Киллер с пропеллером на мотороллере - Алексей Тарновицкий

Я растерянно молчала. Кто ж мог знать, что всё так обернется? Полковник выжидающе смотрел на меня через стол.

— Вы что, разговаривали с ним? — спросила я.

— С кем, с Биляком? Конечно. Я ж тебе объяснил: твой Сатек у него в заложниках. С кем же теперь вести переговоры, если не с ним? Ну?

— Что «ну»?

— Теперь спроси меня, чего он хочет.

— Кто?

— Кто-кто! Папа римский! — вышел из себя Новоявленский. — Ты какая-то заторможенная… Что ты пила?

— Водку с пивом у ларька… — жалобно ответила я.

Мне и в самом деле было не слишком хорошо. «Ерш» то ли уплыл, то ли сдох, оставив после себя тупую головную боль.

— С ума сойти можно… — протянул полковник. — Дожили. Водку с пивом у ларька… Прими аспирин.

— А чего он хочет, Константин Викентьевич?

— Кто, аспирин? Ничего не хочет. Помогает бесплатно.

— Да нет. Биляк этот — чего он хочет?

Новоявленский вздохнул и снова побарабанил пальцами по столу.

— Биляк хочет меня.

— Вас? Что это значит?

— Он настаивает на моем приезде в Прагу. Говорит, что может предъявить доказательства своей невиновности. Еще вчера это было бы неслыханной наглостью: если у тебя есть доказательства, привези их сюда сам! Но сегодня я уже не могу поставить его на место. Вчера он был слаб, а я силен. А сегодня всё перевернулось… — Полковник наклонился над столом и посмотрел на меня в упор. — И знаешь, Саша, теперь я не могу не поехать. Не из-за твоего жениха, а совсем по другой причине. Этот мерзавец Биляк знает, что у меня на руках улики против него. И если в результате нынешних перемен я ослабну еще больше, он непременно позаботится о том, чтобы меня прикончить. Значит, нужно опередить его прямо сейчас…

«Так вот зачем я ему понадобилась! — подумала я. — Это понятно даже без аспирина, который помогает бесплатно. Но я-то не такая альтруистка. Я помогаю за плату. Баш на баш…»

— Значит, вы хотите, чтобы я поехала с вами туда… — полувопросительно проговорила я.

— Именно, — подтвердил Новоявленский. — Прага — его территория, там у него все преимущества. Вдобавок в нынешней ситуации я не могу полагаться почти ни на кого из своих коллег и подчиненных. А тебя никто не заподозрит — какой спрос с секретарши?

— Сто граммов ливерной колбасы… — вспомнила я.

— Ага, — кивнул он. — Вот и получается, что помочь нам можешь только ты.

— Нам — это кому? — переспросила я для большей уверенности.

— Как это кому? — удивился полковник. — Мне и Сатеку. Что скажешь?

Я сходила за аспирином, вернулась и приняла две таблетки.

— У меня одно условие, Константин Викентьевич…

Он отмахнулся:

— Понятно, понятно… Твой жених выходит на свободу.

— Не выходит, а вылетает, — поправила его я. Его должны посадить на самолет Прага — Ленинград. Я начну действовать не раньше, чем Сатек приземлится в Пулково.

Новоявленский немного подумал и протянул мне руку:

— По рукам!

Мы скрепили договор рукопожатием. Полковник посмотрел на часы и встал.

— Что ж, Александра Родионовна… вынужден распрощаться с вами и с вашей верной секретаршей. Мне сегодня еще нужно успеть выправить заграничный паспорт по крайней мере для одной из вас. Вылетаем завтра вечером. Я позвоню позже…

Я закрыла за ним дверь и пустилась в пляс под испуганным собачьим взглядом. Если до этого Бима еще не была уверена, что хозяйка окончательно сбрендила, то теперь этот танец наверняка рассеял все ее сомнения. Могла ли я еще утром предполагать, что к вечеру всё повернется самым наилучшим образом? Колючий «ерш» в кружке подогретого зимнего пива обернулся настоящей золотой рыбкой! Сатек выходит на свободу — не завтра, так послезавтра! И главное, мы увидимся с ним очень скоро!

Да, Дворец бракосочетаний упущен — ну так что? Распишемся в обычном ЗАГСе! А кроме того, учитывая склонность тетеньки с шиньоном к применяемым Сатеком методам убеждения, можно надеяться, что и Дворец упущен не то чтобы насовсем. Наплетем ей про нелетную погоду, про аварию, про внезапную болезнь заграничного родственника, приложим к этому рассказу парочку зеленых бумажек, и вполне возможно, что дело устроится само собой… Я бухнулась рядом с Бимой на ее законный коврик и принялась трепать недоумевающую собаку по теплым шерстяным ушам:

— Бимуля, лапушка, все будет в порядке! Слышишь, собаченция? Сатек приезжает! А мы тут с тобой разревелись-расскулились…

Бима реагировала сдержанно, чтоб не сказать — недовольно. Мол, если кто тут и скулил, то только не четвероногие. Мол, никакая радость не может служить оправданием столь бесцеремонного вторжения на суверенный собачий коврик — особенно если эта радость связана с приездом кобеля. Потому что кобели, хотя и бывают иногда полезными, но в общем и целом скроены из крайне ненадежной материи…

