Безответная любовь - Рюноскэ Акутагава

борьбой дзюдо. По татами беспорядочно, точно стадо овец, двигалось примерно двадцать пациенток в серых полосатых кимоно. Глядя на этих душевнобольных, освещенных верхним светом, Сюнскэ осознал, что к нему снова с прежней силой возвращается испытанное недавно неприятное чувство.

– Как они дружны между собой, правда?

Хацуко прошептала это на ухо Тацуко, глядя на них, как на домашних животных. Но та лишь молча кивнула и ничего не ответила.

– Может быть, зайдем внутрь? – предложил Нитта, насмешливо улыбнувшись.

– Нет, я уже сыт по горло.

– С меня тоже довольно, – сказала Тацуко, тяжело вздохнув.

– А вы?

Хацуко зарделась и кокетливо взглянула на Нитту:

– Я бы посмотрела.

XXVIII

Сюнскэ и Тацуко вернулись в приемную. Когда они вошли туда, солнечные лучи сквозь оконные стекла освещали ножки рояля – прежде этого не было. Розы в вазе, возможно, потому, что их обогрели солнечные лучи, источали еще более тяжелый, сладкий запах. И ко всему еще из коридора время от времени, словно тяжело вздыхало здание психиатрической лечебницы, доносился звук фисгармонии, на которой играла та девушка.

– Мне кажется, она все еще играет.

Стоя не шелохнувшись у рояля, Тацуко устремила восхищенный взгляд в непроглядную даль. Сюнскэ, закурив сигарету и устало опустившись на диван напротив рояля, прошептал, будто разговаривая сам с собой:

– Неужели от несчастной любви можно сойти с ума?

Тацуко медленно перевела на него взгляд:

– Вы думаете, она не сошла с ума?

– Видите ли, мне она не кажется сумасшедшей. Но я хотел бы узнать, как считаете вы.

– Я? Что думаю я?

Слова Тацуко прозвучали так, будто она случайно задавала кому-то вопрос, но вдруг ее бледное лицо залил румянец, и она, глядя на свои белые таби, тихо сказала:

– Не знаю.

Сюнскэ с сигаретой во рту какое-то время молча смотрел на Тацуко, а потом нарочито беззаботным тоном заявил:

– Успокойтесь. Вам несчастная любовь не грозит. Наоборот…

Тацуко снова медленно подняла глаза и посмотрела на Сюнскэ:

– Наоборот?

– Возможно, именно вы заставите кого-то испытать несчастную любовь.

Сюнскэ заметил, что его шутливые слова прозвучали неожиданно серьезно. И в то же время ему стало стыдно за то, что эта серьезность отдавала дурным вкусом.

– Такие-то дела.

Тацуко тут же опустила глаза, потом, повернувшись спиной к Сюнскэ, открыла крышку рояля и, чтобы развеять напитанное запахом роз молчание, взяла несколько аккордов. Может быть, потому, что в пальцах, ударявших по клавишам, не было силы, раздавшиеся звуки были настолько тихими, что даже не воспринимались как звуки. Но, услышав их, Сюнскэ осознал, что сентиментальность, которую он обычно глубоко презирал, готова взять в плен и его самого. Это осознание было для него, несомненно, опасным. Однако в душе он не испытывал удовлетворения от того, что ему все же удалось избежать этой опасности.

Когда через некоторое время Хацуко вместе с Нит-той снова появились в приемной, Сюнскэ веселее, чем обычно, воскликнул:

– Ну как, Хацуко-сан, удалось найти пациента, который послужит прототипом?

– Да, благодарю вас.

Хацуко равномерно поделила расточаемые любезности между Сюнскэ и Ниттой.

– Для меня это было очень полезно. Хотя жаль, что со мной не было тебя, Тацуко-сан. Там есть одна несчастная. Она думает, что носит под сердцем ребенка. Сидит одна в уголке и все время поет колыбельную песню.

