Озарение - Гурвич Владимир Моисеевич

— Понимаю, — отозвалась Дана. Она очень хорошо понимала Болтнева, так как именно этого и боялась больше всего.

— И что об этом думаешь?

— Меня несет попутный ветер, я не могу остановиться, даже когда хочу. Я сама боюсь того, что со мной прорисходит.

— Что же ты собираешься делать?

— Сама хотела бы знать.

— Но пока ты этого не поймешь, ничего изменить нельзя.

— Наверное, ты прав. Я напрасно обратилась к тебе. Мне никто не может помочь.

Болтнев глубоко вздохнул.

— Скажи, что у тебя произошло с отцом Илларионом? — вдруг спросил он.

— А что? — Дана была застигнута врасплох. — Что он сказал?

— По сути ничего. Позвонил, сказал, что ты ему не подошла. Спросил, нет ли еще кого на примете? Так в чем же дело?

— Но он же сказал, что не подошла.

Болтнев недоверчиво покачал головой.

— Я знаю твои возможности, как художника. Это задание тебе вполне по силам. Тем более, я видел фотографии росписи, она как раз в твоем стиле — это самая настоящая классика, реализм. Как раз то, что у тебя получается лучше всего.

Дана снова почувствовала, что загнана в угол.

— Ему не понравилась моя концепция, мы по-разному видим один сюжет.

— Но в этом нет ничего страшного. Хочешь, я вмешаюсь, поговорю с ним, попробую убедить. Мне только требуется твой эскиз.

— Его нет, я уничтожила, — поспешно произнесла Дана.

— Зачем? — удивился Болтнев.

— Ну, так, захотелось. Раз не понравился, зачем его хранить. У меня в мастерской и без того мало места.

Болтнев несколько мгновений смотрел на нее.

— Я тебя не узнаю, ты сама не своя. Не злоупотребляй этим, для творческих людей это плохо кончается. Ладно, появится еще халява, я сообщу.

— Не надо, пока не хочу. — Дана подумала, что пора завершать их встречу, никакой пользы от нее уже не будет. Тем дольше они общаются, тем ясней Болтнев понимает, что с ней не все в порядке.

— Как пожелаешь, — подал он плечами.

— Мне пора, Женя. После статьи Марины у меня стало больше дел.

— Коли так, то иди. Помни, я всегда на связи.

— Я помню, — заверила Дана и быстро вышла из кафе. Она так ничего и не поела.

66

Аничкова оказалась права, статья действительно привлекла к Дане дополнительное внимание. В ее телефоне стали раздаваться звонки от совершенно незнакомых людей. Одни выражали восхищение ее творчеством, другие расспрашивали о том, как лучше его понимать и интерпретировать, а некоторые обращались с просьбами или просили помочь с деньгами. Дана удивлялась тому, откуда все эти звонящие узнавали ее номер, она всегда старалась его особо не афишировать, доверяла только хорошо знакомым людям.

Дана предположила, что это проделки Марины, и даже позвонила ей, потребовав немедленно прекратить эту практику. Но Аничкова клятвенно заверила, что не имеет к ней ни малейшего отношения, никому номер ее телефона не давала, хотя после выхода статьи такие просьбы к ней поступали. Дана поверила подруге наполовину, она знала, что ради собственных интересов Марина соврет и глазом не моргнет. Впрочем, у Даны и без того было такое плохое настроение, что непрошенные звонки уже почти не могли его испортить еще сильней.

Однако один звонок все же сумел это сделать. Позвонил Гершович. Несколько минут он расспрашивал Дану про ее состояние духа и тела, только потом перешел к делу. Оказывается, среди посетителей галереи возник запрос на встречу с художницей. Но им хочется не просто познакомиться с ней поближе, а лучше узнать про тот стиль, в котором она творит. Поэтому он предлагает уже сегодня провести Дане первую такую лекцию. Он уже повесил объявление, что она состоится. И немалая часть билетов уже раскуплена.

Дана от неожиданности едва не выронила телефон из рук.

— Александр Яковлевич, какая встреча, какая лекция! — закричала она. — Я понятие не имею ни про какой мистический сюрреализм. Его изобрели вы вместе с Мариной. О чем я стану говорить?

