Голоса выжженных земель - Андрей Гребенщиков

Поняв, что сболтнула лишнего, она мгновенно напустилась на Ивана:

— И вообще, чего ты все время отвлекаешься?! Хотел слушать — слушай! Костница живых через себя пропускать не привыкла. Гадостное место, что тут скажешь… Так вот, обломавшись с защищенным мной зрением и слухом, она стала давить на осязание, а с ним я не работаю, не моя это специализация. И ведь почти, сука такая, продавила. Ты уже в двух шагах был от догадки, чего там руками нашелудил. Если бы сообразил, то со страху немедленно Кондратию пред светлые очи бы и представился. Я тебя гипнозом попробовала оттуда вытянуть, но ты взбрыкнул очень не вовремя… Молодец, конечно, что грубое вмешательство в сознание прочувствовал, но на тонкое да изящное никак не поспевала. Пришлось пинками и тычками из костницы выпроваживать — не до манерностей было. Так что извиняй, чем богаты…

Мальгин лихорадочно обдумывал услышанное:

— А ты аномалию, получается, не боишься?

В голосе женщины послышалась неожиданная горечь:

— У меня все страшное в жизни уже произошло… да и в смерти тоже. Нечем больше пугать… Давай про меня пока не будем, ладно?

— Ладно. — Иван спорить не стал, слишком уж глубокой и явственной звучала ее боль. — Кстати, я ведь до сих пор даже имени твоего не знаю, глупо как-то.

— Ха! — Настроение собеседницы мгновенно переменилось. — По имени меня только любимый-ненаглядный называл… Другие же все больше Хозяйкой величали. Хозяйкой медной горы, если полностью.

Перед затуманившимся взором Ивана промелькнули давние, крепко забытые воспоминания — дед с толстой книгой в руках, а на коленях у него маленький Ваня, единственный и обожаемый внук. Малыш водил по обложке крохотным пальчиком, повторяя вслед за взрослым: «Па-вел Пет-ро-вич Ба-жов. Ска-зы».

— Ты опять мне на сознание давишь? — догадался юноша. — Так я всякие «Малахитовые шкатулки» да «Каменные цветки» с детства терпеть не мог, потому что не понимал никогда.

— Ну и дурак! — похоже всерьез обиделась Хозяйка. Дальше шли молча. Наконец Ваня устал бороться с мучительным любопытством:

— Почему Хозяйка-то?

— Потому что Бажова, в отличие от глупышей всяких, взахлеб читала, это раз. Живу, если можно так сказать, вблизи станции Бажовская, это два. Во владениях моих, помимо прочих богатств химических, целые горы меди сокрыты, это три. — И, немного поколебавшись, добавила: — А может, никакой меди и нет вовсе… не сильна я в горном деле. Просто тот сталкер, что мне за батю был, покуда на Эльмаше однажды не сгинул, всегда свою дочу приемную красиво так звал, витиевато — Медной горы хозяйкой. Не помню… не знаю, за что. Но вот так с детства и повелось.

Зрение полностью вернулось к Ивану спустя несколько часов. Все это время они куда-то шли и болтали с Хозяйкой обо всем на свете. Та рассказывала про диковинных мутантов, обитающих в этом районе, об аномалиях и подземных загадках, а Ваня объяснял быт своей родной станции и вспоминал забавные происшествия из недавнего, оказавшегося таким безмятежным, прошлого. Под негласным запретом оставались лишь темы о цели их совместного путешествия («Как дойдем, так все узнаешь») да история — по всей видимости, трагическая — самой женщины.

Словоохотливая и смешливая Хозяйка скоро понравилась Ване. Правда, иногда она раздражалась, стоило затронуть в разговоре нечто ей неприятное, либо наоборот, начинала обидно подтрунивать над Иваном, задевая его за живое. Впрочем, чувствуя, что переходит границу, она тут же отыгрывала обратно, не чураясь безотказных чар женского кокетства и легкой, почти незаметной лести. А ее похвалы, признавался сам себе юноша, были чертовски приятны, и он немедленно прощал Хозяйке доводившие его минуту назад бестактные остроты и подколы. Самым сложным оставалось свыкнуться с тем, что женщина легко читала все его мысли, как бы он ни пытался их скрыть.

Насколько нагло и бесстыдно она копалась в голове у Ивана, настолько же бесцеремонно он теперь уставился на эмпатку — крохотное, навряд ли превышающее ростом метр пятьдесят, хрупкое создание с огромной копной ярко-огненных волос, красиво сбегающих по плечам и ниспадающих до самой «нижней спины». Таких роскошных, длинных и ухоженных волос Мальгин никогда в жизни не видел — борющееся с неистребимыми вшами человечество предпочитало короткие, вплоть до «нулевых», прически. Острое личико с лукаво-веселыми угольками черных глаз выглядело гораздо моложе, чем представлял себе юноша — Хозяйке на вид казалось не больше двадцати пяти лет!

