Второй фронт. Антигитлеровская коалиция: конфликт интересов - Валентин Фалин

Мы не обманемся, предположив, что повышение у Гитлера вкуса к Прибалтике побуждало Сталина усомниться в «достаточности» принятых осенью 1939 года защитных мер. Советское военное присутствие в принятом тогда виде не упреждало неожиданностей и, понятно, ограничивало интегрирование территорий трех республик в оборонную политику СССР. Эта политика исходила из вероятности, а вскоре – из неизбежности вооруженного противоборства с нацистским рейхом на рубеже 1942–1943 годов.

6 июня 1940 года советский военный атташе в Болгарии И. Дергачев доложил, что, согласно достоверным источникам, Германия после заключения перемирия с Францией «в течение ближайшего времени… совместно с Италией и Японией нападет на СССР». 9 июня военный атташе СССР сообщил из Берлина о начавшейся переброске частей вермахта с запада на восток. В последующие месяцы сведения об агрессивных замыслах нацистов против Советского Союза регулярно поступали, помимо Берлина, из Цюриха, Бухареста, Токио, германского посольства в Москве, разведотделов штабов приграничных военных округов[370].

Не требовалось прозорливости, чтобы раскрыть смысл военно-инженерных работ, стартовавших в Польше в октябре 1939 года, а с середины 1940 года разворачивавшихся в Восточной Пруссии, на территории Румынии и Словакии. Слова в донесениях могли восприниматься читателями различно. Но прокладка рокадных дорог, укрепление старых и наведение новых мостов, строительство хранилищ для армейского имущества, горючего и боеприпасов, полевых аэродромов и т. п. сводили на нет простор для разночтений.

29 декабря 1940 года советский военный атташе доложил из Берлина: «Гитлер отдал приказ о подготовке к войне с СССР». Война, говорилось в телеграмме, должна разразиться в марте 1941 года. Ровно через неделю атташе уточнил, что данные, сообщенные 29 декабря, основываются не на слухах, а на документе. Лишь время нападения источник указал неточно. Впрочем, вскоре он же и внес поправку: война должна начаться 22–25 июня.

Вне сомнений и без преувеличений каждый рабочий день Сталина открывался чтением разведывательных донесений. Поскольку самое секретное из секретного замыкалось на нем, диктатор обретал возможность заниматься оракульством, претендовать на непререкаемость суждений при обсуждениях даже в кругу избранных, когда приглашенным не возбранялось открывать рты.

Но, ведя диалог с собой наедине, он не должен был обманываться? Полноте. На самообмане и обмане замешано большинство трагедий человеческой цивилизации. История Второй мировой войны есть, не в последнюю очередь, история ханжества, дезинформации и коварства.

Проблемой Сталина был не дефицит, а изобилие информации. При нетерпимости ко всякой оппозиции, к любой полемике с освященной его именем догмой, он брал из потока сообщений на веру лишь то, во что сам желал верить. Разброс в датах, впрочем объяснимый, ибо окончательно день 22 июня был затвержден в нацистской ставке 28 апреля, наряду с другими серьезными и умозрительными доводами, позволял Сталину внушать себе самому: не все потеряно, сколько раз в прошлом удавалось выйти полусухим из воды, как-нибудь выкрутимся и теперь[371]. Конечно же он переиграет, перехитрит Гитлера, если надо, соблазнит его молочными реками и кисельными берегами или посеет в фюрере тревогу за исход агрессии и тем сделает «самое трудное решение в его жизни»[372], по сути, невозможным. Или советскому диктатору вспомнилась духовная семинария: Бог не выдаст – свинья не съест?

С конца 1940 – начала 1941 года советская разведка и контрразведка регистрировали нараставшие переброски в районы, прилегающие к СССР, германских сухопутных войск, затем ВВС и ВМС, обустройство рубежей для перехода в наступление. После 10 апреля транспортировка войск и тяжелой техники на восток через Варшаву, Братиславу и другие узлы коммуникаций осуществлялась днем и ночью уже без маскировки. Немецкие офицеры были снабжены топографическими картами приграничных регионов СССР. При штабах проводились занятия по изучению русского языка.

5 мая Главное разведуправление Генштаба Красной армии доложило Сталину, Тимошенко и другим политическим и военным руководителям сводку с данными о дислокации германских войск по периферии советских границ: их общая численность определялась в 103–107 дивизий. В Восточной Пруссии было сосредоточено 23–24 дивизии, против Западного (Белорусского) особого военного округа – 29 дивизий, Киевского округа – 31–34 дивизии, в Прикарпатской Украине – 4 дивизии, против Молдавии в Северной Добрудже – 10–11 дивизий. Ожидалось дальнейшее усиление группировки за счет, в частности, высвобождавшихся в Югославии войск[373].