— У вас есть три часа, чтобы это придумать, — невозмутимо ответил Гершович. — Вполне достаточно для того, чтобы наполнить стиль содержанием. Вы же изучали в Академии историю искусств?

— Изучала. И что?

— Мобилизуйте все свои знания и придумайте. Людям по большому счету наплевать на содержание и смысл, им главное, что это вы будете его разъяснять. Как только они выйдут из галереи, тут же все забудут.

— Тогда зачем читать лекцию?

— У них останется в памяти твое имя и то, что ты родоначальник целого направления в живописи. Вот об этом они с гордостью станут рассказывать своим знакомым. Люди обожают делиться информацией, о которой узнали первыми. Жду вас.

Даже не попрощавшись, Гершович отключил связь.

67

Через три часа Дана сидела в кабинете Гершовича.

— Хорошо, что вы пришли немного пораньше, — сказал он. — Можно немного поговорить. Кстати, для первого раза народа собралось совсем немало.

— Сколько? — с испугом спросила Дана.

— Человек двадцать.

Дана почувствовала небольшое облегчение, она боялась, что собралось не меньше ста человек.

— Тогда это еще ничего, — вырвалось у нее. — Я боялась, что их не меньше ста.

Гершович внимательно посмотрел на Дану.

— В следующий раз придет и сто, — пообещал он. — Все только начинается.

— Начинается что?

— Как что? — даже удивился он. — Ваша раскрутка. Вы главный мой проект последнего времени.

— Я? — недоверчиво переспросила Дана. У нее вдруг неприятно засосало под ложечкой.

Интонация Даны явно не понравилась ее собеседнику.

— Дана Валерьевна, мне казалось, что мы с вами обо всем уже договорились. Или вы думаете, лекция в моей галерее, статья в журнале — это все просто так. Это звенья одной цепи.

— Какой цепи? — пробормотала Дана.

— Вашей раскрутки.

Дана видела, что Гершович начинает терять терпение. Невольно она вспомнила слова Аничковой о том, что когда он недоволен человеком, то способен не на шутку на него рассердиться. И в таких случаях может быть весьма жестоким. Ей сделалось не по себе.

— Александр Яковлевич, я прошу вас подождать с моей раскруткой.

— Что значит подождать? Вам что Аничкова ничего не говорила?

— О чем?

— Я начал кампанию по вашей раскрутке, выделил на нее сто тысяч долларов. Вы понимаете масштаб этой суммы?

— Приблизительно. — Дана не обманывала, у нее никогда и близко не было таких денег. Но она понимала, насколько это много. Ей стало страшно. — Послушайте, Александр Яковлевич, я очень вас прошу, подождать.

— Это еще почему?

Дана поняла, как трудно ей это ему объяснить. Но очень нужно. От этого многое зависит в ее жизни.

— Понимаете, я еще в себе не уверена, у меня не всегда получается то, что вам нужно. И я не знаю, будет ли получаться в дальнейшем. Я сама точно не знаю, как у меня все это выходит. — Дана в растерянности замолчала, не представляя, как дальше продолжать.

— Вот что, девочка, ты это брось. — Гершович встал, подошел к ней и облокотился на спинку кресла, на котором сидела Дана. — Я вкладываю в тебя такие деньжищи не для того, чтобы выслушивать твой детский лепет. Запомни или заруби на своем прелестном носу — уж не знаю, как это у тебя происходит. За тобой одно дело — писать картины, которые мне нужны. Все остальное предоставь мне. А если от тебя мне что-то еще понадобится, я тебя об этом извещу. И ты беспрекословно выполнишь. В противном случае я тебе не позавидую, я могу быть очень добрым, но могу и не очень добрым. Выбор за тобой. Ты все себе уяснила?

— Все, — пролепетала Дана. Давно она не была так сильно напугана.

— Вот и отлично. — Гершович вернулся на свое место. — Очень надеюсь, что такого разговора больше не повторится. — Он вопросительно взглянул на Дану. Та не слишком уверенно кивнула головой.

— Я постараюсь, — едва слышно произнесла Дана.

Гершович посмотрел на часы.

— Тебе пора, иди читать лекцию о своем великом творчестве. И попробуй прочесть плохо.