Понедельник - день тяжелый - Аркадий Васильев

— Читатель не поймет! Зритель тоже не поймет! Я вот не понял, и они не поймут…

Так и хочется крикнуть:

— Не понял, ну и бог с тобой! Может, тебя мама в детстве темечком об угол комода невзначай приложила? Всякое ведь бывает. Неприятно, конечно, с изъяном жить, но при чем же тут читатели и зрители? Говори, милый, от своего личного имени — будем слушать с не меньшим уважением, особенно если дело говорить будешь, а не болтать.

Так-то вот, дорогой друг. Но поскольку я человек дисциплинированный и опытный и понимаю, что мне с редактором расходиться во мнениях абсолютно не к чему, уступаю и даю справку.

Анна Тимофеевна ушла, а за Стряпковым пришли. Пришел все тот же наш старый знакомый, младший лейтенант милиции Столяров в сопровождении верного своего помощника Шаповалова. Кузьма Егорович, хотя и сообразил, зачем пожаловали к нему непрошеные гости, все же попытался сначала разыграть гостеприимного хозяина:

— Заходите, пожалуйста, заходите…

Они, конечно, зашли бы и без приглашения, но Столяров, как человек воспитанный, сказал:

— Благодарю.

После обмена любезностями разговор пошел деловой. Столяров предъявил документы, подсел к столу и вынул из кармана авторучку. Шаповалов, как специалист по финансовой части, занялся портфелем Кузьмы Егоровича, предварительно спросив:

— Ваш баульчик?

Развернув «вложение», предназначавшееся в свое время для Соловьевой, Шаповалов поинтересовался:

— Сколько тут?

Кузьма Егорович предупредительно сообщил:

— Пять тысяч. Ровно, копеечка в копеечку.

— Можно не проверять?

— Как в банке…

— Я все-таки проверю, чтобы после не было недоразумений.

— Что вы! Какие могут быть недоразумения? Я вам полностью доверяю!

— А я вам, извините, не полностью.

Столяров вынужден был вмешаться:

— Товарищ Шаповалов! Приступайте к исполнению своих обязанностей.

Подсчитав деньги, Шаповалов объявил:

— Совершенно верно. Пять тысяч плюс золотые часики, переданные нам товарищем Соловьевой.

Через открытую дверь заглядывали любопытные сотрудники. Тетя Дуся принесла на подносе чай, но, увидев милиционеров, вздохнув, сказала:

— И этот ганстер, видно, попался!..

Стряпков, увидев, что дело «Тонапа» идет к финишу, попросил лейтенанта:

— Как бы мне с товарищем Христофоровым поговорить?

Младший лейтенант удивленно посмотрел на него и серьезно ответил:

— Этой возможности я вам, к сожалению, предоставить не могу…

И Стряпков узнал, что его патрон переселился туда, где нет ни печали, ни воздыханий.

Когда Кузьма Егорович через полчаса покидал пределы горпромсовета, его провожал только заведующий производственным отделом Любашин, тоже страстный фотолюбитель.

— Будь здоров, Кузьма Егорович, — сказал он. — И скажи, пожалуйста, помнишь, ты у меня светофильтр взял? Распорядись, чтобы мне его вернули.

— Будьте покойны, — ответил за Стряпкова Столяров. — Все будет сделано…

В коридоре стоял Яков Михайлович. Когда Кузьму Егоровича проводили мимо, он отвернулся. Сделал вид, что читает стенную газету «Наш голос». А газета висела с 1 Мая — читать в ней было нечего, все известно наизусть.

Вот, собственно, и все. Потом, конечно, был судебный процесс, и, как говорится в газетных отчетах, виновные понесли заслуженное наказание.

А за один ваш совет, мой дорогой друг, я вам очень благодарен. Вы написали: «Почему бы вам не побывать в Краюхе, пока я буду еще раз читать вашу рукопись и думать над ней? Вы же знаете, я нетороплив, и времени у вас на поездку хватит с лихвой».

Пишу вам по свежим впечатлениям. Я только вчера вечером прибыл из Краюхи, где провел около месяца. От моего плаща все еще пахнет тамошним удивительным воздухом, Сетью (я имею в виду реку), я еще слышу голоса моих старых знакомых. Впрочем, начну по порядку.

Прилетел я в Краюху на рассвете. Да, да, прилетел, а не приехал. Сейчас в Краюху регулярно летают «ИЛ-14». Конечно, это не «ИЛ-18» и не «ТУ-104», но все же хорошая машина. Встречи с краюхинскими старожилами начались еще в самолете. Рядом со мной оказался Солодухин, бывший секретарь партбюро горпромсовета. Он сейчас второй секретарь горкома, занимается промышленностью. Он всю дорогу рассказывал мне о новом гиганте индустрии — о бумажном комбинате. Я был на нем, ничего не скажешь — гигант. И мне было очень приятно пощупать отличную бумагу, сделанную на этом комбинате. Вы ведь знаете, как мы, авторы, любим бумагу — есть на чем писать, есть на чем печатать… Ну, это так, мимоходом.

