Сотник. Не по чину - Евгений Красницкий

То есть Никифору предстояло подкатиться к князю в тот момент, когда его супруга на достаточно продолжительное время займется чем-то увлекательным, желательно на максимальном удалении от мужа. Тем паче что ее светлость изволила за дорогу сильно скучать: на проплывающие мимо унылые осенние пейзажи смотреть радости мало, никаких развлечений на ладье не выдумаешь, поговорить ей особо не с кем, рукоделия, приличествующего даме ее положения, не нашлось. Не отроков же ей обшивать, в конце концов? Никифор, собирая багаж для княжеской четы, прихватил, что сам счел необходимым, но княгининой скуки совершенно не учел: то ли сам в дороге никогда не скучал, то ли, напротив, давно уже притерпелся.

Некоторые развлечения княгиня, как любая уважающая себя начальственная дама, находила сама: гоняла с разной ерундой по всей ладье Дуньку, заставляла ее же декламировать что-то из заученного Писания да воспроизводить на бересте по памяти. Агафья строго вычитывала девице за ошибки, да иной раз покрикивала на няньку, что оставила при себе, но тоже вполне умеренно: видимо, не хотела даже перед мальчишками показаться совсем-то скандальной бабой, ибо дурой Агафья отнюдь не была и приличия понимала. Потому и с мужем, несмотря на все свое недовольство его решением тащить ее в Туров, держалась ровно, как надлежит хорошей жене; и основное время находилась при нем, тем более что князь все еще страдал от ран.

Дунька тоже частенько крутилась возле князя и, как заметил Мишка, пользовалась у него гораздо большим расположением, чем у княгини. Всеволод звал девчонку Дуняшей, говорил с ней ласково и заметно смягчался в ее присутствии, что заставляло Агафью всякий раз поджимать губы, не то презрительно, не то зло – в таких тонкостях Мишка не разобрался.

Собственно, именно скуку княгини он и решил использовать в своих целях. Еще в прежней своей жизни Михаил Ратников хорошо усвоил одну истину: любую бабу, как бы она умна ни была, можно расположить к себе приятной беседой и умными разговорами гораздо сильнее, чем эпическими подвигами и внешней привлекательностью. Безупречная красота, чудеса храбрости и благородства или мощные бицепсы, увы, зачастую меркнут перед умело подвешенным языком светского хлыща. И даже если женщина достаточно умна или опытна, чтобы отделить истинное от показного, все равно приятные речи благотворно воздействуют на ее восприятие и становятся одним из критериев оценки. Поговорка про то, что женщины «любят ушами», на самом деле имеет под собой очень веское основание, а потому пренебрегать светской беседой Мишка ни в коем случае не собирался и решил при первом же удобном случае развлечь княгиню. Ну и попутно слегка подправить в ее глазах свой несколько подпорченный при знакомстве имидж, чтобы остаться у нее в памяти интересным и приятным собеседником. То, что у него это получится, Мишка не сомневался.

В прошлой жизни Михаил Ратников еще в юности легко мог уболтать любую понравившуюся девчонку, а потом, уже солидным, счастливо женатым человеком находил удовольствие в легкомысленных разговорах с женами друзей и подругами жены, причем и те и другие заслушивались его байками, от моряцких до думских. И ведь ловеласом не был, но нравилось ему ловить восторженные, задумчивые или изумленные взгляды благодарных слушательниц, наблюдать моментальную смену выражений, когда у них загорались глаза и хорошели лица; от этого он получал своеобразное эстетическое наслаждение, сродни тому, которое не раз испытывал в Русском музее от шедевров живописи, на обрывистом крымском берегу под Севастополем или в лесу, наткнувшись на стоящий среди обычной осенней трухи роскошный мухомор.

Но до прибытия Никифора с кучей утепляющего и облегчающего жизнь барахла удобного случая как-то не подворачивалось, да и злая, замерзшая и явно чувствующая себя не в своей тарелке княгиня слишком нервничала для вдумчивой беседы. А тут дядюшка сам предложил Мишке отвлечь Агафью, пока он будет договариваться с князем.

– Как хочешь, а княгиню займи! – убеждал его Никифор, стараясь внушить пацану, насколько ответственное дело ему поручает. – Ты, племяш, на умные разговоры горазд, даже у меня от тебя голова кругом идет. Вот и расстарайся, чтобы я с князем мог спокойно поговорить. Агафья хоть и княгиня, а все баба! Не при ней же мне такие дела делать?

«Чего на самом деле анкл Ник хочет больше: княгиню от разговора отвлечь или меня от князя подальше отодвинуть? Не важно. Главное, что его желания совпадают с тем, что мне и самому надо».

