Не сотвори себе кумира - Иван Ефимов

– За что их арестовали?

– Было бы кого, а за что – это найдут… В данном случае якобы за то, что они портили хлебопродукты – в муке находили жучка и его личинки, якобы заражали клещом семенное зерно и фуражные запасы… С какой целью? В обвинении было сказано общей фразой: чтобы вызвать недовольство населения политикой партии и Советской власти. Сказано устрашающе, а по сути – ничего…

– Судили их? Из этого «Заготзерна»? – спросил Шевчук.

– Было объявлено о разбирательстве дела в открытом заседании, но я-то точно знаю, что никакого заседания не было. Наша мельница входит в это объединение и подчиняется конторе, и уж я-то по своему положению обязан быть в курсе событий. Кого же и приглашать, как не из числа актива! Никакого суда не было, уверяю вас!

– Значит, всех сразу и выпустили?

– Всех шестерых расстреляли…

– Как расстреляли? Без суда и следствия? За что же?!

– Следствие было, конечно. Вроде нашего… А суда не было никакого. О расстреле было сообщено в «Ленинградской правде» официально на другой день. Тут уж не верить нельзя… Вероятно, судила особая «тройка», заочно. А за что? Будто бы за вредительство да еще за то, что они будто бы организовали а районах антисоветские группы, вроде своих филиалов, в том числе и на нашей мельнице.

– Значит, вас в эту компанию?

– Значит, да. Раз папку для «дела» завели, надо ее заполнять. Дня через два после этого события на нашей мельнице арестовали человек десять. В том числе загребли и меня…

Когда я спросил Никитина, слышал ли он о старорусском процессе над работниками межрайонной конторы, он подтвердил, что такой процесс там происходил. И кажется, «открытый».

– Об этом тоже сообщалось в газетах. Расстреляно восемь человек. И вообще октябрь был месяц урожайный на процессы. В октябре же был процесс и над работниками Охтинского химкомбината. Химиков судил военный трибунал Ленинградского военного округа.

– Почему же трибунал?

– Все же химия, полувоенная продукция. В обвинении было сказано, что эта группа работала будто бы по заданиям гестапо. А тут уж не шутки… Тут дело трибунальное.

– Гестапо. Это что-то слишком…

– Но это еще не все. Охтинцам предъявили обвинение в организации террористических актов против руководителей правительства, против самого Сталина…

– И все это доказано? Все правда?

– Стало быть, из-за них и не было суперхостату для колхозов? – не выдержал Шевчук, поперхнувшись на трудном слове.

– Едва ли…- тихо промолвил Никитин.- Сколько во всем этом правды – судить трудно. Одной истории, может быть, это станет известно. Но при любых условиях приговорить к расстрелу сразу полтора десятка людей – это непостижимо, бесчеловечно. Никогда еще такого не бывало в истории нашего государства…

Постепенно мною стал овладевать страх, страх за свою судьбу. «Боги жаждут, Иван!»-вспомнились мне вещие слова редактора «Трибуны» Мирова. «Боги жаждут крови!» – мысленно повторял я его слова, и жуткий след все глубже проникал мне в душу.

На Шевчука эти сообщения подействовали не менее сильно, чем на меня и наших соседей, от которых Никитин ничего не собирался скрывать.

Тарас Петрович не принимал участия в наших разговорах. Он был далек от мира отвлеченных вопросов и событий, совершающихся за пределами его деревни, семьи, соседей по колхозу. Но рассказ о химиках, видимо, что-то разворошил в нем – он долго ворочался, вздыхал и вдруг заговорил:

– А ведь и у нас в Острове тоже, я слышал, был суд над районным начальством. Верно, был! Но как-то у меня об этом запамятилось. А вот теперь вспомнил: судили! И председателя, и заврайзо, и еще кого-то, и тоже будто всех порешили.

Как бы очнувшись от долгой умственной спячки и все более и более воспламеняясь от нахлынувших воспоминаний, он торопливо и сбивчиво продолжал:

– И Никифорова Федора Никанорыча в одночасье с ними убили – это председателя соседнего колхоза «Новый свет». Хороший был мужик, справный, царство ему небесное! – И Шевчук перекрестился, задевая перстом за верхние нары.

– Ну-ка, расскажите, Тарас Петрович, что вы еще слышали и когда это было? – стал я допытывать Шевчука.

– Судили будто бы в середине августа, а может быть, и попозднее. В районной газете все было пропечатано! Пора-то рабочая была, не до газет было, а вот ребята, дети мои, читали, а я только и упомнил, что о председателе да заведующем земельным отделом. Дельный был тот Никанорыч, соблюдал общее хозяйство, заботливый и бережливый, а вот поди ты, не пожалели – и пропал мужик…

– А тебя-то, Петрович, за что арестовали? Тоже за вредительство?-спросил Никитин.

– Заарестовали-то меня за снопы с зерном: взял по осени с поля десяток снопов…

– Сцапал социалистическую собственность?-съязвил кто-то.

– Не стащил, а взял с позволения бригадира. ребят то у меня четверо, и все мал-мала меньше, а хлеба fi распределения не хватает. Вот и попросил этих снопов поля, чтобы выколотить зерно в избе, насушить да и ступе потолочь мучишки ребятам на лепешки.

– Вот тебе за то и натолкли и натолкали…

– Дорогонько тебе лепешки обошлись.

– Надо бы трудодней ждать, по ним бы получи

– Трудодни?! Труды и дни есть, а вот какая от него польза – неизвестно. Грош ломаный и тот дороже, чем наш трудодень.

– Как же так – трудодней много, а хлеба и денег нет?

– А вот и так,- отвечал, уже сердясь, своему новому собеседнику разговорившийся Шевчук.- Ты городской? Да? А почем ты в лавке покупаешь хлеб? По рублю за кило?! А государство платит колхознику за него гривенник! И за картошку цены нету. И за лен, и за молоко, и за мясо государство платит в десять раз меньше, чем надо, вот так.

Чувствуя, что все его внимательно слушают, Шевчук продолжал:

– Ты думаешь, мужик уж совсем дурак и разучился считать? Сколько же колхозникам остается после такой обираловки? Почему все бегут из деревни, ты знаешь? Даром работать никто не хочет – интересу нет! Машину и ту маслом смазывать надо, иначе она работать не станет.

Он замолчал так же неожиданно, как и заговорил. Мы тоже молчали, думая об услышанном. И все, кто слышал Шевчука, вдруг затихли. Это была голая правда.

Впрочем, именно за правду и гибнут люди повсеместно…

Верно говорят, что счастье переменчиво, а в тюрьме оно и вовсе скоротечно. Своего насиженного, а точнее, належанного места под юрцами мы лишились довольно скоро, не погрев его и двух недель. А случилось это так. Однажды среди дня широченная решетчатая стена вдруг ненароком раздвинулась, как по волшебству, и все услышали команду:

– Выходи строиться! Быстро!

– С вещами? Всем выходить?