Ненужная мама. Сердце на двоих (СИ) - Лесневская Вероника

Я снова верю ему. Как раньше, когда он спасал моего брата и утешал меня.

Затаив дыхание, наблюдаю, как трепетно Гордей обнимает сейчас прильнувшую к нему Виолу, и понимаю, что он не причинит ей вреда. Чувствую это всем сердцем.

Доверяю безоговорочно, слепо, безусловно.

Неужели это тот же человек, который холодно выписывал смертный приговор нашим детям в кабинете Агаты? Разве от него я бежала заграницу, чтобы спасти двойняшек? Из-за него плакала долгими холодными ночами, когда мне было плохо?

У меня нет ответов… Но я знаю одно – именно такого Гордея я полюбила, немного уставшего, благородного и готового на все ради ребенка.

- Ви! – не унимается сын. Злится и нервничает, видимо, не забыв нашу встречу у лифта и не простив своего отца за его несдержанный крик в тот день. – Бяка!

Рус вырывает ручку из моей слабой хватки, подбегает к Гордею и замахивается, чтобы стукнуть его кулаком по колену. Округляю глаза от стыда и шока, приоткрываю рот и забываю, как дышать.

Боже, я воспитала хулигана! У нас ведь интеллигентная семья. Откуда он этого набрался?

- Руслан, прекрати вести себя так! Нельзя! Вернись ко мне, – ошеломленно отчитываю сына. Сама подлетаю к нему и беру подмышки, оттягивая от замершего на месте Одинцова. – Гордей, прости, пожалуйста. Не знаю, что на него нашло. Испугался, наверное.

- Не извиняйся, Вика, все нормально, - тепло отвечает он, а уголки его поджатых, бледных губ внезапно ползут вверх. – Я заслужил.

Его слова, произнесенные обреченным тоном, проникают в самую душу. Гордей растерзан и перемолот в жерновах нашего прошлого. Он не только мне сделал больно, но и себя не пощадил.

Почему? Зачем продолжает безжалостно терзать себя? Словно обезумевший мазохист.

Отрицательно качаю головой, хочу возразить, но Гордей вдруг послушно спускает с рук Виолу, которая явно недовольна таким решением. Приседает рядом с ней, позволяет крохотным пальчикам схватить себя за карман брюк, а сам мягко подзывает Руса. Сынок, в отличие от любвеобильной дочки, показывает характер и артачится. Поджав подбородок, словно готов расплакаться в любой момент, он отступает и прячется за меня то ли от страха, то ли из вредности.

- Посмотри, с твоей сестренкой все хорошо, - уговаривает его Одинцов, а я тону в бархатном, обволакивающем тоне. Боюсь пошевелиться или издать лишний звук, чтобы не спугнуть момент. - Но я хочу ей помочь, понимаешь? Полечить, - поглаживает Виолу по плечику. – Договорились? – свободную ладонь протягивает Русу для рукопожатия. Общается с ним серьезно, по-мужски, как со взрослым человеком, однако сын на контакт не идет.

«Папочка», - чуть не произношу вслух, растрогавшись их неловким взаимодействием. Отец старается, а сын стреляет колючками, как дикобраз.

В последний момент прикрываю рот костяшками пальцев, закусив указательный. Ловлю на себе теплый, не успевший потухнуть, ласковый взгляд Гордея. Непривычно до такой степени, что передергиваю плечами, разгоняя армию мурашек по всей спине.

- Поехали в мою клинику? – предлагает он осторожно, будто от одного неверного слова я могу забрать детей и убежать. – Есть кое-какая версия, хочу ее проверить. У меня самое современное оборудование, - добавляет с нажимом и заметной нервозностью, опасаясь отказа.

Его рука так и висит в воздухе, словно застыла. До сих пор остававшийся на месте Рус вдруг делает шаг, потом еще один – и наконец… вкладывает стиснутый кулачок в большую ладонь отца. От неожиданности Одинцов вздрагивает, переводит взгляд на неумелое рукопожатие сына, расплывается в удивленной улыбке.

Наш мальчик сразу забирает ручку, словно проявил слабость лишь на мгновение, а теперь снова вернулся в образ обиженного ребенка. Гордей не давит, не настаивает. Отрывисто кивает ему и поднимается, вопросительно покосившись на меня. Виола по-прежнему держится за его штанину, цепко впившись пальцами в ткань.

- Поехали, - соглашаюсь с улыбкой. Не узнаю ни себя, ни своего голоса.