Но меня недовольство ближайшей подруги нисколько не расстраивало: как известно, мало кто так склонен к зависти, как наши ближайшие подруги. Нужно сказать, что, помимо большой радости, связанной с приездом новообретенного Сатека, была еще и другая, меньшая, но тоже довольно волнующая: мне предстояла первая в жизни поездка за границу! Из всех более-менее знакомых мне людей за границей побывал разве что мой бывший преподаватель Анатолий Анатольевич Тимченко. И всё — точка, конец сообщения. А остальные не то что не бывали, но даже и помечтать не могли о подобном чуде. Да и я никогда не верила, что это произойдет именно со мной. И вот — пожалуйста: завтра я лечу за границу! Мне делают загранпаспорт! Уму непостижимо! Ну как тут не сплясать?!

К сожалению, я не могла поделиться этой малой радостью с мамой — мне пришлось скормить ей очередную ложь о внезапном вызове в «московскую аспирантуру». Но маме вполне хватило и большой новости о чудесном воскрешении пропавшего жениха. Тут даже не пришлось много лгать: я честно поведала ей об аресте Сатека в пражском аэропорту — конечно же, ошибочном, но сделанном, как и все подобные аресты, втайне от родных и близких.

— Его, наверно, приняли за кого-то другого, а пока разобрались, прошло несколько дней, — сказала я маме. — Но Сатек сам все опишет нам в деталях, когда приедет. Объясни ему, пожалуйста, что я вернусь через день-два. Честно говоря, эта чертова аспирантура начинает действовать мне на нервы, и я уже подумываю, не бросить ли ее…

Последнюю фразу мама пропустила мимо ушей она уже давно никак не реагировала на мои путаные объяснения по поводу «командировок». Только поинтересовалась, нельзя ли отложить эту срочную поездку. Все-таки свадьба — достаточно веская причина…

— Нет, мамуля, никак нельзя… — ответила я, глядя в сторону. — Там очень важный проект. Но это ведь не на годы, правда? Я вернусь всего через день после приезда Сатека, максимум — через два. Скажи ему, пусть пока утрясет вопрос с Дворцом бракосочетаний. У него там хороший контакт с администраторшей… Ну и, конечно, надо срочно бежать к профессору Михеевой, объяснять и извиняться за опоздание. В общем, скучать парню не придется…

Сутки спустя, соответственно разодетая и намазанная, я сидела рядом с Новоявленским в салоне международного лайнера «Аэрофлота», и мне все так же хотелось ущипнуть себя, чтобы еще раз проверить, не сон ли это всё. И я не делала этого только потому, что опасалась и в самом деле проснуться — только не в лайнере, а в своей комнате на Крюковом канале, в утренней февральской темноте, без Сатека, без будущего и без надежды.

— Да не волнуйся ты так, Саша, — сказал полковник, с профессиональной чуткостью определив мое состояние. — Подумаешь, заграница. Везде всё то же и оно же, поверь.

О, нет! Я поняла, что это не так, едва мы сошли с трапа самолета. Все тут казалось ярче, цветистей, улыбчивей — и улицы, и интерьеры, и люди, и даже погода. Кстати говоря, и сам Биляк, который поджидал нас в холле гостиницы, выглядел отнюдь не таким мерзавцем, каким его описывал Новоявленский. Это был мужчина среднего возраста и среднего роста с умным продолговатым лицом и вежливыми манерами. Высокий лоб с глубокими залысинами, черные волосы, смеющиеся глаза за стеклами очков в металлической оправе. Я невольно засомневалась, что такой человек заслуживает ликвидации, и мне пришлось специально припомнить, что этот милый дяденька всего четыре дня назад взял в заложники и продолжает удерживать моего жениха.

Полковник представил меня как секретаршу; Биляк галантно поклонился и поцеловал даме ручку. По-русски он говорил превосходно, лучше, чем Сатек.

— Александра? Чрезвычайно рад знакомству. Могу я называть вас Сашей? Спасибо! Чрезвычайно вам благодарен, чрезвычайно. А я — Вацлав. Пожалуйста, зовите меня просто Вацлав… договорились?

Мы уселись в мягкие гостиничные кресла; Биляк подозвал официанта, и тот незамедлительно исполнит заказ — апельсиновый сок мне и по бокалу пива мужчинам. Беседа вертелась вокруг смерти Андропова: преемник, похороны, былые заслуги и прочие веселые темы. Утренние газеты опубликовали некролог, так что теперь я отчасти ощущала себя Борисом Годуновым: на меня отовсюду смотрело заключенное в черную рамку лицо невинно убиенного мною — пусть и не царевича, но все же генсека. Правда, в отличие от безумного царя, я не кричала «Чур, чур меня!», а лишь улыбалась и помалкивала, как и повелел полковник По сценарию я должна была извиниться и покинуть высокие договаривающиеся стороны, как только речь зайдет о погоде. Новоявленский не желал, чтобы я присутствовала во время делового разговора, объяснив это, как обычно, соображениями моего же блага. Поэтому я поднялась с места, едва лишь он принялся жаловаться на бесснежную ленинградскую зиму.