Левая рука Бога - Алексей Олейников

– Смутно, – ответил профессор. – То есть вы хотите сказать, что кто-то из этих детей… О господи. Я сейчас принесу дела.

Он стремительной рысью умчался в кабинет.

– Нормально, да? – повернулся Сенокосов к лейтенанту. – На дворе две тыщи тридцать пятый, а мы храним дела в папочках.

Паша Ермолин вздрогнул, выпрямился на стуле.

– Так точно, шеф.

– Спать, Паша, спать, – сказал полковник. – Через три часа вы мне с Данилой нужны, как огурцы. Дел непочатый край. Время пошло.

Аслан никак не мог сосредоточиться, и Сергей Матвеевич огорченно вздохнул.

– Мацуев, ты меня расстраиваешь. Вчера такие задачи щелкал, а сейчас простейшее уравнение тебя ставит в тупик.

– Да, – Аслан потер переносицу. – Все сегодня как-то наперекосяк.

Учитель понимающе кивнул.

– Да, после вчерашнего вся школа наперекосяк. Ну, ты посиди, подумай еще.

Что толку думать, голова не варит совсем. Аслан никак не мог выбросить из головы сон, который мучил его всю ночь. Он шел по городу из тьмы, черные здания вставали вокруг, черные деревья росли из земли и шелестели черными листьями, и он сам был не он, а ожившая тень, а потом перед ним встала серая дверь подъезда. Здесь жила Жанка. Он поднимался по ступеням, и надписи на стенах шевелились, как светящиеся черви. Он вошел в квартиру, он был бесшумен, как темный воздух. Жанка лежала на кровати, в светлой шелковой ночнушке, завернувшись в одеяло, чуть обиженно сопела, а он склонился над ней, протянул руки, но вместо рук у него были лезвия темноты…

Тут Аслан проснулся.

Врагу такого сна не пожелаешь.

На перемене перед последним уроком пришел входящий. Локотькова стучалась через «Облака», слала звуковой запрос. Ей-то что надо?

«Жанка все растрезвонила, сорока, язык без костей», – зло подумал Аслан, но вызов принял.

– Что, тварь, доволен?

– Локотькова, тебе жить надоело? – обалдел Аслан. – Ты с кем так разговариваешь, дольщица?

– Рот закрой, разрядик, – с бесшабашной наглостью ответила Катя. – Доволен, спрашиваю? Ты же этого хотел? Об этом мечтал, да? Чтобы ребенка не было, чтобы ты не парился?

– Ты за свои слова ответишь, – вспыхнул Аслан. – Кровью ответишь, клянусь.

– Жанка уже ответила, – сказала Катя. – У нее ночью выкидыш был, она в лечебнице. А ты учись, Асланчик, учись. Папа тебе хорошее место купит, в Особый приказ возьмет.

– Какой выкидыш?! – Аслан вылетел на лестничную клетку, заорал: – Ты что мелешь, коза рыжая?!

– Поздравляю, Мацуев. Мечты сбываются, да?!

Локотькова оборвала вызов. Аслан набрал Жанку, пальцы у него ходили ходуном.

– Слушаю.

Не ее голос, не она. Мама.

– Маргарита Алексеевна, это Аслан. Что с Жанной?

– Она в лечебнице, – спокойно сказала Маргарита Алексеевна. – В патологии.

– В какой, в первой? В какой палате? Маргарита Алексеевна, я сейчас приеду, может быть, что-нибудь привезти?!

– Спасибо, у нас все есть, – сказала женщина. – Ты больше не звони, пожалуйста, Аслан. Она тебя не хочет видеть. И я не хочу.

Она повесила трубку.

Мацуев пошел вниз по лестнице. Миновал приемную, охранника с вислыми казацкими усами, вышел на улицу.

– Аслан, ты куда? – встретила его на ступеньках завбез Пелагея Валерьевна. – У вас же урок сейчас. Я все понимаю, всех трясет после вчерашнего, но это не повод нарушать учебное положение. Давай, дружок, в класс…

Аслан посмотрел на нее черным взглядом, тень от его ног протянулась к ее тени, оплела. Завбез застыла на ступеньках в повелительной позе, в горле забился задушенный писк.

– Здесь я закончил, – хриплым чужим голосом сказал Мацуев и ушел.

«Железную Пелагею» отпаивали валокордином в учительской.

Маша вышла из дома только вечером, сказала, что хочет прогуляться. Алина с Галиной Федоровной закивали разом, как старые автомобильные освежители, такие дурацкие фигурки с качающейся головой. Конечно, Машенька, сходи развейся, проветрись. Не хочешь ли ты чего-нибудь, может, отвезти тебя?

– Не надо, – сказала Мария. Извозчик уже ждал ее у калитки, водитель барабанил по рулю, в усилителях наяривал блатняк.

– В средину, – Мария села на заднее сиденье. – Музыку уберите.

