Три запрета Мейвин (СИ) - Марина Дементьева

напасти, которой Мэдок не сумел бы избежать, не встретилось человека, которого не сумел бы провести. Попадись ему маленький народец, и этих пройдох уж, верно, перехитрил бы старый лис.

Знать, материнские молитвы спрямили наш путь, а умилостивлённые дарами боги отвели в сторону тропы, по которым спешили ко мне беды и недруги.

А война подступила почти к родным воротам. Где бы ни шли мы, на каждом шагу заставали оставленные ею следы. Пустые черепа домов, худые неубранные всходы, бранчливые крики воронья, что по временам раздавались то здесь, то там, — и по молчаливому сговору мы ускоряли шаг, спеша миновать место смерти кого-то, менее удачливого, чем мы. Вороньё да волки — вот кому привольно жилось в то беззаконное время!

Знаю, спутникам моим по нраву пришлось моё спокойствие, а я и впрямь не выказывала признаков страха, хоть он был не так уж предосудителен тогда. Но твёрдая вера в то, что я без преград достигну Фэлтигерна, не допускала в разум страх. Вера в родительское благословление, подкреплённое подношениями богам, вера в способность спутников оберечь меня… а пуще всего — невысказанное обещание защиты, присутствие дружественной силы, что я неотступно чувствовала над собой, рядом, вокруг, защиты, что оградила меня стенами, и доспехами, и объятьями. Я знала: Самайн отгонит беду. Я не видела его, но он был рядом, всегда рядом. Этот путь я должна была пройти до конца, пройти одна. Самайн не шёл со мною, он сопровождал меня. Я не знала, зачем, но ему было нужно, чтобы я достигла цели, замкнула круг, а то, чего желает Зимний Король, всё равно что исполнилось.

Не сказать, чтоб путь наш был лёгок. Нам повстречался медведь-людоед, и худо бы пришлось без Беалаха. Ночью на привале довелось спасаться от волчьей стаи. Распробовавшее человечину зверьё не боялось уж ни огня, ни стали. Немного проку было от нас с Мэдоком, и, пока мы со старым пройдохой отсиживались на дереве, двое оставшихся спутников раскидали волков. Дорого бы обошлась эта схватка и силачу, который был неповоротлив, как все великаны, если бы не старший его товарищ, что двигался легко, как ветер, орудуя своим длинным ножом, и на всякий взмах лезвия раздавался волчий взвизг. Иной раз мы едва не попались отряду вражеских воинов, но лис исхитрился незаметно провести нас, точно отвёл глаза неприятелям.

Лиадан вёл наш маленький отряд по охваченной войной земле с лёгкостью, выдающей в нём недюжинные способности. Он ненадолго исчезал, пока остальные устраивались на привал, и возвращался неизменно невозмутимым, но порой я ощущала исходящий от него запах смерти. Он расчищал нам дорогу, и в былые времена я, верно, не преминула бы узнать, какими судьбами подобный ему воин оказался в жизни мирной, в отцовом услужении. Былыми временами — едва ли не прошлой жизнью — казалась мне пора до Бельтайна. От любопытства я была избавлена, и потому не задавала никому не нужных вопросов, лишь радовалась отцовской предусмотрительности и умению выбирать людей. Казалось, и Лиадану пришлась по нраву моя неразговорчивость. Сам он был неболтлив по натуре, и свойство это лишь усугубила скрытность. Беалах за всё время не произнёс ни слова, а болтун Мэдок принуждённо молчал, так как никто не поддерживал затеянные рыжим хитрецом беседы, а говорить с самим собой ему вскоре наскучило.

Опасения матушки не сбылись — не столь сложно оказалось достичь желанного. Я шла за Фэлтигерном, как гончая по кровавому следу, словно бы зная наперёд, каким станет его очередной шаг. Два войска, две силы, две воли терзали одна другую, огрызались короткими атаками, трепали холки, нападая из засад, и, рыча, расходились, зализывать раны, растравлять ярость.

Спутники мои вынуждены были всё чаще останавливаться на привал и продлевать срок отдыха, потому как силы мои убывали с каждым днём пути. Ощущение на время подаренного сидхеном здоровья помнилось чудесным сном. Изнывая в дороге, я почти верила, что всю жизнь одолеваема была хворями и никогда не знала иного. Не лучший случай проявить гордость, и какую-то часть дороги я преодолела на спине Беалаха, впрочем, молодого великана не слишком стесняла ноша. Тело отторгало пищу, я исхудала хуже прежнего, и разум порой уносился из ослабелого плена. Я слышала, в подобное изменённое состояние вводят себя друиды с особым намерением: вернее выведать сокрытое, узреть ещё не случившееся.

Пуще всего я страшилась не дожить до встречи с Фэлтигерном, хоть и понимала — таким, как я, назначен особый срок для смерти. Мысль эта неким неумолкаемым ритмом билась в глубине сознания, кое наводняли смутные образы: некоторые, хоть и изменённые, были узнаваемы, иные казались никогда не бывшими. Всё чаще я покачивалась на чёрных водах подземного озера — то разжимались мои сцепленные вокруг шеи Беалаха кисти, и великан брал на руки моё обеспамятевшее тело. По временам я ослабевающим усилием выдиралась из черноты, размыкала глаза, уверяясь в правильности направления пути, и возвращалась в прежнее пограничное состояние.

Память

Я бежала среди зарослей вереска, вся в облаке медового запаха и пчёл. Лиловые стебли качались странно высоко, выше головы… Нет, это не вереск дивно высок — это я мала. Озорничаю, прячась от братьев.

— Мейвин! — зовёт Орнат.

И вот она уж передо мной — стоит и смотрит одним из тех странных взглядов, что порой смущали меня в детстве, а после забылись. Смотрит так, словно не знает, как обращаться со мною. Словно правнучка в любой миг готова сбросить личину улыбчивого человеческого ребёнка и обратиться… одни боги знают, чем.

Но, как видно, не в этот раз, — я остановилась перед нею, немного раздосадованная тем, что найдена. Шикаю на маленький народец, что носится за мною следом. Я чуть запыхалась, но улыбка только шире — я люблю прабабку. И Орнат рассеянно улыбается в ответ, не вкладывая в эту улыбку живое чувство. Потирает одной рукою запястье другой, сжатой, там, где прочертили тёмную тонкую кожу не похожие на морщины отметины.

Ластясь, жмусь к прабабке. Перебираю её плетёный пояс — с него свисают пучки трав, гребешок, пустые ножны…