Крым - Александр Проханов

Официанты раскладывали закуски, наливали шампанское. Лемехов, поддерживая необязательную беседу, гадал, не является ли кто-нибудь из этих именитых людей членом тайного ордена «Желудь».

Голос с восторженным придыханием, пролившийся откуда-то сверху, возвестил:

– Президент Российской Федерации Юрий Ильич Лабазов!

Все потянулись на этот певучий голос, единодушно вставали, и на ярко озаренный подиум вышел президент, невысокий, ладный, точно и изящно переставлявший ноги, с легкой отмашкой левой руки, с выправкой офицера. Все неотрывно смотрели, как он приближается к стойке в центре подиума.

Лемехов остро следил за его движениями и обнаружил в поступи едва заметную аритмию, словно каждый четкий шаг и безукоризненная осанка стоили ему боли.

Президент подошел к стойке. Появился служитель с бутылкой шампанского и бокалом. Наполнил бокал и передал президенту. Лабазов принял бокал, обвел зал приветливым, одинаковым для всех взглядом:

– Дорогие друзья, поздравляю вас с праздником великой Победы. Эта Победа добыта нашими отцами и дедами ценой великих жертв и утрат. Она принадлежит всему человечеству. Россия гордится тем, что она является родиной великой Победы. Будем достойны этого всемирно-исторического подвига. За Победу! – Он поднес бокал к губам и ровно, спокойно выпил.

Все воодушевленно чокались, наполняя зал стеклянным перезвоном. Банкир, чокаясь с Лемеховым, лукаво прищурил глаз и произнес:

– За нашу Победу!

Лемехов ждал, что Лабазов спустится с подиума и направится к столам. И тогда, ударяя своим бокалом в бокал президента, Лемехов договорится о встрече.

Но Лабазов опустил бокал на стойку и покинул подиум, все с теми же, едва заметными сбоями в походке, которые вызывались болью.

Празднество продолжалось, но Лемехов потерял к нему интерес, разочарованно осматривал зал.

Министр финансов, осторожно отпив половину бокала, произнес:

– Все-таки наш президент умеет превратить политику в увлекательный театр. Умеет внести в обыденность искусную интригу.

– Что вы имеете в виду? – спросил банкир.

– Опубликован шорт-лист преемников на пост президента. Конечно, в нем значатся премьер-министр, глава Совета Федерации, глава Думы, глава Администрации президента. Но кроме них заявлена еще одна неназванная фигура. Не из титульного списка. Какой-то особо любимый президентом деятель. Вы не знаете, кто это, Евгений Константинович? – Министр, лукаво улыбаясь, обратился к Лемехову.

– Даже если бы Евгений Константинович знал, то не ответил бы. – Правозащитник понимающе усмехнулся.

– Я уже сказал вам, Евгений Константинович, в Дамаске вас встретит посол, вы рассчитывайте на его всяческое содействие, – сказал замминистра иностранных дел.

Лемехов увидел, как через зал идет генерал ФСО Дробинник, доверенное лицо президента. Он выполнял его особые поручения, формировал список визитеров. Лемехов поднялся и поспешил навстречу генералу.

– С праздником, Евгений Константинович. – Дробинник дружелюбно пожал руку Лемехова, глядя на него прозрачными глазами, в которых, как икринки, мерцали темные точки.

– С великой Победой, Петр Тихонович, – дорожа этим дружелюбием, ответил Лемехов.

– Ну как, удалось поохотиться? – спросил Дробинник. Его узкое лицо было бледным, и только пересекавший его шрам странно розовел. – Я улучил два денька и махнул на вертолете под Талдом. Привез трех гусей.

– А я как цепями прикован. Сам как гусь.

– Я знаю, вы побывали в Волгограде. Призвали вернуть ему имя Сталинград. Я, признаться, того же мнения. Даже сказал об этом шефу. А он ответил – еще не время. Пусть люди созреют. Тогда, быть может, проведем референдум.

– Хотел просить вас о любезности. Мне необходимо повидаться с президентом. Обсудить неотложные проблемы космической отрасли. В нашем «Лунном проекте» возникли заминки. Устройте мне встречу с Юрием Ильичом.

Дробинник смотрел на Лемехова спокойными, прозрачными, как талая вода, глазами, на дне которых притаились темные икринки.

– Я постараюсь. Когда вы вернетесь из Сирии, позвоните мне. Думаю, шеф согласится вас принять.

Они обменялись рукопожатиями, Дробинник двинулся через зал, и многие, увидев его, вставали.

Гости покидали банкет. Лемехов уходил вместе с двумя знаменитыми врачами, кардиологом и нейрохирургом. Шел между ними, шутил:

– В таком обществе мне не страшны ни тромб в сердце, ни опухоль в мозгу.

