Тверской Баскак. Том Второй - Дмитрий Анатолиевич Емельянов

Калида уже навалил в глиняную миску варева и, сунув туда ложку, протянул половцу.

— Держи! — Он присел рядом со мной, и мы уже вдвоем смотрим, как Куранбаса жадно запихивает в рот куски хлеба, и ждем, когда он насытится.

Тому тоже не терпится, и он еще с полным ртом начинает говорить.

— Засекли мы ихний дозор. С полсотни всадников как раз на гребне холма. Им оттуда все видно, но и они как на ладони. Тут мне вспомнилось, как под Ржевой мы князька того прикрыли. Приказываю одному десятку спешиться, оружие попрятать, мешки травой набить и на лошадей навесить. Ни дать, ни взять купеческий караван. Посылаю их навстречу монголам, а сам лесом обхожу, чтоб, ежели купятся, сверху их разом накрыть. — Замолкнув на миг, он вытер миску мякишем хлеба и бросил его себе в рот. — Так вот! Купились, конечно, монголы. Пошли охватом, видно, что никого не боятся! Ну, мы их уму разуму-то и научили. Как в низину они скатились, мы и вдарили. Со всех сторон разом! Нас-то поболе было, но эти, — он бросил злой взгляд на пленника, — настоящее зверье! Дрались как бешеные! Троих у меня положили, раненых с десяток. Ну и мои тож озлобились. Рубились насмерть! Полонить удалось только троих, но двое померли дорогой. Один вот остался, и то, думаю, не скажет он ничего! Уж больно лютый зверюга!

Куранбаса замолчал, а я, похвалив его еще раз, поднялся и подошел к пленнику. Увидев меня, тот опять задергался, пытаясь выплюнуть изо рта тряпку.

Протянув руку, выдергиваю кляп и выслушиваю поток отборных ругательств и проклятий.

Мой особый дар тут же выдает оценку услышанному.

«Из племени барласов! С южного берега реки Онон».

Присаживаюсь рядом на корточки и, глядя рычащему человеку прямо в глаза, жду, когда тот затихнет.

С минуту тот еще сыпет бранью, но потом выдыхается, и тут уж вступаю я. Говорю негромко, но очень четко на его родном языке.

— Как зовут тебя, батыр?

Ошарашенный услышанным монгол невольно шепчет.

— Каян. — Осознав свою оплошность, он тут же вновь осыпает меня бранью, но заканчивает уже причитаниями. — О Иблис хитрый! О шайтан! Горе мне, горе!

Я понимаю, о чем он сетует. У монгол есть твердое убеждение, что, сказав свое имя врагу, человек открывает ему доступ к своей судьбе.

Вновь спокойно дожидаюсь тишины и продолжаю также уверенно.

— Ты хороший воин, Каян! Очень хороший! Жаль только, что после смерти не попадешь на пир героев с богами, а будешь как проклятый изгой вечность трудиться в темных подземельях бога смерти Эрлика. — Вижу блеснувший страх в глаза монгола и дожимаю. — Посмотри на солнце, Каян! Посмотри хорошенько, ведь никогда больше ты его не увидишь, как не увидит твоя душа Вечного Синего неба, потому что дух твой будет томится в беспросветной мгле рядом с другими грешниками…

— Нет! — Монгол рванулся ко мне, пытаясь дотянуться зубами. — Врешь, урус! Я воин, и после смерти мое место на Небе, рядом с Дайчин-Тенгери!

С показным сожалением я отрицательно мотаю головой.

— Нет, Каян, не будет тебе места на Вечном небе Тенгри, потому что ты не умрешь как воин, как человек! — Впиваюсь глазами в лицо пленника. — Тебя повесят как собаку, и твое тело будет висеть на поживу птицам и зверью, а душа будет гнить в подземном мире Эрлика!

Смотрю на перекосившееся лицо монгола и в душе удивляюсь.

«Что вера может сотворить с нами! Человек готов был погибнуть в бою, стерпеть любые пытки, а сейчас вот-вот сломается, боясь чего-то непонятного и неведомого».

В глазах монгола читается та мука, которую тот сейчас переживает. Гордость, верность клятве, преданность идеалам борются с темным страхом перед богами, что живет в его душе с самого детства.

Ужас перед вечными мучениями во тьме побеждает, и пленник, разом поникнув, поднимает на меня побелевшее лицо.

— Чего ты хочешь от меня, Шайтан!

