Хранительница тайн - Кейт Мортон

Впоследствии Долли винила во всем пыль. Наконец одеяло поддалось. Долли встряхнула его и подняла вверх, чтобы подогнуть, и внезапно что есть силы чихнула. Аппчхиии!

От неожиданности леди Гвендолен вздрогнула и широко раскрыла глаза.

Долли извинилась, вытерла нос, моргая, чтобы смахнуть выступившие слезы, и сквозь влажную пелену заметила, что старая дама молотит руками по воздуху, словно птица, попавшая в силок.

– Леди Гвендолен? – Долли наклонилась ниже. Лицо старухи побагровело. – Леди Гвендолен, дорогая, что с вами?

Из глотки леди Гвендолен доносилось сипение, кожа побурела. Теперь она показывала руками на горло. Что-то мешало ей говорить…

Леденец, сообразила Долли, леденец, словно пробка застрявший в глотке!

Долли растерялась. Это было какое-то безумие. Недолго думая, она засунула пальцы в рот леди Гвендолен, пытаясь подцепить леденец.

Безуспешно.

Долли испугалась. Что делать? Постучать леди Гвендолен по спине? Надавить ей на грудь?

Она пыталась и так, и эдак, сердце выскакивало из груди, леди Гвендолен была такой тяжелой, а ее шелковый наряд таким скользким!

– Все будет хорошо, все будет хорошо, – приговаривала Долли, сражаясь с неподъемным грузом, а леди Гвендолен хрипела и билась в ее руках. – Все будет хорошо.

Наконец Долли выдохлась и сразу почувствовала, как отяжелело тело леди Гвендолен, а сама она больше не трепыхается и, кажется, не дышит.

В парадной спальне стало тихо, слышалось лишь прерывистое дыхание Долли. Затем кровать страшно заскрипела – Долли выпросталась из-под хозяйки и позволила ее остывающему телу принять обычную позу.

Доктор, стоя в ногах кровати, провозгласил, что смерть стала следствием естественных причин. Посмотрев на Долли, которая держала леди Гвендолен за руку и вытирала глаза платочком, он добавил:

– У нее всегда было слабое сердце. Последствия скарлатины, перенесенной в детстве.

Долли взглянула в посуровевшее лицо леди Гвендолен и кивнула. Она не стала говорить ни про леденец, ни про то, как не вовремя чихнула. Какая теперь разница. Да и кто поверит глупым россказням про пыль и конфеты! Леденец успел рассосаться, пока доктор по ночным улицам спешил на вызов под бомбами.

– Ну-ну, девочка, – врач похлопал Долли по руке, – я знаю, вы ее любили. Впрочем, и она отвечала вам взаимностью.

Затем он надел шляпу, взял чемоданчик и сказал, что оставит на столике внизу адрес доверенной похоронной компании семьи Колдикотт.

Последнюю волю покойной леди Гвендолен собирались огласить в библиотеке дома номер семь по Кемпден-гроув двадцать девятого января сорок первого года. Откровенно говоря, в оглашении не было никакой нужды. Мистер Пемберли предпочел бы уведомить всех наследников письменно (адвокат испытывал непреодолимый страх перед публичными выступлениями), но такова была воля леди Гвендолен, любившей драматические эффекты. Это не удивило Долли, которую тоже позвали на оглашение. Старуха терпеть не могла племянника и ни за что не упустила бы возможности лишний раз публично его унизить.

Чтобы не посрамить леди Гвендолен, Долли оделась тщательнее обычного, желая выглядеть достойной завещанного ей огромного состояния и в то же время не слишком выделяться.

Она изнывала от волнения, пока бедный мистер Пемберли, заикаясь, излагал вступительную часть, а когда адвокат напомнил собравшимся (Долли и лорду Уолси), что воля его клиентки, заверенная им, окончательная и не подлежит пересмотру, его родимое пятно покраснело. Долли надеялась, что племянник леди Гвендолен – здоровенный детина, похожий на бульдога – выслушает эти высокопарные речи с приличествующим вниманием. Едва ли он обрадуется, когда поймет, что теткино богатство уплыло из рук.

Долли не ошиблась. По прочтении завещания лорда Перегрина Уолси едва не хватил удар. Почтенный лорд не отличался терпением, и еще до того, как мистер Пемберли дочитал преамбулу, у него из ушей валил пар, а каждое новое предложение, не оканчивающеся на «Я завещаю все мое состояние племяннику, Перегрину Уолси…» он встречал фырканьем и сопением. Наконец, по истечении немалого времени, адвокат перевел дыхание, промокнул мокрый лоб платком и приступил к оглашению воли покойной:

«Я, Гвендолен Колдикотт, отзываю все ранее сделанные заявления и завещаю жене моего племянника, Перегрина Уолси, свой гардероб; упомянутому племяннику отходит гардероб моего покойного отца».

– Что? – взревел упомянутый племянник. Сигара выпала у него изо рта. – Какого черта все это значит?

– Прошу вас, лорд Уолси, – забормотал мистер Пемберли, а его родимое пятно приобрело фиолетовый оттенок, – п-п-прошу вас, д-д-дождитесь конца оглашения.