У нас много пишут, что, дескать, на самолете до отдаленного пункта лететь часа четыре, а вот от аэродрома до города, на каких-нибудь десять — пятнадцать километров, приходится тратить времени в два раза больше. В Краюхе в этом смысле все отменно хорошо — приземлились мы в пять утра, в шесть я на машине Солодухина был уже у гостиничного подъезда, а в половине девятого сидел в кафе при ресторане «Сеть» за завтраком.

Подавал мне пожилой официант, одетый по летнему времени в белую куртку. Что-то в его лице мне показалось знакомым, и я рискнул задать вопрос, на который сам, откровенно говоря, не люблю отвечать, считая его пустяковым:

— Скажите, пожалуйста, где мы с вами могли встречаться?

Некоторые доморощенные остряки нередко отвечают:

— Да мы же с вами в одной тюрьме сидели… Ха… ха!

Официант улыбнулся и вежливо ответил:

— Не узнаете?.

И тут, по улыбке, я сразу узнал Латышева, бывшего директора «Сети».

— Алексей Потапыч!

— Я, как видите…

— Ну, вас не узнать. Без бакенбардов. Похудели, помолодели.

— Слава богу, чувствую себя хорошо.

— Давно, извините, вернулись?

— Скоро два года. Время летит, не замечаем.

Посетителей в кафе не было, и мы разговорились. Латышев рассказал, что отбыл срок и вернулся в Краюху.

— Куда же еще? И вот поступил сюда официантом.

— Почему же здесь работаете, а не в большом зале?

— Не хочу. Соблазнов там много. А я до сих пор с душевным трепетом вспоминаю. Даже говорить не хочу.

Мимо окна прошел мужчина и помахал Алексею Потапычу рукой.

— Вот еще один.

— Кто это?

— Поляков. Помните, ларьком возле парка заведовал? Сейчас в сберкассе кассиром работает.

Заметив мое удивление, Латышев, улыбаясь, рассказал:

— Его там, где мы были, счетному делу обучили. Понравилось ему кассиром быть — мне, говорит, доверяют.

— И ничего?

— Все в порядке. Теперь ему можно весь алмазный фонд доверить, ни одного камушка не пропадет.

Я, наверное, многое услышал бы от Алексея Потапыча о старых знакомых, но вошла буфетчица и сказала:

— Товарищ Латышев, вас Петр Иванович просит.

Алексей Потапыч спросил меня:

— Посидите еще или рассчитаемся?

Расплачиваясь, я поинтересовался, кто это — Петр Иванович?

— Наш директор, Коротков. Помните, когда-то прокурором был, потом защитником? Не пошло у него это дело. Все подзащитные от него отказывались. Начнет словно бы в защиту, а кончит — ну чисто государственный обвинитель. А сейчас у нас хозяйствует… Извините, побегу, а то осерчает.

В вестибюле гостиницы я купил свежий номер «Трудового края» и, как это принято, начал читать с четвертой полосы. Газета меня порадовала обилием информаций. Все заметки начинались с двух слов: или «вчера», или «сегодня».

«Вчера состоялось совещание по благоустройству…», «Вчера состоялось открытие нового кинотеатра «Мир»…»

Я вспомнил время, когда даже такие заметки появлялись в «Трудовом крае» не ранее чем через неделю после происшествия. Бывший редактор Курагов очень любил все согласовывать «в инстанциях». И согласовывал подолгу.

Еще одна заметка остановила мое внимание: «Сегодня в редакции «Трудового края» состоится очередная литературная «среда». Будет обсуждаться новая поэма Константина Осинина. Начало в семь часов. Просьба не опаздывать».

Я обрадовался возможности интересно провести первый вечер в милой моему сердцу Краюхе.

Меня потянуло на набережную, полюбоваться простором, открывавшимся взору. Я даже припомнил стихи моего друга, сменившего, к сожалению, поэтическую мулу па кресло главного редактора солидной газеты:

А за Сетью, как мир,Широко распахнулся простор…

Набережная стала нарядная. Молодые липы разрослись, получилась тенистая аллея. Газон был необычный — в густой зеленой траве виднелось бесчисленное количество маков. И еще одно нововведение поразило меня: скамейки па набережной окрашены в разные цвета — красные, синие, желтые, белые. И, черт возьми, это очень приятно для глаза.

Я присел на голубую скамейку, на которой дремал симпатичный старичок. Он при виде меня встрепенулся, и начался, как водится, разговор: