Истоки славянской письменности - Игорь Додонов

Чтобы обвинения, высказанные нами в адрес компании господина Оленина, не выглядели голословно, приведём некоторые факты. Собственно, доказывать что-то в отношении самого Оленина нет надобности: результаты его деятельности налицо, моральные же качества этого человека вы уже имели возможность оценить.

А вот о профессоре Маттеи и господине Востокове скажем особо. Первый, работая в России, прославился отнюдь не своими научными трудами, а самым настоящим воровством. Сейчас в немецком городе Лейдене хранится так называемый Лейденский манускрипт, содержащий лучший по сохранности и единственный полный текст «Илиады» Гомера. Так вот, Лейденским это манускрипт называется не по праву. В XIX веке его украл (выдрал из книги XIV века) из собрания Главного архива иностранных дел России господин Маттеи. Им же были вывезены в Германию десятки, если не сотни, ценнейших рукописей из Московской патриаршей библиотеки (II, 9; 128–129).

Что касается Александра Христофоровича Востокова, то его настоящая фамилия была Остенек. Он тоже был немцем. И, судя по всему, русская культура была для него чужда, хотя он и подвизался на ниве русской словесности. У нас нет прямых доказательств, которые бы позволили обвинить Востокова, подобно Маттеи, в расхищении исторического достояния России, но зато нам известен ряд фактов, который заставляет это предполагать практически со стопроцентной вероятностью. Так, в 1824 году А. Х. Востоков, на тот момент незаметный помощник хранителя Румянцевского Музеума, выпустивший одну-единственную небольшую работу, посвящённую стихосложению и строению предложений, внезапно становится доктором философии Тюбингенского университета, а через год членом-корреспондентом Немецкой академии наук. Естественно, возникает вопрос: за какие такие заслуги перед русской или немецкой филологией Остенек-Востоков удостаивается таких почестей? На тот момент их (заслуг) не было. К тому же заметим, что Востоков не имел даже специального филологического образования, был выпускником Академии живописи и архитектуры. Правда, он увлекался стихосложением, но стихи его, скажем мягко, известности не получили. А. И. Асов считает (и мы с ним согласны), что свои звания Востоков получил за хищение и уничтожение древних славянских рукописей (II, 9; 127). Должность помощника хранителя румянцевского собрания книжных ценностей позволяла ему весьма успешно заниматься подобной деятельностью. Вся история с осмотром Востоковым коллекции А. И. Сулакадзева, описанная нами выше, подтверждает такие выводы. Как не сумел Востоков разглядеть действительно древние и ценные манускрипты коллекции Александра Ивановича — для нас загадка. А может быть, вывод помощника хранителя древностей был заранее предопределён и не имел ничего общего с действительным положением вещей? Может статься также, что Востоков и не осматривал собрания Сулакадзева. Ведь недаром же канцлеру Румянцеву даже приходилось напоминать ему о данном поручении. Востоков явно не спешил. Что если это была элементарная нерадивость? Не было никакого злого умысла. Возможно. Тем более что сам Румянцев в одном из своих писем называет Востокова (и ещё некоего Ермолаева) «ленивым гнездом» (II, 9; 130). Только вот, несмотря на эту нерадивость и лень и, по сути, отсутствие научных работ, он был признан немцами выдающимся филологом России. Странно. Очень странно.

В общем, немецкие учёные, заседавшие в Российской академии наук и насаждавшие «норманнскую теорию», «славно» потрудились, чтобы изъять из российских древлехранилищ все свидетельства, противоречившие этой теории. Стоит ли после этого удивляться исчезновению «Иоакимовской летописи», с которой ещё в XVIII веке работал Татищев, или «Молитвенника» князя Владимира. Понятно, что сталось с богатейшим собранием Публичной библиотеки, когда в директорство Оленина подобные «хранители» получили возможность в нём беспрепятственно орудовать.

Сказанное выше даёт возможность заподозрить нас в германофобстве. И это будет несправедливый упрёк. Мы помним, что многие немцы верой и правдой служили России, многое для неё сделав, в том числе и на научном поприще. Достаточно вспомнить немца Гильфердинга — собирателя русских былин и потомка немцев Даля — составителя знаменитого словаря. Но надо признать, что было немало и таких, которые видели в России лишь место, где можно быстро обогатиться и сделать успешную карьеру. Интересы страны, принявшей их, её народ, её культура были для них чужды. Вот о таких людях и говорилось сейчас. Можно ли на основании свидетельств нечистых на руку людей выносить кому-либо приговор? Думается, что нет.