– Я засужу тебя, паршивый червяк! Это ты наушничал тетке…

– Лорд Уолси, я п-п-попрошу вас…

И мистер Пемберли продолжил читать, поощряемый одобрительными кивками Долли.

«Я завещаю все мое имущество и состояние, а также дом по Кемпден-гроув, за исключением предметов, упомянутых ниже, Кенсингтонскому собачьему приюту». – Адвокат поднял глаза. – К сожалению, представитель приюта не смог присутствовать при оглашении завещания…

Остального Долли не услышала, в ушах стоял оглушающий звон предательских колоколов.

Разумеется, леди Гвендолен не забыла упомянуть «мою юную компаньонку, Дороти Смитэм», но оглушенная Долли пропустила этот пункт. Только поздно вечером в спальне, развернув бумагу, которую второпях сунул в ее дрожащие руки мистер Пемберли, стремящийся поскорей убраться с глаз лорда Уолси, она осознала, что стала владелицей коллекции манто. Список прилагался. Все эти вещи были отлично знакомы Долли, и все, за исключением основательно потертой белой шубки, были давным-давно пожертвованы ею Женской добровольческой службе в рамках благотворительной кампании, организованной Вивьен Дженкинс.

Долли душил гнев, сжигала злоба. И это награда за все, что она сделала для леди Гвендолен, за педикюр и чистку ушей, за бесконечное злобное нытье, которое ей приходилось безропотно выслушивать? Неужели все ее страдания впустую? Ради леди Гвендолен Долли отказалась от всего. Она полагала, что их связывают почти родственные узы! И мистер Пемберли, и сама леди Гвендолен заставили Долли поверить, что ее труды оценят по достоинству. Неужели леди Гвендолен передумала? Но почему?

Если только… Ответ напрашивался сам собой, единственно верный и точный, словно удар топора. Письмо выпало из трясущихся рук. Теперь все предстало перед Долли в новом свете. Вивьен Дженкинс, этой злосчастной женщине, удалось осуществить свой коварный замысел. Наверняка она караулила Долли у окна, а потом улучила момент, когда той пришлось выйти по делам, и шмыгнула внутрь. Вивьен когтями вцепилась в старую даму, затуманила ее мозг ложью, оговорила бедную честную Долли, которая желала своей хозяйке и покровительнице только добра.

Не успел Кенсингтонский собачий приют вступить в права наследства, как сразу же связался с Военным министерством и настоял, чтобы девушек, временно проживавших в доме, немедленно выселили. Приюту срочно требовалось помещение для ветеринарной клиники. Эта перемена мало встревожила Китти и Луизу, в начале февраля сочетавшихся законным браком с военными летчиками. Две другие девушки, неотличимые в жизни, остались неотличимыми и в смерти – они погибли под бомбами в Ламбете тридцатого января, когда, взявшись за руки, спешили на танцы.

Осталась одна Долли. Не так-то просто найти жилье в Лондоне, особенно тому, кто привык к роскоши. Осмотрев три убогие комнатенки, Долли решила вернуться в Ноттинг-хилл, где жила во времена работы в магазине готового платья, когда Кемпден-гроув была для нее лишь точкой на карте, а не местом, где разбилась величайшая мечта ее жизни. Вдова Уайт, владелица дома номер двадцать четыре по Риллингтон-плейс, была рада снова увидеть Долли (фигурально выражаясь; без очков старая сплетница не видела дальше собственного носа). Она заявила бывшей жиличке, что старая комната в ее распоряжении, пусть только сдаст продуктовые карточки.

Неудивительно, что в отсутствие Долли на ее комнату никто не покусился. Даже в истерзанном войной Лондоне не нашлось человека, настолько отчаянно нуждающегося в крыше над головой, чтобы согласиться за немалые деньги жить в этих четырех стенах.

Ибо это была не комната, а недоразумение: обычную спальню разделили на две неравные части, причем окно досталось большей. В меньшей, размером с чулан, помещались узкая кровать, тумбочка и крохотная раковина. С другой стороны, из-за отсутствия света и вентиляции комнатенка стоила дешевле других, а много места Долли не требовалось: все пожитки умещались в чемодане, с которым она три года назад легкомысленно выпорхнула из родительского дома.

Первым делом Долли расставила на полке над раковиной две книги: «Строптивую музу» и дневник Дороти Смитэм. Как ни хотелось ей поскорее забыть все связанное с Дженкинсами, но у нее осталось совсем мало вещей, и ей не хватило духу выбросить книгу. Она лишь развернула ее корешком к стене. Смотрелось по-прежнему неважно, и Долли рискнула добавить на полку фотоаппарат «Лейка», который Джимми подарил ей на день рождения. Долли не любила фотографировать – ей не хватало терпения, но комната выглядела такой пустой и голой, что Долли гордо выставила бы на середину ночной горшок, если бы он у нее был. Наконец она повесила на дверь унаследованную шубку, и плевать, что теперь ее было видно с любой точки. Шубка напоминала Долли о разбитых мечтах. При взгляде на нее Долли закипала, обращая гнев, который вызывала в ней Вивьен Дженкинс, на старый потертый мех.