Любовь и прочие обстоятельства - Эйлет Уолдман

— Ты не голоден? — спросила я. И тут руки у меня задрожали. — Пожалуйста. Не надо. Я тебя люблю.

— Знаю.

— И ты меня любишь. Сам это знаешь. Ты слишком сильно меня любишь, чтобы оставить.

— Мы будем видеться. Каждый день на работе.

— Это еще хуже. Ты с ума сойдешь.

Я даже не пыталась скрыть рыдания. Огромные слезы катились по лицу и капали с подбородка.

— Эмилия, у меня ребенок. Я не могу так поступить с Уиллом. Ты не понимаешь, что это такое, когда у тебя ребенок.

Лицо Джека под летним загаром было страшно бледным.

— Разве, заведя ребенка, человек теряет право быть счастливым?

— Он теряет право быть эгоистом.

— Почему ты женился на ней? Почему не подождал меня? Ты ведь знал, что я появлюсь. Ты должен был дождаться.

Джек не назвал меня сумасшедшей. Он встал, подошел ко мне и начал целовать в щеки, стирая слезы своими губами. Потом положил деньги на стол и вывел меня на улицу. Вечер стоял нестерпимо душный, хотя было лишь начало июля — слишком рано для густой и влажной духоты, которая установилась в городе. Мы дошли до Первой авеню, Джек остановил такси, посадил меня в машину, сказал шоферу мой адрес и захлопнул дверцу. Я смотрела на него через заднее стекло — невысокий мужчина в деловом костюме, который казался нелепым и неуместным посреди затянутой в кожу и украшенной пирсингом богемы Ист-Вилледж.

Тем же вечером Джек признался Каролине. Он сказал, что у него была любовница, но теперь все кончено. Каролина его выгнала. Через три дня я спала с ним в номере «Карнеги», на Пятьдесят восьмой улице.

Сегодня Джек не заговаривает о нашей ссоре и о гадостях, которые я ему кричала. Он очень рад, что я вернулась, и даже не спрашивает почему. Даже не интересуется, почему мы занимаемся любовью. Возможно, подозревает, что это способ помириться.

Прежде чем заснуть, Джек говорит, что завтра отвезет Уильяма домой. Ему пришлось признаться, что Уильям случайно услышал разговор о беременности матери, и Каролина потребовала привезти сына пораньше, чтобы официально сообщить ему новость.

На следующее утро, за завтраком, муж рассеян. Я пытаюсь рассказать ему о Марше памяти и о том, почему, на мой взгляд, нам следует туда пойти, но Джек почти не обращает на меня внимания.

— Что случилось? — спрашиваю я.

— Ничего.

— Что?

Он подталкивает мне газету.

— Слушай, ты не очень расстроишься, если я заскочу в офис? Всего на полчаса. Максимум на час. Мои ребята там работали все выходные над ходатайством, и мне бы хотелось к ним наведаться.

— А до завтра это не подождет?

— Я просто хочу проверить, как дела, чтоб они не думали, будто я на выходных играю в гольф, а всю работу сваливаю на них. Я ненадолго. Могу взять Уилла с собой, если хочешь.

— Я не хочу к тебе на работу, — отзывается тот. — В твоем офисе еще хуже, чем в мамином. У мамы по крайней мере есть модели человеческих внутренностей.

— Ничего страшного, — говорю я. — Он побудет со мной. В любом случае мне нужно проветриться. Я, кажется, сойду с ума, если еще посижу дома.

Джек поднимает бровь, но не упоминает о том, что я дома всего лишь с одиннадцати часов минувшего вечера — трудно сказать, что я засиделась в четырех стенах.

— Так что ты думаешь о прогулке в парке? — спрашиваю я. — О Марше памяти? Как тебе кажется, нам стоит туда идти?

— Не знаю, Эм. — Джек допивает кофе и встает. — Раньше ты ведь не хотела делать ничего подобного.

— Ну да, в том-то и дело…

— Что, по-твоему, ты от этого получишь?

Этот вопрос, столь грубо сформулированный, меня останавливает. Я собираюсь сказать Джеку то же самое, что и матери, — что общество людей, переживших одинаковое несчастье, способно исцелять, пусть даже ненадолго. Но Джек знает мое мнение о групповых тренингах, он много раз слышал, как я высмеиваю их предполагаемые достоинства. Он не поверит, что я внезапно передумала. И слова Минди о том, что прогулка поможет мне вернуть парк, не произведут на него впечатления. В конце концов, Джек знает, как часто я искала прибежища в парке, невзирая на постоянное присутствие детей и матерей. Муж слишком хорошо меня знает, чтобы принять столь простое объяснение.

Пытаясь объяснить это Джеку, я понимаю, что возлагаю большие надежды на Марш памяти, надеюсь, что его сентиментальность и слащавые дифирамбы умершим детям каким-то образом выведут меня из застоя, встряхнут, вылечат от столбняка, в который я впала после смерти Изабель. Апатия наконец пройдет, это слишком скучно, чтобы продолжаться бесконечно. Может быть, Марш памяти откроет мне новый, менее утомительный способ горевать.

— Можно мне туда пойти? — спрашивает Уильям, когда я замолкаю.

— Это не для детей, Уилл, — отвечает Джек.

— Нет, — возражаю я. — Это для всей семьи. Думаю, он может пойти. И это даже хорошо. Разве ты не понимаешь? Появится смысл нашего присутствия там. Мы как будто начнем заново, все вместе. Мы втроем — и Изабель. Точнее, память о ней. Это будет новое начало. Или конец. Ну, или что-нибудь еще. Но нам всем нужно пойти. Ты, я и Уильям.

Джек переводит взгляд с сына на меня, и я понимаю, что наши исполненные надежды лица вновь внушают ему мысль о примирении и гармонии.

— Ты уверена? — спрашивает он.

— Конечно.

— Даже вечером Центральный парк — одно из самых безопасных мест в городе, папа, — заявляет Уильям. — В прошлом году там случилось всего сто двадцать семь преступлений, из них ни одного убийства.

Джек смеется.

— Я, в общем, не то чтобы сильно волнуюсь о безопасности, старина.

— Дело в том, что мне очень хочется увидеть парк вечером, — объясняет Уильям. — Я никогда не видел, как там горят фонари — ну, кроме тех случаев, когда их забывают выключить днем.

— Прогулка будет во второй половине дня, — говорю я. — Она закончится в сумерках.

— Хорошо, — отвечает Уильям. — Я хочу пойти.

Я спрашиваю мальчика, чем он хочет сегодня заняться.

— Пойдем в парк, — просит он.

— Уверен? — Я-то не против, но не хочу, чтобы он чувствовал себя обязанным идти в парк только потому, что таково мое желание.

— Да.

По пути к выходу я предлагаю Уильяму сходить в туалет. Он сообщает, что это вовсе не обязательно, и напоминает, что он мальчик, а следовательно, ему нетрудно будет просто пописать возле дерева, если возникнет такая необходимость.

— Потому что у меня есть пенис, — заявляет он. — Это ты не забудь сходить в туалет. У тебя нет пениса.

— Спасибо за урок анатомии.

Пока я в ванной, звонит телефон.

— Не подходи, — кричу я, но Уильям уже взял трубку. Я не слышу его, но прекрасно знаю, что именно он говорит. Его телефонные манеры неподражаемы, из мальчика получился бы идеальный секретарь. Он всегда говорит: «Квартира Вульфов, Уильям слушает». Джек утверждает, что когда Уильям берет трубку дома у матери, он говорит то же самое, только заменяет «Вульф» на «Соул». Ошибиться он не способен, Уильям слишком осторожен.