XXIX

В тот момент, когда Хацуко разговаривала с Тацуко, Нитта тронул Сюнскэ за плечо.

– Послушай, я хочу тебе что-то показать, – сказал он и повернулся к девушкам. – Посидите здесь немного, отдохните. Попейте чаю.

Сюнскэ, послушно последовав за Ниттой, вышел из светлой приемной в темный коридор, и тот повел его в большую, выстланную татами палату, находящуюся в прямо противоположной стороне. Там, так же как и в тех палатах, где они только что побывали, копошилось человек двадцать в серой полосатой одежде. Посередине палаты молодой человек, волосы которого были расчесаны на прямой пробор, широко раскрыв рот, из которого капала слюна, и размахивая руками, как крыльями, исполнял какой-то странный танец. Нитта, волоча упирающегося Сюнскэ, вошел в палату и, бесцеремонно растолкав больных, схватил за руку сидевшего, скрестив ноги, старика.

– Как дела? Ничего новенького? – спросил он участливо.

– Есть и новенькое. До конца этого месяца снова будет извержение вулкана Бандайсан… Кажется, вчера вечером боги собрались в Уэно на совет.

Старик прошептал это, вытаращив гноящиеся глаза. Однако Нитта, которого ответ старика нисколько не обескуражил, повернулся к Сюнскэ.

– Ну как? – спросил он насмешливо.

Сюнскэ лишь улыбнулся и ничего не ответил. Нитта подошел еще к одному больному в очках в металлической оправе, который выглядел сильно раздраженным.

– Наконец-то мирный договор, как я слыхал, подписан. Так что теперь у тебя будет масса свободного времени.

Больной поднял свои грустные глаза и пристально посмотрел на Нитту:

– Нет, свободного времени у меня не будет. Ведь Клемансо ни за что не согласится на мою отставку.

Нитта и Сюнскэ переглянулись и, скрывая улыбку, молча направились в дальний конец палаты. Нитта обратился к благородного вида седому человеку, который уже давно внимательно следил за ними:

– Что слышно? Жена еще не вернулась?

– Вот именно. Она-то хочет вернуться, но…

Больной вдруг подозрительно посмотрел на Сюнскэ и сказал с отвратительно серьезным видом:

– Сенсей, вы привели ужасного человека. Это и есть тот самый соблазнитель. Он-то и обольстил мою жену…

– Да? В таком случае его нужно поскорее отвести в полицию.

Беззаботно изменив тон, Нитта снова повернулся к Сюнскэ:

– Знаешь, когда эти люди умрут и их мозг будет извлечен, на его красноватых извилинах окажется тонкая субстанция, напоминающая яичный белок.

– В самом деле?

Сюнскэ все еще улыбался.

– Таким образом, и извержение вулкана Бандайсан, и прошение об отставке, поданное Клемансо, и соблазняющий женщин студент появляются из этой самой субстанции, напоминающей яичный белок, – она рождает наши мысли и чувства… Остальное можно себе легко представить.

Нитта, повернувшись к копошащимся больным в серой полосатой одежде, чтобы утихомирить споры, ни к кому специально не обращаясь, сделал успокаивающий знак рукой.

XXX

Шедший в Уэно трамвай, на который сели Хацуко и Тацуко, освещенный весенним закатным солнцем, медленно отошел от остановки. Сюнскэ, сняв форменную фуражку, поклонился смотревшим в окно девушкам, державшимся за кожаные ремешки. Они улыбнулись ему. Сюнскэ показалось, что особенно пристально посмотрела на него Тацуко и ее улыбающиеся глаза были подернуты грустью. В его памяти на какой-то миг молнией мелькнул образ молодой женщины, пережидавшей дождь у входа в обшарпанное здание университета. Тут трамвай пошел быстрее, и девушки в окне в мгновение ока исчезли из его поля зрения.

Глядя вслед, Сюнскэ чувствовал, как сердце его воспламеняется от волнения. В