Купола Успенского собора казались золотыми, запущенными в космос шарами. Их резные кресты, как антенны, принимали из мироздания священные послания.

Глава 20

В тетрадях отца Лемехов обнаружил стихотворение, написанное твердым отцовским почерком перед его отъездом в последнюю роковую командировку.

На сиреневой опушке,В малахитовой водеБирюзовые лягушкиМне вещали о беде.

И следила взглядом зоркимВороненая беда.И чернела за пригоркомСмоляная борода.

Это будет в новолунье,На неведомой войне.Бирюзовые квакуньиЗарыдают обо мне.

Этот отцовский стих, исполненный предчувствий, поразил его. Словно писал его не отец, а он сам, отправляясь на «неведомую войну». Гуляя по лесной дороге с Верхоустиным, он видел эту сиреневую опушку, малахитовую воду в придорожной канаве, бирюзовых лягушек. Все это было явлено ему перед тем, как он прочел стихотворение отца. Судьба отца, как неотвратимая волна, наплывала на него. Вовлекала в стремнину, которая вначале их разлучила, а теперь сулила встречу. Он перечитывал вещий стих, и его, как и отца, мучили предчувствия.

Он отправлялся в Сирию инспектировать поставки бронетехники и зенитно-ракетных комплексов. Страна, еще недавно благополучная и ухоженная, горела и разрушалась. Гибли христианские монастыри и мечети. Взрывались электростанции и гидросооружения. Исламские боевики малыми группами и большими отрядами, оснащенные стрелковым оружием и гранатометами, непрерывно проникали в Сирию из Ирака, Иордании, Ливии. Бородатые, опаленные пустыней, неутомимые и беспощадные, они захватывали города, устраивали казни; обвешанные взрывчаткой, ложились под танки правительственных войск. Сирийская армия, обученная для большой войны с Израилем, не справлялась с летучими боевиками, которые возникали среди цветущих селений, как призраки, и исчезали из пылающих руин, как дурные видения. Войска приходили в обезлюдевшие города и видели распухшие на солнце трупы и надписи на стенах, сулившие смерть Сирии и ее союзнице России. В этой войне неявно участвовали десятки стран, и она была готова превратиться в огромную войну Ближнего Востока, с последующим перетеканием в мировую. Сирии грозил удар авиации и крылатых ракет с американских кораблей и самолетов. Русские «Панцири» прикрывали небо Дамаска, готовые сбивать атакующие цели на дальних и близких подступах.

Лемехов отправлялся в Сирию узнать истинные потребности сирийских зенитчиков и способствовать увеличению военных поставок.

Но помимо этой очевидной цели, он преследовал еще одну. Хотел воочию увидеть войну. Хотел понять стихию, которая питала его деятельность, объясняла его нескончаемые труды. Хотел оказаться среди смертей и опасностей, которые рождало оружие. Оказаться целью, по которой били автоматы. Сесть в боевую машину пехоты, по которой стрелял гранатомет. Оказаться на боевом вертолете, ускользающем от инфракрасной ракеты. Как сказал Верхоустин, «услышать лязг пуль по броне». Он хотел стать президентом России, который изучал проблемы безопасности не в бункере Генштаба, а на усыпанной осколками земле, под очередями пулеметов.

Теперь, накануне поездки, его томили предчувствия. Ему казалось, что эта неведомая война издалека, через моря, пустыни и горы, протягивает к нему свои огромные, жилистые руки, перевитые синими венами. Влечет к себе слепо и неуклонно. Отрывает от дома, от любимого многоцветного светильника, от оранжереи с любимыми деревьями и плавающим белоснежным цветком. Эти руки не имеют туловища, а исходят прямо из разгромленных городов, сгоревших броневиков, бегущих по дорогам погорельцев. И там, среди развалин, на каком-нибудь разорванном тюфяке сидит бородач с автоматом, и в этом автомате уже находится пуля, которая сразит Лемехова. И эта далекая неясная война будет его первой и последней войной.

Предчувствия не были страхом, а ощущением чьей-то таинственной воли, которая вовлекает его в темную воронку судьбы. Эта воронка обнаружилась внезапно, среди честолюбивых и возвышенных замыслов, ослепительного взлета. Будто кто-то скрывал ее до времени, маскировал пленительными образами. И вдруг она появилась, как темный омут, из которого тянутся к нему медлительные щупальца с присосками, влекут в смерть.

Он вспомнил, как отец уезжал в свои военные командировки, в Анголу, Мозамбик, Эфиопию. Как снаряжала его мать, и в глазах отца появлялось печальное, обреченное выражение. Мать целовала эти печальные глаза и плакала.