Эрик Булатов рассказывает. Мемуары художника - Эрик Владимирович Булатов

навсегда. Я тогда еще не читала книг Булатова, и ощущение цвета, плоскости и перспективы без всякой теоретической базы действовало на мои рецепторы.

Думаю, каждый рожденный в СССР сразу схватывает это ощущение времени и давящей, искусственной, парадной, одномерной идеологии. Но в этих работах художник вел диалог с мирозданием и ощущалась такая художественная сила, что, в отличие от многих случаев концептуального искусства современников и сверстников Булатова, никаких комментариев не требовалось. В этих работах содержалось сильнейшее эмоциональное воздействие.

Совершенно неожиданным открытием стал для меня финал экспозиции – книжные иллюстрации Эрика Булатова к сказкам Перро, на которых я выросла и обожала с детства именно в этом издании листать дома у бабушки Бебы на Таврической улице. Оказалось, художника Булатова я любила давно, но этого не знала.

Моя счастливая судьба – журналист Татьяна Пинская – подарила мне возможность личного общения с Эриком Владимировичем и его женой Наташей. С первых дней знакомства для меня они составили одно целое, их союз неразделим. Первый раз мы пришли в относительно небольшую мастерскую художника в Париже и там увидели удивительные работы, сделанные в Италии. Золото Флоренции и рыжие Наташины волосы теперь навсегда для меня связаны в работах Булатова каким-то неизъяснимым общим светом.

Мы встречались и в Москве. Я не чувствую себя вправе писать о бытовой стороне жизни Эрика Владимировича. У него есть друзья и близкие ему люди, кто знает его дольше и ближе. Но за те несколько встреч у меня сложилось впечатление, что, впрочем, никакого быта и нет – Эрик Булатов представляется мне аскетом. Скромность, сдержанность, прямота, искренность – это его природа. И такие качества я вижу в его работах – детских иллюстрациях, пастелях, станковой живописи.

В Екатеринбурге в Ельцин-центре экспозиция на последнем этаже заканчивается масштабным полотном Булатова «Свобода». В обратной перспективе от нас в синеву небес сквозь облака уходят белые буквы. Они поднимают меня к той свободе, которая дана каждому из нас – оставаться человеком и любить мир. Таким я вижу в жизни и творчестве художника Эрика Булатова.

Катерина НОВИКОВА,

кандидат искусствоведения

Великий художник и человек с большой буквы

Впервые я вживую увидел работы Эрика Булатова в Московском доме художника на Кузнецком Мосту. Больше всего мне тогда запомнился фонтан «Дружба народов» – он просто поразил меня. Тогда же возникло большое желание познакомиться с Эриком. Но долгое время не получалось. Окружение у меня в основном было поэтическое: Лева Рубинштейн, Тимур Кибиров, Миша Айзенберг и другие. В мастерской Эрика Булатова и Олега Васильева устраивались, я слышал, литературные встречи, в основном поэтические чтения, но меня не звали. Мы собирались своей компанией у Миши Айзенберга на кухне. Там как-то возникала тема литературных встреч в мастерской Эрика Булатова и Олега Васильева, но Миша всегда очень трепетно относился ко всяким новым контактам и почему-то считал, что я еще не дорос до этих встреч. Один раз, когда мы уже расходились, зашел разговор с Мишей Шейнкером об очередной встрече в мастерской, и я спросил, нельзя ли мне туда сходить? Миша Шейнкер охотно меня пригласил. Таким образом я туда и попал.

Эрику меня представлял Сева Некрасов, которому нравилась моя живопись, он увидел ее на Малой Грузинской в подвале. Вот так мы познакомились. Эрик показал свои работы, они произвели на меня очень сильное впечатление. Я почувствовал родственную душу. После этого мы начали общаться и довольно быстро сошлись. Где-то в 1984 году я пригласил Эрика и Олега к себе, чтобы они посмотрели мои работы. Они приехали целой командой. Я показал работы – как раз года за два до этого я начал проект типа «Москва и москвичи». Некоторые существенные моменты моих работ резонировали с тем, что Эрик делал. Ему тоже так показалось, и мы сдружились. Эрик был очень открытым, человеком широкой души, чем отличался от многих других художников. Например, когда начали нелегально вывозить живопись андеграунда в США, он порекомендовал Гале Мэйн, которая этим занималась, посмотреть мои работы. Она их отсняла, показала в США (Нортону Доджу) и тоже начала их вывозить.

Эрик – прекрасный рассказчик. Он охотно говорил об искусстве, в частности о своих работах. Мне это было очень интересно. Для него огромное значение имело пространство картины, о котором он много рассуждал. И это было близко моему ощущению, я тоже со своим бэкграундом архитектора создавал картины через призму архитектурного восприятия, а архитектура – это работа с пространством. А еще я завидовал Эрику – тому, что он всегда был уверен в том, что делает. У меня нащупывание своего пути было сопряжено с постоянными сомнениями. Уверенность Эрика была для меня недостижимым идеалом.

На всех этапах нашего общения, да и вообще всегда, Эрик оставался самим собой. Этим он мне очень симпатичен. Он никогда, в отличие опять же от многих других художников, из себя никого не строил. Когда мы были вместе в первый раз в Нью-Йорке, нас попросили спеть, и мы пели русские песни, и Эрик делал это великолепно. Он единственный из живущих художников, которого я безусловно считаю великим.

Эрик – большая и цельная личность. И все его творчество выстраивается в единый творческий путь. Он рефлексирует и превращает в живопись свои ощущения; очень живо, эмоционально и открыто переживает ту реальность, которая вокруг него. Его отношение к СССР известно, а в Нью-Йорке у него возникло воодушевление. Город увлек его уникальным пространством, и он начал делать вроде бы другие вещи, но на самом деле это стало продолжением его пространственных рефлексий. Эрик – художник одновременно глубоко думающий, рефлексирующий, и тонко, непосредственно чувствующий. Эрик числился и концептуалистом, и соц-артистом, но на самом деле всегда был самим собой, не подстраивался ни под что.

В США я быстро понял, что там ситуация иная, чем была в СССР, где существовало две культуры: официальная и андеграундная, каждая со своими ценностями и иерархиями. А в США на всех была единая пирамида успеха. Если ты вне ее, то ты никто. Художники вынуждены играть в какие-то игры, чтобы их заметили. Я навсегда запомнил разговор с Маргаритой Тупицыной (искусствовед, куратор, историк русского авангарда и конструктивизма. – Прим. ред.). Когда меня в Москве уже нечаянно открыли американцы, она мне по телефону объяснила, что стыдно и непрофессионально «работать в стол», как мы делали в андеграунде. Любой начинающий художник должен изначально прикидывать галереи, в которых хочет выставляться, и делать такие работы, чтобы привлечь внимание нужных галеристов. Объяснила как аксиому, непреложную