Взгляд Ивана непроизвольно, но жадно скользнул по ее фигуре. К сожалению, также невольному, все соблазнительные подробности скрывались свободного покроя платьем до пола. Само платье поразило не меньше, чем его обладательница: малахитово-зеленое, переливающееся на свету, оно было совершенно книжным, как на рисунках в самых старых книгах. Например, у того же Бажова.

— Дурилка! — залилась звенящим смехом Хозяйка. — Я именно у него фасончик и срисовала, с одноименной мне красавицы. А за формы, вернее, их отсутствие, ты моде девятнадцатого века пеняй, там сплошь скромность и целомудрие в почете были. Любила бы другую литературу, может, и голышом бы дефилировала.

Ваня густо покраснел, вероятно дав волю фантазии.

— Что, понравилась? — Довольная произведенным эффектом, Хозяйка озорно поблескивала глазами. — Тогда считай, что зыркалки ты себе спас: выцарапывать не буду, пусть любуются.

Мальгин внезапно помрачнел, вспомнив о погибшей невесте.

— Да перестань ты! — примирительно махнула рукой девушка. — Не собираюсь я тебя соблазнять, у самой сердечко девичье занято… — И, изменившись в лице не меньше дозорного, тихо добавила: — Гадом одним редкостным…

Пристально взглянувший на нее Иван с бескрайним ужасом обнаружил, что изменения в облике Хозяйки произошли отнюдь не только в переносном смысле! Ее нежные, красивые черты словно бы расплылись, истончились, явив сквозь ставшую прозрачной маску усталое, измученное лицо совершенно иной женщины, отмеченной печатью глубокой печали и неизъяснимого страдания.

— Ты?! Ты — привидение! — что есть силы заорал Ваня и с диким воплем бросился бежать.

Из-за спины послышалось короткое «Твою мать!», и в тот же миг Мальгин со всей дури врезался в появившуюся прямо перед ним Хозяйку. Столкновение вышло совершенно реальным, правда, на земле оказался лишь юноша. Эмпатка, вновь принявшая вид молоденькой девушки, даже не шелохнулась.

— Сам ты привидение! — В ее голосе послышалось разочарование и неподдельная грусть. — Объясняла ведь уже, привидения — всего лишь тупые картинки из прошлого… И кончал бы ты ныть, как баба! Пугливей голубялки, честное слово!

Иван, проклиная все на свете и боясь отвести взгляд от монстра, отползал от него подальше, отталкиваясь от пола пятками и локтями.

— Мальгин, хорош труса праздновать! Ну-ка, стой, а то мозг испепелю к чертям собачим!

Угроза подействовала. Бледный, обливающийся потом дозорный замер на месте.

— Что ж за мужик пошел малохольный! — Хозяйка медленно, без резких движений, видимо оберегая и без того пошатнувшуюся психику молодого страдальца, подошла к нему. Присела на корточки и, сокрушенно покачав головой, извинилась:

— Не сердись, Ванечка. Надо было сразу сказать, но стращать понапрасну не хотелось: после костницы ты и без того не очень выглядел…

Дрожащим от напряжения и пережитого шока голосом юноша чуть слышно выдавил:

— Ты ведь, как она, правда? Как костница, как тот слизняк? Только кажешься… пока в тебя веришь!

Девушка не пришла в восторг от сравнения со слизняком, но все же сдержалась от крутившейся на языке ответной гадости:

— Бажовская костница — это лютая, нечеловеческая злоба. Жадная до крови, до чужих страхов и боли. Но она мертва, вернее, никогда не жила… А я… — Голос Хозяйки предательски дрогнул, она судорожно сглотнула и отвернулась, не договорив. Однако блеснувшую в глазах влагу Иван заметить успел, и эти слезы неожиданно для него самого растопили лед в сердце. Юноша приподнялся на одной руке, а вторую осторожно положил на плечо беззвучно рыдающей Хозяйке. Та, было дернулась, пытаясь освободиться, но Иван лишь крепче сжал кисть, и девушка затихла.

— Это… так странно… Но я верю. Или поверю. — Дозорный пытался найти нужные слова, чтобы успокоить и поддержать, однако получалось, как обычно, неуклюже и неловко. Тогда он просто развернул ее к себе и обнял. Хозяйка, пряча заплаканное лицо, благодарно всхлипнула и прижалась к его груди. Так они и сидели — странная, невозможная пара молчаливых существ, затерянных в глубине Уральских гор. Иван касался ее, и она казалась живой — теплой, дрожащей, настоящей… Лишь когда девушка теряла концентрацию, задумывалась или отвлекалась, черты красивого лица смазывались, теряя очертание, и тогда на него смотрела… иногда пустота, но чаще кто-то глубоко несчастный, отчаявшийся, потерявший надежду.