Путеводитель по поэзии А.А. Фета - Андрей Ранчин

А в стихотворении «Руку бы снова твою мне хотелось пожать…» (1888) любовная тема приобретает «дружеские» эмоциональные тона.

В комплиментарном стихотворном посвящении «Л.И. О-й при посылке портрета» (1888) дана постоянная в поздней лирике Фета и, в частности, в «Вечерних огнях» антитеза «молодость женщины, которой адресовано стихотворение, — старость поэта»:

Какой обман несправедливый!Вдруг получить издалекаВам, юной, свежей и красивой,Печальный образ старика.

Прославляется любовь других — молодых: «На юность озираясь вновь / И новой жизнью пламенея, / Ура! И я хвалю любовь / И новый факел Гименея» («На бракосочетание Е. и К. Д-ъ», 1889).

В «полумадригальном» стихотворении «Не нужно, не нужно мне проблесков счастья…» (1887) отчетливо звучит тема любовной страсти как одновременно «безумного» счастья и одинокого горя:

Когда бы ты знала, каким сиротливымТомительно-сладким, безумно-счастливым            Я горем в душе опьянен, —Безмолвно прошла б ты воздушной стопою,Чтоб даже своей благовонной стезеюБольной не смутила мой сон.

Трагическая тема старческой любви присутствует в стихотворении: «Полуразрушенный жилец полумогилы…» (1888):

Полуразрушенный жилец полумогилы,О таинствах любви зачем ты нам поешь?Зачем, куда тебя домчать не могут силы,Как дерзкий юноша, один ты нас зовешь?

Томлюся и пою. Ты слушаешь и млеешь;В напевах старческих твой юный дух живет.

Мотив закатной любви и одновременно приход весны — времени любви представлены в стихотворении: «И близки дни, когда все блага / К нам низведет пора любви» («Была пора, и лед потока…», 1890).

Но с ним соседствует другой вариант любовной темы — счастье разделенной любви, залоги этого «да» в чертах лица девушки и самой природе («Чуя внушенный другими ответ», 1890):

Чуя внушенный другими ответ,Тихий в глазах прочитал я запрет;Но мне понятней еще говоритЭтот правдивый румянец ланит,

Этот цветов обмирающих зов,Этот предательский шепот ручья,Этот рассыпчатый клич соловья[206].

Томительна и сладостна любовь, пусть и неразделенная, в стихотворении «Как будто бы нельзя в больном и сладком сне / Дозволить мне любить вас пламенно и нежно» («Хоть счастие судьбой даровано не мне…», 1890).

В стихотворении «Зной» (1888) любовное свидание изображено как происходящее в настоящем:

Что за зной! Даже тут, под ветвями,Тень слаба, и открыто кругом.Как сошлись и какими судьбамиМы одни на скамейке вдвоем?

Так молчать нам обоим неловко,Что ни стань говорить, — невпопад;За тяжелой косою головкаСловно хочет склониться назад.

Но фон («вечерняя мгла» в аллее) придает сцене и самому образу «прохладной аллеи» — месту уединения влюбленных — трагический оттенок, побуждая воспринять описанное как вечернюю любовь лирического «я» — старика:

И как будто истомою жаднойНас весна на припеке прожгла,Только в той вон аллее прохладнойСредь полудня вечерняя мгла…

Характерны для стихотворений сборника и такие грани любовной темы, как невыразимость, непередаваемость «живой красоты» женщины («Как трудно повторять живую красоту…», 1888), как бегство влюбленных от толпы, вечная любовь, вечное свидание («От огней, от толпы беспощадной…» (1889), как запрет на любовь со стороны близких и / или света и соединение любящих в песне — в стихах:

Запретили тебе выходить,Запретили и мне приближаться,Запретили, должны мы признаться,Нам с тобою друг друга любить.

Но чего нам нельзя запретить,Что с запретом всего несовместней, —Это песня: с крылатою песнейБудем вечно и явно любить…

(«Запретили тебе выходить…», 1890)

Один из сквозных мотивов сборника — воспоминание о любви и о возлюбленной:

В небеса высок у цапли взлет:Ни стрела, ни пуля не доймет;Во сто раз и выше и быстрейМысль летит к избраннице своей.