- Спасибо за доверие, - хрипло отвечает Одинцов и сглатывает так тяжело, что кадык судорожно дергается. Прочистив горло, важно бросает с внезапно проявившимися приказными нотками: - Детские автокресла переставим ко мне в машину. Не хочу, чтобы ты в таком состоянии садилась за руль. Я сам вас отвезу.

Не спросив моего мнения, берет Виолу на руки, жестом приглашает Руса – и уверенно шагает к выходу. Сыночек семенит следом, как гусенок, однако держится на безопасном расстоянии. Мне остается лишь подчиниться.

***

В клинике Одинцова царит добродушная, уютная атмосфера, но меня это не успокаивает. С каждым шагом, приближающим нас к кабинету, мое сердце норовит пробить ребра и выскочить из груди.

- Ты сама как? – оборачивается Гордей, почувствовав мою тревогу. – Тебе плохо? – взволнованно прищуривается.

- Нормально, - сипло лепечу, переступая порог.

Мельком поглядываю на ширму, на рабочий стол Одинцова, на кушетку, где он делал мне ЭКГ. Воспоминания вихрем проносятся в голове и ныряют в самую душу, раздирая ее в лоскутки.

Надеюсь, Гордей забыл…

- Не бойся, маленькая, - нашептывает он, усаживая дочку на кушетку. – Однажды твоя мама тоже мне доверилась, но не до конца. Она рискнула собой... и оказалась права, ведь в противном случае вас бы не было, - бросает как бы между прочим, не зная, какой пожар его хлесткие фразы разжигают у меня внутри.

Оседаю на небольшой диван у стены, беру на руки притихшего Руслана. Глаза на мокром месте, и я больше не скрываю слез. Они стихийными ручейками стекают по щекам, капают с подбородка на макушку сына. Знаю, что Одинцов говорит все это не для Виолы – она все равно половины не понимает. Он обращается ко мне.

- Вика, посидите пока тут, я отведу ее на УЗИ, - сообщает после осмотра. Вопреки его просьбе, я чуть не подскакиваю с места. В панике не могу ничего спросить, а лишь часто, испуганно моргаю. – Все в порядке, - по слогам чеканит он, настороженно наблюдая за моей реакцией. – Просто подождите в кабинете.

Легко сказать! Как только за ними закрывается дверь, я крепче обнимаю сына и продолжаю бесстыдно плакать. Мысленно молюсь, как умею, прислушиваясь к шорохам и голосам из коридора. Не двигаюсь с места до возвращения Гордея.

Войдя в кабинет, отпускает ручку Виолы, и она беззаботно скачет ко мне. После «прогулки» с отцом стала живее и веселее, словно он вылечил ее одним своим присутствием.

- Как я и предполагал, - раздается как гром среди ясного неба, и у меня перехватывает дыхание от ужаса. Расстроенно жду приговора, устремив на Одинцова полные слез глаза. – Открытое овальное окно. Должно было зарасти соединительной тканью к году, но в некоторых случаях затягивается к двум-трем. В Германии должны были заметить, - добавляет несколько ревниво, словно укоряет немецких врачей, которые были рядом с его детьми, пока он ни сном ни духом.

- Мне ничего не сказали, - с трудом выталкиваю из пересохшего горла. – Проводили все необходимые обследования, брали анализы, но разговаривали с папой, а потом… все время рядом был Герман. И еще двойняшек осматривал кардиолог, который меня с того света достал.

- Наверное, не хотели тебя беспокоить, - хмурится Одинцов. – Немного недальновидно, учитывая, что ты мать – и все время проводишь с двойняшками.

- Что-нибудь можно сделать? – шепчу с надеждой, целуя Виолу в щечку.

- Да, я все расскажу, - убедительно отрезает. – Диаметр небольшой, есть тенденция к спонтанному закрытию. Главное, наблюдать и не допускать перегрузок. Реагировать незамедлительно при малейших симптомах. Я перечислю, на что обращать внимание, но… - запинается, мгновенно нахмурившись. Размышляет, и воздух вокруг него искрит от напряжения. Спустя паузу Гордей решается озвучить свое предложение. – Я мог бы быть рядом и непосредственно следить за состоянием Виолы. Это ни к чему тебя не обязывает, однако ты должна понимать, что я увижу больше и откликнусь быстрее, чем любой непрофильный врач. Правда, не знаю, как ты объяснишь это своему Демину, - выплевывает ядовито.