Не сотвори себе кумира - Иван Ефимов

Во мне снова все закипело, и я, перебивая Бложиса, сказал:

– Вам известно, гражданин Бложис, как в этом заведении добиваются «признаний»?

– Что вы хотите этим сказать? – уже тише спросил Бложис.

– Только то, что здесь работают не следователи советской юстиции, а гестаповцы! Да, да, я не обмолвился,- еще громче сказал я, заметив попытку Бельдягина прервать меня.- Своими изуверскими методами наши Следователи перещеголяли известные нам по газетам зверские допросы в фашистских застенках… И все они, Эти советские изуверы,- члены Коммунистической партии большевиков… Кто же нас рассудит, если и пытаетесь проповедуете бесконтрольность над следственной практикой?

– Вы ответите за эти слова, Ефимов, они вам дорого обойдутся,- злобно, но тихо сказал Бельдягин, разглядывая бумаги.

– Я уже ответил, а сегодня подтверждаю при свидетеле…

Бельдягин нервно закурил, а его напарник шумно заозирался на стуле, встал, выпил стакан воды и сказал, снова присев к столу:

– Вообще нас рассудит история, а в частности – предстоящая вам «тройка». Она разберется и справедливо рассудит наш спор…

– Смотрите, как бы и вам не оказаться под микроскопом истории.

– История в наших руках,-сказал Бложис,-и она нас судить не будет.

Разговаривать было больше не о чем. Бельдягин быстро заполнил бланк очной ставки и переписал в него мои предыдущие показания, с той лишь разницей, что ниже моей подписи теперь красовались уже две: палача и доносчика. В течение этой процедуры ни один из нас не промолвил больше ни слова.

Так было завершено мое следственное «дело».

Глава седьмая

Нету чудес,

И мечтать о них нечего.

В. Маяковский

Прошло несколько дней, а ни свидания с родными, ни передачи от них мне все еще не разрешали. Так мстил мне Бельдягин за доставленные излишние хлопоты, а главное, очевидно, за мою «обвинительную речь» на очной ставке с Бложисом. Становилось ясным, что именно Бложис скапливал у себя многие годы «компрометирующие материалы» на подчиненных ему пропагандистов и ответственных работников по его профилю.

Скрытный по природе, он все-таки не удержался и выдал свою тайну, когда в горячности сказал мне на очной ставке о «сигнализации в райком». А на очную ставку, как я понял, вызывались главные свидетели обвинения. Все сходится: именно Бложис подготовил материалы, которые могли послужить Бельдягину поводом или основанием для ареста.

На другой день после подписания протокола очной ставки мне объявили, что я могу пользоваться тюремным ларьком. Туда я направился со специальным поводырем. Ларек представлял собой обычную одиночку, оборудованную стеллажами и прилавком. Убогость товарного ассортимента – булки, хлеб, папиросы, спички и сахар-объяснялась нетребовательностью здешних покупателей и ограниченностью их бюджета.

Но меня удивил не сам ларек, а то обстоятельство, что за его прилавком хлопотал не кто иной, как мой старый знакомый по первым дням заключения – проворовавшийся завмаг. В первый момент я не обратил на него внимания: он мне запомнился стриженым да и одетым попроще. Теперь же я увидел оборотистого работника в теплом бушлате и кубанке на голове. На меня он старался не смотреть, и только после того, как я с плохо скрываемой жадностью стал жевать свой черствый батон и высматривать на полках, что бы еще взять, глаза наши встретились и ларечник смущенно заулыбался:

– Вот неожиданная встреча, Иван Иванович! Долго же вас мурыжили.

– А вам сколько отвалили?- перешел и я на тюремный жаргон.

– Петушка схватил… Адвокат хороший защищал, а то бы…

– Не задерживайся, Ефимов,- поторопил надзиратель.- Не один у меня. За день знаешь сколько вашего брата тут перебывает. Так что поторапливайся.

Я отоварился почти на всю тридцатку, помня, что в камере моей все те же два десятка полуголодных мужиков и они ждут меня, как баланду в полдень. Торопливо рассовывая купленное по карманам и за пазуху, я не забывал сунуть в рот то кусок сахару, то шматок булки и умоляюще поглядывал на своего провожатого, чтобы он продлил мне эти мгновения свободы.

О ларечнике я уже не думал: каждому свое. Да и какое мне дело до чужого благополучия, тем более что перемена в моем душевном состоянии была радикальной. В ожидании вызова на суд или заседание легендарной «тройки» я заметно приободрился.

Но дни проходили, начался уже холодный декабрь, а я все еще парился в своей душной и тесной, до омерзения надоевшей мне камере. Но однажды вечером мне объявили:

– Ефимов, выходите с вещами.

– С какими вещами? Кто мне их дал? Нет у меня никаких вещей! – растерянно бормотал я от радости, вскочив с пола и торопливо надевая измятый пиджак на затасканную, потерявшую свой цвет рубашку и рассовывая по карманам табачные изделия и купленный вчера на последние гроши батон.

– Выходите совсем, есть у вас вещи или нет,- нетерпеливо сказал надзиратель.

– Но куда же я пойду среди зимы в летнем пиджачке?

– Что вы со мной спорите, я тут ни при чем. Сейчас фазу в каптерку за передачей, а оттуда к этапу. Торопись же!

Я распрощался с товарищами, повскакавшими со своих мест и стоявшими, как во время принятия присяги:

– Прощайте, меня вызывают, как видно, на заседание «тройки

Но реакция товарищей была иной:

– Гляди, как бы не целой «четверки».

– Всунет вам «тройка» дважды по пятерке…

– Прощайте, Иван Иванович. Авось не пропадете.

– И нам скоро тройка, семерка и туз… на лагерный бушлат.

– До свидания, авось в Сибири встретимся!

Спустившись в последний раз с громыхающей галереи, поплутав по еще незнакомым мне переходам и лесенкам, мы попали в полутемный коридорчик. В его тупике была дверь с табличкой «Кладовая», куда мы и вошли.

– Привел Ефимова из Старой Руссы.

– Очень хорошо,- ответил кладовщик-бытовик повернулся к стеллажам, на которых лежали тюки и узелки разных размеров и цветов.- Вам вчера принесли передачу из дома. Вот список-опись мешка. Получите и распишитесь.- И он протянул мне список, написанный! незнакомым почерком, а на прилавок положил знакомый мне рыбацкий рюкзак.

– Ваш запас на дальнюю дорогу,- заметил кладовщик.

– А письмо где?

– Никакого письма не было. Только мешок и спасибо!

– Не было или не разрешено отдавать?

– Мне не приносят того, что не разрешено,- ответил он, забирая список с моей распиской.- Я вручил все, полученное из приемной. А все тут или не все, я знаю, и мне дела до этого нет.

Он прав. Сам он утаить ничего не может, да и нет, если хочет отбыть свой срок поближе к дому. Значит, письмо задержали в другом месте, и называется это маленькой местью…