Я не радуюсь! Сломать человека не доставляет мне удовольствия, но другого выхода нет. Информация нужна, кровь из носу! Без нее может погибнуть много моих бойцов, много других ни в чем не повинных людей. Все дело мое может сгинуть! Этого я допустить не могу и говорю предельно жестко.

— Все! Расскажи мне все! Кто ведет вашу орду, по чьему велению вы зашли так далеко в Русские земли, сколько всадников и каким путем пойдете дальше? Расскажи мне, и я дам тебе выбор. Захочешь умереть как герой — умрешь, а захочешь уйти — отпущу. Даю слово!

Пленник медлит, и повернувшись к Калиде, я бросаю.

— Приготовь веревку!

Калида хоть и не понял ни слова из нашего разговора, но мгновенно уловил суть. Не задавая лишних вопросов, он вытащил пеньковый линь и перекинул его через толстый березовый сук.

Черные зрачки могола забегали с меня на веревку, оттуда вновь на меня и обратно на петлю.

— Решай! — Дожимаю я пленника, и тот срывается. — Ладно, я скажу!

— Говори! — В моем голосе слышится жесткий приказ, а на лице по-прежнему лежит холодная безэмоциональная маска.

Начав, пленник уже не может остановиться и начинает нести все без разбора, но из его бессвязной речи я успеваю вычленить главное. Ведет орду троюродный племянник Гуюка по линии его барласской жены. Идет самочинно, надеясь поживится в нетронутых войной землях и рассчитывая, что в случае гнева Батыя дядя его прикроет. В составе с полтысячи барласов, а остальные всякий сброд. Там и булгары, и тюрки, и черные клобуки! Всего около трех с половиной тысяч, и пойдут они от Коломны вдоль левого берега Москвы-реки прямо на Москву.

Задумавшись, выбираю из услышанного лишь то, что мне интересно.

«Гуюк через четыре года станет Великим ханом монгольской империи. Простит ли он мне разгром его племянника? Скорее всего, нет, но так ли для меня это важно⁈ Может быть, гораздо важнее то, что Батый и Гуюк терпеть друг друга не могут, и очень скоро эта неприязнь сменится прямым военным столкновением. Тогда Батый если и не похвалит напрямую, то уж точно закроет глаза на то, что Гуюковского племяша ткнули мордой в грязь, тем более что проказничает родственничек самовольно, без разрешения хозяина».

Вывод мне понравился уже тем, что развязывал руки и снимал тяжкий груз ответственности за будущую подставу юного Ярослава в Орде. И то, что идут прямо на Москву, тоже неплохо, потому что одно местечко в пригороде Москвы по левому берегу мне хорошо знакомо. В своем времени я часто бывал в подмосковном Жуковском и помню, что городок лежит на возвышенности между Москвой-рекой и лесом. Сейчас, понятное дело, там никакого города нет, но река, холм и лес то никуда не делись. Значит, поле для боя ни выбирать, ни искать не надо.

Можно смело идти к месту будущего городка Жуковский, оно подойдет, как нельзя лучше. От Москвы недалеко, успеем занять позицию раньше ордынцев, раз! Встав на вершине холма, сможем полностью перекрыть путь Орде на Москву, два! И в-третьих, фланги будут прикрыты рекой и лесным массивом, так что степнякам придется либо атаковать в лоб, либо разворачиваться и искать себе обходной путь. Отходить для них значит подставиться под удар, да и западло им будет отступать.

«Монголы ныне считают себя непобедимыми, вот и сыграем на этом!» — Мгновенно прокрутив в голове все детали, решаю, что это лучший из возможных вариантов, и поднимаюсь на ноги.

Видя, что я хочу уйти, пленник шипит мне сорванным голосом.

— Подожди, ты обещал мне выбор!

Останавливаюсь и бросаю на него смягчившийся взгляд.

— Извини, сейчас отпустить тебя не могу! Сам понимаешь почему. Вот встретим твоих соплеменников, после этого иди на все четыре стороны, держать не стану.

— Нет, я не о том! — Перекатившись, он устремил на меня горящий взор. — Я не свободы прошу, а смерти! Ты обещал, что я смогу умереть, как воин от меча. Прошу тебя сделай это и похорони в земле, как подобает.

До меня не сразу доходит, почему монгол просит убить его, но всмотревшись в его глаза, понимаю. Он предал своих и достоин наказания смертью, но умереть хочет достойно, как мужчина.

Бросив взгляд на Калиду, вижу, что тот уже догадался, о чем просит пленник, и ждет только моего решения. Почему-то жутко не хочется выполнять эту просьбу, но я сам