Водитель нахмурился, потом послушно кивнул. Звук ушел на ноль, машина зашелестела по щебню, вырулила на дорогу.

Маша прислонилась к окну. Она хотела и боялась звонить Фединой маме. Что она ей скажет – «Здравствуйте, тетя Ли, я хотела убить вашего сына»? А она ждала, наверное, ее звонка. Федя в мертвосне, в отделении оживления. Из-за нее, все из-за нее, что она сделала не так? Она ведь просто хотела, чтобы он был с ней, хотела, чтобы ее любили и никогда не бросали.

Ее никак не оставлял стих из сегодняшней рассылки, мучил и притягивал. Маша провела пальцем по стеклу.

Прилетали к окну две вороны,В чет и нечет на ветке играли,В жив и умер, в верю – не верю,А потом прочь улетали.

Забирали с собой мои мысли,И слова мои забирали,Забирали дни и числа,А потом и меня забрали.

Там, за стеклом, плыла чужая жизнь, зажигались светильники, парочки шли, улыбались, держались за руки. А она ехала мимо жизни, ехала в пустоту. Они были с Федей полтора года, все началось с игры и продолжалось игрой, и Феде нравилось быть рядом с ней, нравилось, что она решает, как далеко они зайдут.

Вот и зашла, так далеко, что теперь не найти дороги назад.

Маша подняла голову. Мимо проплывала башня «Золотого руна», у входа толпился народ, сегодня приехал какой-то вертушечник из Питера.

– Остановите здесь.

Глава тридцать восьмая

Катя едва успела! На мосту опять была пробка. Она пролетела проверку – «железные предметы, умник, ключи, зажигалки, колюще-режущие предметы», в нарушение всех запретов перебежала через пути и домчалась до второго воза за пять минут до отправления.

Проводница с сомнением посмотрела на нее.

– Проезд я вижу, разрешение от родителей тоже, а где свидетельство о рождении?

Катя остолбенела. Как она могла забыть?! Она покупала проезд на мамин числоключ, а если нет «времянки», единственное подтверждение, что она, Катя Локотькова, существует на белом свете, это долбаное свидетельство. И ведь могла забрать, дел на минуту!

– Забыла, – честно призналась Катя, это была единственная правда в ее побеге. – Посадите меня, а? У меня вот есть гимнасический числоключ.

Она сунула проводнице пропуск «Зарницы», именной, с объемным снимком, красивый, хоть на грудь вешай.

– Не имею права, – закачала головой женщина. – Мне довольствие урежут, милая. Я бы и рада, но знаешь, какие у нас виры?

– Ну пожалуйста, если я не успею на эти испытания, то все пропало, – Катя была в отчаянии и рада была заплакать, может, это бы убедило тетку, но вместо плача в горле все еще толкался смех. Десять тысяч алтын на платежке, а она не может сесть на свой поезд по своему проезду! Если бы была наличка, если бы она догадалась снять с казнохрана хотя бы алтын тридцать, то вопрос бы решился мигом. Взяла бы, взяла она деньги, они все берут – посылочки, грамоты передать, всем нужен приработок.

Катя в смятении пошарила по карманам старой курточки, которую накинула, может быть, есть хоть что-нибудь, но там шуршали только дурацкие каштановые листья… Пальцы коснулись плотных бумажных листов, она мгновенным уколом опознала пятиалтынник: бумага фигурная, с прорезью, потому ее не любят кассиры, рвется часто. Один, два, три, без счета, ворох!

Катя забрала гимназический ключ, засунула в карман. Сложила две пятиалтынные бумажки, плотно, по краю прямоугольного ключа, и спокойно подала вновь, деньгами вниз.

– Посмотрите еще раз, пожалуйста. Может быть, мой числоключ все-таки подойдет как удостоверение личности.

Проводница вздохнула:

– Деточка, ну я же тебе говорю, не положено… – Катя почти силой втиснула ей числоключ в ладонь, брови у тетки подпрыгнули, она перевернула его и быстро поднялась по лестнице в воз.

– Чего стоишь, мы сейчас отправляемся.

Локотькова взлетела по лестнице, как на небеса, благодарно глянула на проводницу, та сунула ей ключ от палаты и прошептала:

– Дуй к себе, я подойду. Смотри, без фокусов. Число свидетельства потом скажешь, мне для отчетности нужно.

Катя закивала. Скажет, конечно же, а нужно – так и пропоет. Она пробежала по ковровой дорожке, касаясь сияющего металлом поручня, светильники разливали приглушенный свет, по возу струился слабый запах лаванды, живые картины из растений на стенах, снимки природы, тихая музыка…

Она приложила ключ, дверь отъехала в сторону, она вошла и упала на двуспальную кровать, застеленную покрывалом со знаком Железнодорожного двора.

Состав дрогнул и тронулся, за окном медленно поплыли бочки товарняка на соседнем пути. Катя раскинула руки и закрыла глаза.