Оставалось решить, как лучше это осуществить: княгиня умна и моментально поймет, если ей просто заговаривать зубы и отводить глаза. Тут требовалось придумать нечто, что само привлекло бы к бояричу внимание Агафьи Владимировны и расположило ее к беседе. Так что Никифор пусть сам подстраивается да ловит момент. Дядюшка с этими соображениями Мишки согласился, но велел поскорее измыслить предлог – не терпелось ему поговорить с князем.

Неожиданно такой повод нашелся сам, даже и придумывать ничего не пришлось, правда, началось все далеко не самым куртуазным образом.

Еще в самом начале ладейного похода, глядя на то, как выбиваются из сил непривычные к веслам отроки, Артемий сообразил затянуть общую песню. Отроки ее подхватили, и дело пошло немного веселее, а ладья – шибче. Но вот беда – все известные им до сих пор напевы совершенно не подходили для монотонной работы на веслах: или слишком веселые, или, наоборот, чересчур тягучие. В итоге все мелодии на определенном этапе, подчиняясь размеренным движениям гребцов, сливались в одно заунывное завывание.

Этот эффект хорошо знаком тем, кто имел счастье или несчастье наблюдать, как шагающий в ногу строй затягивает песню. Если маршовка подобрана правильно и соответствует моменту, то все в порядке, а вот если запевала выбирает что-то, считаясь не с размером шага, а со своими собственными оригинальными музыкальными предпочтениями, то рано или поздно любая мелодия неизбежно сбивается на бессмертное «Соловей-соловей-пташечка». Сам Ратников во время своей службы в армии разгула креативного мышления «ударенных эстрадой» отдельных командиров еще не застал, Бог миловал: они с сослуживцами маршировали под привычные песни, чаще всего специально для того и написанные. Но вот более молодые товарищи рассказывали, как доводилось им во время срочной службы маршировать и под «Ландыши», и под «По аэродрому», и даже под популярного некогда «Арлекино». Вслушиваясь сейчас в то, что получалось у гребцов вместо переделанной им перед самым походом «Yellow submarine», Мишка понял, что если и не идеальным, то самым приемлемым вариантом тут ляжет на ритм «Дубинушка»!

Классический текст, озвученный Шаляпиным, конечно, не совсем отвечал целям и задачам идеологического воспитания отроков, да и для воинов было зазорно восхвалять дубину – оружие татей или, на худой конец, смердов. Последний же куплет про то, что «и на бар и царя, на попов и господ он отыщет покрепче дубину» и вовсе сейчас прозвучал бы излишне революционно, особенно учитывая присутствие на борту княжеской четы и Роськи с его религиозными заморочками. Но, в конце концов, «Дубинушку» до Шаляпина пели в самых разных вариантах и редакциях, и почему бы не подправить ее еще раз? Пусть и несколько радикальнее.

Потратив вечер на стихосложение, Мишка утром озвучил Артюхе то, что вышло из-под его стила:

Много песен слыхал я в родной стороне,Про походы, про битвы былины,Но из песен одна в память врезалась мне —Это песня ладейной дружины.Эх, дружинушка, ухнем!Эх, ладья у нас сама пойдет!Подернем, подернем да ухнем!

И от дедов к отцам, от отцов к сыновьямЭта песня идет по наследству,И как только грести тяжело нам, друзья,Мы к дружине, как к верному средству.Эх, дружинушка, ухнем!Эх, ладья у нас сама пойдет!Подернем, подернем да ухнем!

Боевую ладью мы с добычей ведемИль удачу в бою добываем,Хоть сквозь зубы порой эту песню поем,Про дружину мы в ней вспоминаем.Эх, дружинушка, ухнем!Эх, ладья у нас сама пойдет!Подернем, подернем да ухнем!

И на Припять-реке, застревая в песке,Напрягая и ноги и спину,Пусть порой не вздохнуть – чтобы легче тянуть,Мы поем про родную дружину.Эх, дружинушка, ухнем!Эх, ладья у нас сама пойдет!Подернем, подернем да ухнем![14]

Привычные к подобным озарениям своего молодого сотника отроки подхватили песню сразу, и дело пошло веселее. Когда же на ладье появились взрослые гребцы с догнавших их ладей Никифора, то такое начинание они тоже одобрили и с удовольствием затянули новую, но хорошо подходящую для размеренной работы веслами песню. Те, кто остался на купеческих судах, постепенно включились в общий хор, разлетающийся далеко по Неману, даже Ходок, хоть на веслах и не сидел, иной раз подпевал, посмеиваясь.