Ночная смена. Остров живых - Николай Берг

Взгляд упал на стоящий в углу деревянный предмет — толстенькая доска с удобной ручкой, слегка выгнутая и на выпуклой стороне украшенная полукруглыми поперечными валиками.

Аккуратно дотянувшись и примеряв по руке — убедился, что подходит отлично.

— Ну, старая крыса, где яйки, а матка?

— Все б тебе лаяться…

— Еще вякни что — так я тебе живо рожу поправлю. Яйца где, сука старая?

— Да вот в коробочке…

— Ты что, охренела? Почему всего пять? Тебе ж сказано — десяток чтоб был!

— Так ведь ты же курочек-то прибрал…

— Все, припрыгала! Не понимаешь ты по-хорошему. Вынимай свои челюсти, тварь тупая.

— Костенька, ой, только не это. Как же я без них, теперь же уже новых не сделают — взмолилась совершенно искренне старуха.

— Вынимай и кидай на пол, а то сейчас по ребрам! — рявкнул гость.

Не дожидаясь развязки, Витя глянул в дверной проем одним глазом — Костька, молодой совсем пацан откровенно городского вида стоял к нему спиной, это было так соблазнительно, что Виктор одновременно замахиваясь своей странноватой битой сделал шаг, другой и с кряком свистанул наискось оппонента по начавшей поворачиваться на шум шагов голове.

— Хэп! — странно икнул Костька и повалился мешком.

Второго удара не понадобилось, клиент оказался вырублен надолго.

Старухе неловко пнула его в ребра.

— Черт гладкий! Вот тебе рубелем по башке дурной, а не челюсти мои топтать, ишь, моду взял.

И, повернувшись к Витьке, спросила:

— Дальше что делать будешь? Теперь обратно дороги нету.

— Сколько их еще тут?

— Сейчас — в доме каменном главный со своей бабой, да еще один из ихних — за служащими наблюдает.

— Какие служащие?

— Так главный говорит. Мы все — одна корпорация и потому — есть руководство, значит, и есть сотрудники. Это они так своих этих рабов, что в гараже живут под замком и нас называют.

— Ирка моя — у главного?

— Да, там.

— А остальные?

— Остальные вечером на грузовике приедут — с выезда на пленэр, как они говорят. Ты Костьку-то свяжи, не управлюсь я с ним.

Повязав Костьку от души и отдав бабке его двустволку и патронташ с ножом, дурацким, тяжелым, а ля Рэмбо, с глупой и непрактичной полой рукояткой, в которую напихано все якобы необходимое для выживания в пустыне и тундре, Витя живым духом выбрался из избы. Один этот нелепый нож рассказал Вите о его владельце достаточно, чтоб понять — тут не бандосы, не серьезные люди, а дешевки, наглые, жестокие, но дешевки. И это обнадеживало, теперь Витя был уверен — все получится.

Он закинул пулемет на спину и, держа в руках помповушку, короткими перебежками добрался до двухэтажного особняка. Вблизи особняк выглядел не так величественно, как с окраины из кустов. Оказалось, что каменный он весьма условно, собран из дешевых пеноблоков, да и окошек в нем негусто, что придавало дому амбарный вид, корявый для глаза.

Дверь оказалась открытой и, просочившись через темноватый тамбур, Виктор оказался в такой же темноватой прихожей, чуть не запнувшись о толстую старуху, мывшую пол.

Витя приложил палец к губам и шепотом спросил:

— Главный где?

Старуха, выпучив от удивления глаза и прикрыв рот ладонью, закивала головой, показывая, что главный на втором этаже.

— Не наврала?

Та отчаянно замотала головой, отползая на заднице подальше от обвешанного оружием незнакомца.

Грозно глянув на нее и не очень убирая ружье, Виктор на цыпочках взлетел по лестнице и открыл заскрипевшую, будь она неладна, дверь.

Совершенно неожиданно он почти нос к носу столкнулся с молодым мужиком, уже потянувшимся рукой к ручке.

Опешили оба на доли секунды, после чего мужик ловко и быстро хлестанул раскрытой ладонью, целя Вите по глазам, а Виктор, ослепнув от боли, грохнул выстрелом наобум святых, подаваясь в сторону, чтоб не скатиться по лестнице вниз. Дернул цевье, гильза с характерным шелестяще — звенящим звуком покатилась по полу, еще раз грохнул туда, где полагал будет его противник, понял что ошибся. Совсем из другого угла комнаты бабахнуло звонко два ответных выстрела, тут же ударили по ушам еще два, и Витя с отчаянием понял — в него попали — словно тем самым рубелем кто-то тяжко врезал ему по ноге, так что нога моментально словно тряпичная согнулась в колене и тело, неудержимо заваливаясь вбок, ударилось об пол.

Враз ослабев и покрывшись жидким каким-то по ощущению слабящим еще больше потом, Витя передернул еще раз, выкинув остро воняющую порохом гильзу и выстрелил удачно, почти одновременно со своим врагом. Почуял, что больно рвануло тупой спицей в руку и тут же в уши, и так уже контуженные пальбой в комнате сверляще впился визг. Визг оттуда, куда только что Витя влепил картечью.

Еще одна гильза вылетела прочь, он, отчаянно промаргивая залитые слезами глаза, смог неясно разглядеть что-то дергающееся напротив, когда словно от пинка ногой распахнулась дверь в комнату и Виктор смог разглядеть вроде бы женский широкозадый силуэт. Движение силуэта было ясным — так можно только вскидывать ружье к плечу.

Отчаянно доворачивая несусветно тяжелое и неуклюжее, словно ствол противотанковой пушки ружье Витя четко и ясно понял — все, не успевает, совершенно и безнадежно, но, выкладывая все свои силы в эти доли секунды, потому что больше ничего не оставалось делать, только в этом движении был единственный и высший смысл он тянул и тянул неподъемный ствол к силуэту.

Толком он и не разглядел, как оно вышло, но что-то розовое, стремительное вымахнуло вслед за бабой и гулко врезалось бабе в спину. Обвально жахнул куда-то вверх дуплет, баба, взвизгнув, полетела вперед и, угодив в распахнутую дверь, загремела по лестнице.

Один глаз у Вити уже видел чуток — и с радостью он увидел рядом с собой Ирку, почему-то совершенно голую. Сияющие от радости ее глаза оказались совсем близко, и она выдохнула с восторгом:

— Пришел! За мной пришел!

Чмокнула его куда-то не то в лоб, не то в нос и вертко развернулась задницей.

— Режь! Режь скорее!

Витя немного затупил, пока, наконец, для его стало ясным — что резать — руки Ирки были скручены нейлоновой веревкой в локтях. Словно пудовую гирю он поднял нож и стал пилить веревку, чуть не роняя легкий, в общем-то, ножик из внезапно ослабевших рук.

Ирка что-то говорила, но он не понимал о чем, все внимание уходило только на то, чтоб не выронить нож и все-таки пилить эту чертову веревку, ставшую словно металлической, с таким трудом любовно и старательно отточенное до бритвенной остроты лезвие въедалось в нейлон.