Рота, подъем! - Александр Ханин

Через неделю Доцейко освоился, начал хамить и ставить условия.

Его козырем оказалось не только то, что он сам был москвичом и служил всего в трехстах километрах от дома, но и то, что его мать работала в магазине с поставками продуктов, не предназначенными для широкого круга потребителей. Посылки начали приходить с регулярной периодичностью, и радовали не только наличием сгущенки или банкой кофе, но и шпротами, высококачественной тушенкой и даже красной икрой. За посылками ходили втроем, сопровождая солдата, чтобы не было попыток обобрать со стороны "спецов", которых мы уже знали и которые знали нас. Наши сержантские лычки делали свое дело, и Олега никто не трогал. Время от времени, как самый младший по званию, возрасту и сроку службы, Олег посылался в "чепок" для покупки лимонада. Чтобы ускорить процесс стояния в очереди, я выдавал ему свою форму, что приводило "духа" в полный восторг. Каждый раз, когда солдат его призыва пытался оттолкнуть нагло лезущего к прилавку писаря, Доцейко тыкал ему в нос погон, украшенный двумя желтыми полосками, отчего молодой воин сразу предпочитал ретироваться.

Виталий был родом из Тулы, и посылки с тульскими пряниками мы ждали не меньше, чем присылаемые моей мамой яблоки и апельсины бережно завернутые в газетные листы. Каждый раз, когда приходила посылка Сенеде, он начинал в ней рыться, ища кусок сала.

– Виталь, ты мне анекдот про хохла напоминаешь, – смеялся я над ним.

– Какой?

– Пишет хохол из армии отцу домой: "Папа, я так соскучился по нашему саду. По яблокам в саду. Хотя бы запах их почувствовать.

Пришли мне, пожалуйста, несколько яблочек. А если место будет, то положи туда еще кусочек сала. А если сало не влезет, то выкинь нехрен эти яблоки".

– Чего ржете? – смотрел на шмоток сала, улыбаясь, спокойный

Сенеда. – Хлеб вы обеспечиваете. А тебе сало нельзя, – посмотрел он, прищурившись, на меня. – Евреи сало не едят. Грех.

– А я не совсем еврей, – начал я выкручиваться. – Я не обрезанный. Значит, можно.

– Зато я обрезанный, – заржал Виталик.

– Ты? Ты же украинец…

– Когда маленьким был, нагноение было – фембиоз. Слышал о таком?

Ну, а врач-хирург – еврей, говорит маме: "Чего тут лечить, обрежем и будет здоров, даже лучше будет. Я на восьмой день от рождения обрезанный, и все в порядке. И даже лучше". Вот меня и "чикнули".

– Да, мужики: обрезанный хохол и необрезанный еврей… Такое только в армии можно встретить, – оторвался от журнала Доцейко.

– Хватит трендеть, хлеб несите. Сала очень хочется.

Хлеба мы в тот раз не нашли. Но отказать себе в удовольствии навернуть кусок нашпигованного чесноком сальца мы не могли.

– А что у нас есть вместо хлеба? Доцейко, ты почему не позаботился о старших товарищах? Где хлеб, зараза?

Олег понимая, что при любом раскладе он, как самый младший, окажется виноват, продолжал мямлить о новом хлеборезе, которому надо голову оторвать, о несговорчивом дежурном по кухне и страшном прапорщике, который вечно не вовремя появляется.

– Виталь, оставь его. У нас из хлебного только пряники. Пряники – есть можно? Можно, сало есть можно? Можно. Доцейко, тащи нож.

В час ночи, нарезав сало тонкими ломтиками, мы уплетали его, используя вместо хлеба тульские, сладкие пряники, и запевали горячим обжигающим растворимым кофе. Голь на выдумку хитра, а уж армейская смекалка всегда могла выучить профессиональных писарей.

Февраль украинцы не зря называют "лютый". Мороз достигал тридцати двух градусов, и трубы отопления полопались. А, может быть, и не полопались, а просто котельная топилась "через пень колоду", и нормальный уровень отопления для жизни в казарме сошел на нет.

Солдаты спали, не раздеваясь, в ушанках, укрывшись шинелями поверх одеял. Температура в расположении не поднималась выше восьми градусов. Теплую "сушилку" – комнату, где обогрев шел за счет электронагрева воды в трубах, оккупировали замкомвзвода – старослужащие сержанты, спавшие на бушлатах, брошенных прямо на пол.

Весь состав канцелярской братии старался спать там, где проводил основное время суток, надеясь, что протопить такое помещение будет легче. С подачи Романа мы купили три тарелки-электрообогревателя и, разложив собственные шинели на полу, укрывались офицерскими бушлатам, висящими в шкафу. Лежащим в центре было теплее. Крайний или мерз, или горел под стоящими со стороны розеток обогревателями.

Мы менялись местами, бурчали, толкались, и, конечно, смеялись друг над другом, подшучивая и цепляясь к мелочам. Мы были как одна семья, попавшая в сложную ситуацию. В тоже время я понял, что в советской армии офицерская одежда положительно отличается от солдатской, и регулярно в вечерние часы пользовался курткой начштаба для полевых выходов. Черная танковая куртка от комбинезона была на подстежке, внутренний кожаный карман имел форму кобуры, а внешние высоко поднятые карманы приятно принимали в себя мои сложенные в кулаки ладони.

– Товарищ капитан, младший сержант Ханин, – рапортовал я дежурному, принося документы или говоря, что нам опять срочно понадобились карты.

– Это я тебе честь должен отдавать, Ханин, – смеялся дежурный. -

У тебя же майорские звезды, а у меня капитанские.

Я давно сказал в полку, что Костин разрешает мне носить его комбез вечером, а уточнять у начштаба никто из младших по званию не решался, тем более, что в полку очень многие офицеры прошли

Афганистан и на такие мелочи не обращали внимание, требуя от солдат только выполнения своих обязанностей.

– Дежурный по роте, на выход, – кричал солдат в час ночи, увидев вошедшего в расположение майора.

Дежурный с заспанной, только что оторванной от теплой подушки рожей, бежал к двери, не видя лица стоящего. Я специально останавливался так, чтобы свет лампы был у меня за спиной, освещая погоны и не давая возможности видеть лицо.

– Спим, товарищ сержант? Два наряд вне очереди.

– Есть два наряда, – соглашался сонный сержант, не соображая, что сержантскому составу наряды вне очереди по уставу не дают. – Блин.

Ханин, это ты? Ну, шутник.

В эту минуту в расположение вваливалась хохочущая толпа писарей и сержантов всего батальона, веселящихся тому, что очередной молодой дежурный попался на удочку.

Делая карты старшему офицерскому составу батальона, мы не забывали и о младших офицерах, которые расплачивались с нами чистыми увольнительными в город, на которых уже стояли печати и подписи.

Каждый раз, когда я попадал под горячую руку начштаба, комбата или замполита батальона, я заполнял такой листок и уходил на весь день в город. Я не боялся патрулей. Вместо того, чтобы убегать от них, я подходил к старшему патруля и спрашивал о каком-нибудь адресе, как будто бы я был послан с важным поручением. Называясь посыльным начальника штаба дивизии, я ни разу, ни у одного патруля не вызвал малейшего подозрения.