(«Из Мерике», 1888[207])

Воспоминание может приобретать форму сна и быть исполненным преклонения перед возлюбленной («Перед тобой с коленопреклоненьем / Стою»), как в стихотворении «Во сне» (1890). Иногда встреча с возлюбленной может быть понята и как воспоминание, и как действительность («А ты промелькнула неслышно»), полные надежды на счастье пробуждения любви («Сегодня все звезды так пышно…», 1888[208]).

Встречаются и мотив вины перед былой возлюбленной, давно покинувшей землю (в стихотворении «Упреком, жалостью внушенным…», 1888: он — «душа больная», он «коленопреклоненный» перед нею), и мотив прощания и воспоминания о любимой, с которой давно расстался: «Что за раздумие у цели? / Куда безумство завлекло? / В какие дебри и метели / Я уносил твое тепло?» («Прости! во мгле воспоминанья…», 1888). Безотрадно воспоминание о развенчанных кумирах, богинях любви давних лет («В полуночной тиши бессонницы моей…», 1888).

Как и в «На качелях», ситуация давнего свидания, давней любви представлена как настоящее в стихотворении «Гаснет заря, — в забытье, в полусне…» (1888):

Гаснет заря, — в забытье, в полусне,Что-то неясное шепчешь ты мне,Ласки твои я расслушать хочу,«Знаю, ах, знаю», — тебе я шепчу.

В блеске, в румяном разливе огня,Ты потонула, ушла от меня;Я же, напрасной истомой горя,Летняя вслед за тобою заря.

Сладко сегодня тобой мне сгорать,Сладко, летя за тобой, замирать…Завтра, когда ты очнешься иной,Свет не допустит меня за тобой.

В этом контексте стихотворение «На качелях» выделяется трактовкой любви как одновременно отрадного и возвышающего чувства, и страсти, чреватой гибелью, а также превращением воспоминания о прошлом в воображаемое событие настоящего, в точное и полное повторение прошлого. Это — лишь одна из многих намеренно отрицающих друг друга трактовок любовной темы и мотива воспоминания в поздней лирике Фета.

Автобиографическая основа

Строки из цитируемого ниже письма Фета Я. П. Полонскому — «сорок лет тому назад я качался на качелях с девушкой, стоя на доске, и платье ее трещало от ветра, а через сорок лет она попала в стихотворение» — заставляют видеть в стихотворении воспоминание об эпизоде романа поэта с Марией Лазич [209], оборвавшегося весной 1851 года (если вычесть из 1890-го, года написания стихотворения, сорок лет, то получится «условный» 1850-й; познакомился Фете Марией в 1848 году). Вызванное бедностью Марии и отсутствием состояния у Фета решение оставить возлюбленную (пускай и поддержанное ею) и вскоре последовавшая ее трагическая гибель (возможно, бывшая замаскированным самоубийством) мучили его совесть всю последующую жизнь. «На качелях» — попытка «переписать» прошлое, вернуть безмятежность поры любви и одновременно снять с себя долю вины: играют жизнью они оба, и эта «игра» — счастье. Но «игра» и смертельно опасная, и, видимо, предрешенная в своем трагическом исходе — «роковая»[210].

Композиция. Мотивная структура

Стихотворение, как и большинство строфических лирических произведений Фета, состоит из трех строф, каждая из которых объединена перекрестной рифмовкой АБАБ: в нечетных строках — мужская рифма, в четных — женская.

Первая строфа — указание на событие, на ситуацию, вторая — описание качания на качелях и чувств лирического «я» и его возлюбленной, третья — символическая трактовка игры. Игра — сначала качание на качелях, затем игра роковая любви, но игра не друг против друга, а своими жизнями вместе[211].

Стихотворению «На качелях» присущи, как и многим другим поэтическим произведениям Фета, черты фрагмента: его текст как бы открыт в прошлое, во внетекстовую реальность посредством указания на не описанное первое качание на качелях «И опять…»).

Очевидно, в стихотворении упоминается о двух эпизодах качания на качелях героя и его возлюбленной: об этом свидетельствует открывающие первую строку сочинительный соединительный союз и в сочетании с наречием опять: «И опять в полусвете ночном». Первый эпизод остался в прошлом, второй отнесен к некоему условному настоящему (используются глаголы — сказуемые в форме настоящего времени — стоим, бросаем). Но означают ли эти формы, что вторая «игра» действительно приурочена к настоящему времени, что время, к которому принадлежит стихотворение как поэтическое высказывание лирического «я», и время, когда герой и его возлюбленная предавались упоительной и страшной игре на качелях, не разграничены?