Дело Ильназа Галявиева - Линар Фархутдинов

знатоки законов, совсем как наш президент, тоже дипломированный юрист, известный сторонник решения вопросов исключительно в правовом поле.

Также и журналисты показали себя большими специалистами в своем деле. Если вы и приходили на суды, то пропускали мимо ушей все, что не входило в официальный канон, обозначенный органами после полудня 11 мая 2021 года. Благодаря вам люди не услышали ничего из данных в суде показания Рината Галявиева, где он заявил о давлении на него следствия и рассказал о трех ружьях; когда вы брали у него комментарии в частном порядке и он доверялся вам, вы обманывали его, оставляя лишь то, то нужно вам, а не то, ради чего он с вами встречался. Чем он заслужил такую изоляцию, почему был лишен права рассказать свою историю и быть услышанным? Разве audi alteram partem, «выслушай другую сторону», не общий принцип юриспруденции и журналистики? Тяжело раненый Ильназом Галявиевым работник гимназии Мулланур Мустафин сказал вам на камеру, что простил его, что парень запутался, но вы вырезали эти слова из репортажа, словно прощение преступника потерпевшим теперь тоже считается одобрением его действий. Вы скрупулезно следили, чтобы фамилия Галявиева не вызывала у зрителя никаких эмоций, кроме страха и ненависти, и никаких сомнений в его исключительной вине.

Может статься, что все противоречия в деле Галявиева имеют некое труднопредставимое объяснение, не противоречащее обвинению; может быть, но до сих пор это объяснение не было представлено, поэтому нет причин игнорировать эти противоречия; картина сложна и противоречива, но есть такая, какая есть, такой ее и следует показать. Упростить сложное в угоду людям в погонах, не имея на то разумных оснований, есть производство лжи, лжи очень опасной, поскольку речь идет о смерти мертвых и жизни живых детей.

Философ Мишель Фуко, пытаясь понять, «как власть властвует и заставляет повиноваться», пришел к различению «законной власти наказывать и технической власти дисциплинировать». Дисциплинарная власть действует до и под законами, опутывая человека на микроуровне, локально, в его повседневной жизни. Тюрьма является вершиной дисциплинарной практики, но и «вольная» жизнь состоит из системы более мягких, «разбавленных» тюрем, где человек дисциплинируется от рождения до старости, и без этой системы государственная власть с ее законами была бы, считает Фуко, ничем. В качестве примеров дисциплинарных практик Фуко анализирует школу, больницу, армию и тюрьму, однако основным инструментом дисциплинарной власти является место работы.

Только дисциплинарной властью можно объяснить такое послушание и единогласное отрицание очевидного со стороны всех причастных к трагедии в гимназии № 175. Природа дисциплинарной власти такова, что она может выкинуть тебя из социального лифта, не нарушив ни одного из твоих прав. Послушание и практическое соучастие становится ценой выживания в дисциплинарном обществе, в нем «глупо не быть глупым», а в любой сомнительной ситуации побеждает принцип «государству виднее». Все места, из которых можно выразить сомнение в рациональности такого устройства, заняты уполномоченными специалистами. И потому эта книга существует лишь благодаря «асоциальной сентиментальности» (Хоркхаймер) ее автора, и в этом наглядный пример связи свободы, власти и знания.

Дисциплинарная власть позволяет подчинять, не нарушая закона. Все показания по делу Галявиева были озвучены в открытом суде, но, благодаря работе профессиональных журналистов, не попали на страницы никаких изданий. В этом суть дисциплинарной власти: внешне соблюсти закон и даже выказать демократическую благосклонность, оставив суд открытым вопреки просьбам прокурора, потерпевших и самого подсудимого, но при этом обеспечить тот же результат, что и при закрытом заседании. Вам почти все выложили открыто, все рассказали и показали, и если никого это не заинтересовало, если никто не захотел этого услышать и написать об этом, то это уже не проблема суда.

Конечной целью дисциплинарной власти является превращение заключенного в своего собственного надзирателя. Человек должен впитать «расклад» и поступать сообразно ему без малейшего принуждения. Если человек сам перестает требовать закона, то власти больше не приходится дискредитировать себя борьбой с ним. Он смирился с противоречием слова (гарантированных законом прав и процедур) и дела, мечта об их тождестве покидает его, начинает казаться выдумкой, которая никогда не существовала и не будет существовать. Тех же, «кто правильные книжки в детстве читал», он начинает воспринимать именно как всего лишь книжников, фантазеров, оторванных от реальности, ведь на самом деле невозможно ни сопротивление, ни коллективное действие, ни успешная борьба за тождество слова и дела и победа в этой борьбе. До меня дошли слова, сказанные одним жителем Казани, многодетным отцом: «Я все-таки поеду на Украину, а то еще моим детям «галочку» поставят». «Галочка» — это дисциплинарная власть во плоти, но как преувеличено неверие в свои силы, так преувеличена и сила противостоящая. Нет давно уже никаких «галочек» детям непокорных, эти времена прошли и не вернутся, однако мифическая «галочка» осталась в голове этого несчастного и гонит его на гибель и убийство, словно реально высказанная угроза. С точки зрения дисциплинарной власти этот человек достиг идеальной кондиции.

«Что же привело нас к этой небывалой беде? К этой совершенной беззащитности людей перед набросившейся на них машиной? К этому невиданному в истории слиянию, сплаву, сращению органов государственной безопасности (ежеминутно, денно и нощно нарушавших закон) с органами прокуратуры, существующей, чтобы блюсти закон (и угодливо ослепшей на целые годы), — и, наконец, с газетами, призванными защищать справедливость, но вместо этого планомерно, механизировано, однообразно извергавшими клевету на гонимых <…>

Когда и как оно совершилось, это соединение, несомненно, самое опасное изо всех химических соединений, ведомых ученым? Почему оно стало возможным? Тут огромная работа для историка, для философа, для социолога. А прежде всего — для писателя. Это главная сегодняшняя работа — и притом безотлагательная».

Лидия Чуковская написала эти строки в 1968 году по поводу нежелания и запрещения советских властей говорить о преступлениях сталинизма (они предпочли один раз осудить и больше не вспоминать). Опубликовать свой вопрос в России она смогла только в 1989 году. Сейчас 2023 год, уже седеют «дети перестройки», но похоже ли, что эта «огромная безотлагательная работа» была нами проделана? Конечно, наша действительность — ни разу не сталинизм; то была трагедия, подлинный эпос, у нас же, хоть и жестокий, кровавый и подлый, но все же пошлый мещанский фарс. Однако вопрос правомерен: почему так похоже описание России почти столетней давности на Россию нынешнюю; если нет ни царизма, ни большевизма, то какие для этого предпосылки?

Один из ответов на этот вопрос предложил и развил историк Юрий Фельштинский: КПСС исчезла, а КГБ лишь сменил название и, не сдерживаемый руководством и идеологией партии, продолжает делать, что умеет