Писательский Клуб - Константин Ваншенкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну, ты-то можешь пройти через мусоропровод…
Тот страшно обиделся.
А десяток лет спустя я с дочерью был в Третьяковке, на выставке русского классического рисунка. Приехали рано, сразу после открытия. И вдруг внутри — Луконин. Здоровается и важно говорит:
— По-моему, неплохо.
Удивил меня очень. Через несколько дней объяснил, хохоча, что застрял в доме, заночевал, кончились сигареты, и он бегал утром за ними в буфет.
И вот в те времена, о которых я рассказываю, летним жарким утром стоят люди перед Третьяковкой и вдруг слышат, что в доме напротив за распахнутыми окнами скандал. Сначала слышат, а потом и видят: в комнате дерутся два почему-то голых человека. Крик, шум, ругань. И это напротив храма искусства. Люди возмутились, позвали милицию.
Короче, замять это не удалось. В сражении участвовали Бубеннов и Суров. Конфликт разбирался на заседании парткома.
Присутствовавшие рассказали, что в наиболее драматичный момент Суров спустил брюки и продемонстрировал четыре запекшихся точки ниже спины — след удара вилкой. Упоминалось еще сломанное в пылу битвы кресло.
В то время степень наказания обычно не соответствовала весомости проступка и значительно колебалась — в ту или иную сторону.
В данном случае провинившиеся отделались, что называется, легким испугом. И этот прискорбный факт, несмотря на всю его чудовищность и фантастичность, наверняка бы забылся, скрытый пеленой времени и других событий, если бы не искусство.
Да, Твардовский в соавторстве с Казакевичем написали сонет. Не уверен, сохранился ли он где-либо еще, и привожу его здесь, — прекрасно написанный, безжалостный и элегантный.
Суровый Суров не любил евреев,Он к ним звериной злобою пылал,За что его не уважал ФадеевИ А. Сурков не очень одобрял.
Когда же, мрак своей души развеяв,Он относиться к ним получше стал,М. Бубеннов, насилие содеяв,Его старинной мебелью долбал.
Певец «Березы» в ж… драматургаС жестокой злобой, словно в Эренбурга,Фамильное вонзает серебро…
Но, подчинясь традициям привычным,Лишь как конфликт хорошего с отличнымРасценивает это партбюро.
Освобождение
Моя жена была дальней родственницей известного химика, академика Вольфковича, по-моему, бабушка Инны приходилась ему двоюродной сестрой.
Мы только раз были у него дома, пили чай с мармеладом и сушками, мило беседовали.
Потом зашел еще один человек, возможно, сосед. Он, так же как хозяин и все в доме, говорил подчеркнуто спокойно, негромко. Через полчаса выяснилось, что это один из врачей-отравителей, академик Егоров.
Он рассказал, как его освобождали. Когда его вызвали из камеры поздно вечером, он ничего не знал и ни о чем не подозревал, в том числе и о смерти Сталина.
Ему вручили его костюм, сорочку, галстук и туфли, он переоделся в специальном боксе, после чего его ласково проводили до выхода, а сопровождающий офицер в высоком чине (кажется, полковник) сел с ним вместе в машину.
Когда подъехали к дому, было около полуночи. То ли лифт не работал, то ли было невысоко, сейчас не помню, но они поднимались пешком. Сопровождающий деликатно отстал на несколько ступеней.
И тут им попалась спускающаяся по лестнице соседка (он назвал Вольфковичу ее имя и отчество), она собиралась выгуливать собачку.
Соседка увидела Егорова и, буквально раскрыв рот, — не только от изумления, но и потому, что ей не хватило кислорода, — вжалась в стену. И собачка замерла, почувствовав перемену в хозяйке.
— Не бойтесь, я не убежал, — успокоил ее Егоров. Он действовал прежде всего как доктор.
Правительственное сообщение об освобождении врачей появилось назавтра.
Спорт — сила
Когда-то очень давно мы с женой были в гостях у ее ленинградской тети, милой, интеллигентной женщины. Ее муж страдал болезнью кожи головы, и ему регулярно делались примочки. Он и сейчас сидел с повязкой на лбу.
Закуска была подготовлена с любовью и вниманием, но… Да, да, отсутствовало именно то, что принято закусывать. Я с молодым нахальством поинтересовался: не найдется ли чего-нибудь эдакого.
Тетя удивилась и спросила мужа:
— Может быть, от твоего компресса?..
— Отжатая? — уточнил я.
Тетя, не удостоив меня ответом, вынула из буфета закупоренную четвертинку. К счастью, примочки были прописаны водочные.
Встреча прошла радушно, и в конце тетя жены меня простила.
Но следующим приглашением я не сумел воспользоваться, оказался занят. Инна пошла одна. Опять был прекрасный стол, однако на нем появилась остроумная табличка:
Спорт — сила,Спирт — могила.
Инна посмеялась. К чаю подали торт с густым шоколадным кремом. Инна съела два куска и вдруг почувствовала сердцебиение, слабость. Она, бледная, прилегла на диван и спросила:
— Что это за крем?
Оказалось, что тетя вымазала на сухой торт целую банку… сгущенного кофе. Помните, был такой? Ничего себе!
Жена отлежалась, немного пришла в себя и сказала тихим голосом:
— Нужно было написать:
Спорт — сила,Торт — могила!
Тетя была лишь несколько смущена.
Бойтесь моралистов!
Водка в камине
Осенью 1961 года мы с Инной впервые попали в Париж — там проходила с огромным успехом национальная выставка СССР. Жили мы в отеле «Лондон и Нью-Йорк» возле вокзала Сен-Лазар. Старая, безалаберная, но в ту пору крупнейшая гостиница Парижа. У нас оказался трехкомнатный номер с двумя балконами. В большой комнате имелся камин с опущенной наглухо металлической заслонкой. А за окнами внизу и вверху всю ночь шумел и сверкал крутящимися огнями Париж: высвечивались над крышами результаты очередного футбольного тура, вспыхивал номер билета, выигравшего в национальной лотерее два миллиона новых франков…
Стояла жара, окна и двери наружу были распахнуты. В первый вечер, уже собираясь лечь, мы случайно обнаружили, что из мансарды напротив рассматривает нас в бинокль усатый француз. Окошко у него было под самой крышей, и, вероятно, он стоял на чем-то непрочном: голова его то появлялась, то исчезала. Мы его сильно разочаровали, погасив свет в последний момент. Он и потом регулярно появлялся.
Не только дни, но и ночи были до предела заполнены Парижем. Возвращались в номер и валились пластом. Приходили к нам и гости. Наша переводчица-француженка была совершенно поражена, увидев на фотографии меня вдвоем с Гагариным. Ведь это был шестьдесят первый год!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});