В апологию же Александра Ивановича Сулакадзева мы хотим внести ещё один штрих. Его коллекция древних книг после смерти владельца была распылена, а значительная её часть, к огромному сожалению, вообще оказалась утраченной. В настоящее время «осколки» собрания Сулакадзева находятся более чем в двадцати пяти коллекциях, разбросанных в разных хранилищах страны и за рубежом (II, 34; 162). Среди спасённых материалов много подлинных рукописей XIII — XVII веков (II, 34; 162–163). Это общеизвестные факты. То есть даже небольшая сохранившаяся часть книжного собрания Сулакадзева содержит значительное количество действительно ценных материалов. Что же говорить о собрании в полном объёме? В этой связи скажем, что нас не удивляют оценки, данные коллекции Александра Ивановича Олениным и Востоковым. О причинах возникновения таких оценок уже говорилось. Нас смущает пренебрежительное отношение Строева к ней. Но смеем предположить, что почтенный русский археограф находился в плену предвзятого мнения, созданного благодаря стараниям Оленина, Востокова и им подобных.

А теперь приведём факты не столь известные. Николай Макаренко, украинский учёный, работавший до революции 1917 года, а также во время революционных событий в 1917–1918 годах в Эрмитаже, видел там раритеты из коллекции Сулакадзева, а также часть его личного архива. И не только видел, он их изучал (II, 9; 168–169). Отсюда уже можно сделать вывод, что часть коллекции Сулакадзева попала в Эрмитаж, бывший, между прочим, императорским музеем. Изучая письма антиквара, Макаренко выяснил, что некоторые рукописи были приобретены Александром I у него лично, то есть ещё при жизни (II, 9; 168–169). То, что русские императоры покупали древние книги у самого Сулакадзева, а затем, видимо, у его вдовы, говорит о многом. Во-первых, о том, что императоры знали Александра Ивановича (выше мы говорили, что он как антиквар был представлен двум императорам — Павлу I и Александру I; видимо, наслышан был о нём и Николай I). Во-вторых, для царской библиотеки не стали бы приобретаться не только подделки, но даже копии. Приобретались действительно ценные вещи. Что конкретно? К сожалению, сказать этого мы не можем. В 1919 году библиотека императора была конфискована ЧК и вывезена из Петрограда в Москву, где её поместили в ЦГО АР (ныне Госархив РФ). Но сейчас в этом архиве нет ничего примечательного. Правда, есть слухи, что многие ценные материалы из ЦГОАР были изъяты и попали в спецхранилище НКВД (ныне ФСБ) (II, 9; 168–169).

Однако благодаря Макаренко мы знаем, что в библиотеке Эрмитажа хранились наряду с прочими манускриптами из коллекции Сулакадзева какие-то рунические тексты. Копии с них снимал Макаренко. Их он увёз с собою в Киев. Об этом украинский учёный сообщает в своей статье «Молитвенник великого князя Владимира и Сулакадзев», увидевшей свет в 1928 году в «Сборнике Отделения Русского Языка и Словесности» (том 101, № 3) и содержащей немало важных сведений о судьбе книжного собрания А. И. Сулакадзева (II, 9; 169).

Но Николай Макаренко в 30е годы был репрессирован, а его научный архив утрачен. Поэтому даже копии рунических книг Сулакадзева исчезли (II, 169–170). В этом отношении «Боянову гимну», можно сказать, повезло. Он сохранился хотя бы в копии.

Может показаться странным, что мы уделили столько много внимания личности Александра Ивановича Сулакадзева, его деятельности и его коллекции, не обратившись сразу непосредственно к «Боянову гимну».

Но всё дело в том, что когда речь идёт о таком памятнике, как «Боянов гимн», датируемом IV веком н. э. и при этом сохранившемся только в копии, то вполне естественно возникают сомнения в его подлинности. Если же при этом данный памятник находился в коллекции человека, имеющего репутацию «разудалого» фальсификатора исторических источников, то сомнения в подлинности как-то автоматически перерастают в убеждение, что документ — фальшивка.

Поэтому «обеление» Сулакадзева, предпринятое нами, является одним из аргументов в пользу того, что «Боянов гимн» — не подделка, и никоим образом не должно считаться излишним.

Сейчас же непосредственно к «Боянову гимну» и перейдём.

Итак, памятник до нас не дошёл. Доживи он до наших дней, радиоуглеродный анализ быстро бы поставил точку в спорах о его подлинности. Но, увы…