Владея этими данными, Сталин выступал в тот же день на встрече в Кремле с выпускниками 16 военных академий. От лично присутствовавших на встрече офицеров (ставших с годами генералами) и генералов (сменивших военный мундир на дипломатический) автору известно следующее о речениях советского руководителя.

Сталин выступал без текста, расхаживая вдоль стола президиума, за которым сидели В. Молотов и другие деятели. Война на пороге, заявил он, Гитлер изготовился вторгнуться в Советский Союз. Нам повезло бы, если бы этим – жест руки указал в сторону наркома иностранных дел – удалось оттянуть агрессию на пару недель или месяц-другой. Но на одно везение полагаться нельзя. Поэтому офицерам по прибытии в вверенные им подразделения и части надлежит покончить с благодушием и расхлябанностью, использовать каждый час и каждую минуту для подготовки подчиненных к предстоящим испытаниям, зарядить их уверенностью в том, что задачи по обороне страны решаемы, если каждый боец и командир будет свято исполнять свой долг. Далее Сталин рассуждал об особенностях современной войны, необходимости овладения новой техникой, уже поступавшей в войска, о том, что народ дал армии и флоту оружие, ни в чем не уступающее вооружениям противника и т. д. Он убеждал присутствовавших в том, что руководство страны внимательно следит за всеми перипетиями и события не застанут его врасплох, и просил наполнить этой уверенностью личный состав армии, авиации и флота.

Это относительно достоверно воспроизведено в литературе и в протоколах допросов некоторых офицеров Красной армии, плененных нацистами в 1941 году. Не тенденциозность, а фальсификация начинается там, где Сталину приписывается идея упреждающих гитлеровскую агрессию действий. Следуя тогдашней военной доктрине, он действительно говорил о необходимости не просто отразить нападение, но, преследуя, наказать супостата. Но, ведя речь о контрударе, Сталин нигде ни прямо, ни в обход не вышел на тему превентивного удара.

Здесь можно было бы поставить точку, процитировав убийственный приговор Г. Швендеманна попыткам обелить Гитлера, выдать наибольшее из его злодеяний – войну на уничтожение и порабощение Советского Союза – за «акт самозащиты»:

«Все попытки приписать Сталину часть или даже всю вину за немецкое нападение, – будь то ссылки на наступательную советскую внешнюю политику, якобы не оставлявшую Гитлеру другого выбора, или гальванизация трудно выговариваемого тезиса о превентивной войне (летом 1941 года одному агрессору, Гитлеру, предоставлялся последний шанс упредить другого агрессора) – лишены всяких оснований. Авантюристические тезисы сомнительного советского перебежчика, доходящего до утверждений, будто Сталин планировал нанести удар по Германии 6 июля 1941 года, доводят до полного абсурда попытки умалить полную ответственность немецкой стороны за вероломное нападение на Советский Союз или вообще снять с нее такую ответственность»[374].

Но вздор сочиняется и тиражируется не ради вздора. Кому-то он как бальзам от кошмаров, что поныне портят сон. Это бы полбеды. Наибольшим спросом вариации вокруг «превентивных действий» Гитлера пользуются у закоренелого и истинно опасного реваншизма, который целит не в итоги войны, а в ее истоки. Нет, ставить точку рано. Перебежчик Резун, даже сменив псевдоним В. Суворов на А. Македонский или Н. Бонапарт, не прибавит своим писаниям убедительности. Но, скажем, В. Мазер, листая на глазах неосведомленного массового читателя частично подлинные документы, способен навести тень на плетень.

В 1948 году маршал А. Василевский извлек из своего личного сейфа и зарегистрировал в Главном оперативном управлении Генерального штаба записку, написанную от руки в единственном экземпляре для доклада Сталину. Записка не завизирована ни С. Тимошенко, ни Г. Жуковым, хотя В. Мазер и другие (с этого начинаются фальсификации) утверждают иное. В тексте было оставлено место для простановки подписей, если бы и когда изложенная в ней концепция нашла высочайшее одобрение.

Почему записка осела у А. Василевского? Очевидно, потому, что будущий маршал вместе с генералом Н. Ватутиным составлял ее. Ватутин, однако, погиб в Киеве в 1944 году от рук бандеровцев.