговорившись с епископом, они подъехали ночью к монастырю, где

1 Если дать веру показанию самого епископа, то в этом письме было

увещание не помогать Бруховецкому против царских ратных людей.

2 Если верить собственным заявлениям Мефодия, Дорошенко начал

убеждать его отстать от московского царя и соединиться воедино с

Войском Запорожским. <Как же нам быть без хана?> - сказал, будто бы, Мефодий. — <У нас>, - сказал ему Дорошенко, - <есть паны: хан