Двор. Баян и яблоко - Анна Александровна Караваева

— Конечно, нет… жизнь-то ведь другая стала.

— Вот мы опять к тому же с тобой и пришли. Твой дворовый случай мне, партийному руководителю, показывает, что ты можешь расти, идти вперед, что ты можешь помогать нам, партии, рабочему классу. Ведь сколько дел-то впереди, какое государство-то мы строим! А чтобы наш разговор тебе еще крепче запомнился, вот я тебе слова самого Ленина сейчас приведу.

Жерехов взял со стола небольшую книжечку, раскрыл ее и спросил:

— Ты читал статью Владимира Ильича «Лучше меньше, да лучше»?

— Нет, не знаю такой… не читал, — смутился Степан.

— Обязательно прочти… от этого многое просветлеет у тебя в голове, — настоятельно сказал Жерехов. — Вот тебе, возьми… есть у нас в запасе, специально для актива. Что еще неизвестно тебе и трудно будет понимать, я рад буду разъяснить.

— Большое спасибо, — сказал Баюков.

Разъяснив кратко, для чего написана была Лениным статья и что говорится в ней о крестьянстве, Жерехов раскрыл страницу, где несколько строк было жирно подчеркнуто красным карандашом.

— Итак, слушай, Степан Андреич: «Только тогда мы в состоянии будем пересесть, выражаясь фигурально, с одной лошади на другую, именно, с лошади крестьянской, мужицкой, обнищалой, с лошади экономий, рассчитанных на разоренную крестьянскую страну, — на лошадь, которую ищет и не может не искать для себя пролетариат, на лошадь крупной машинной индустрии, электрификации, Волховстроя и т. д.»

— А лошадь эта — трактор? — догадался Баюков.

— Правильно понял! — весело воскликнул Жерехов и вынул из ящика стола полевой цейссовский бинокль.

— Вот за этой новой «лошадью», «лошадью крупной индустрии», я слежу из дня в день. Вот этот мой военный бинокль верно служит мне теперь, в мирном строительстве.

Секретарь подошел к окну и навел бинокль на желтеющую невдалеке кромку полей.

— Поди-ка, поди сюда, Степан Андреич! — радостно воскликнул он, продолжая быстрыми пальцами наводить бинокль. — Видно! Вот как раз видно ее, нашу новую лошадку… Гляди!

Он передал Баюкову бинокль и спросил с волнением:

— Ну… видишь? Видишь?

— Вижу! — ответил Степан.

На горизонте, над черной полоской земли, двигался трактор, крошечный, как жучок, но необычайно четко видны были все его части и каждое его движение. Видна была его тоненькая, как иголочка, труба, его корпус, и даже голова водителя, чернеющая живой точкой. В этом двигающемся далеко крошечном предмете тем не менее легко и безошибочно угадывалась заключенная в нем наступательная сила. Он двигался не останавливаясь, упорный, неукротимый железный конь. Баюкову вдруг представилось, как этот железный конь поднимает многопудовые комья земли, которая буграми вздымается из-под колес.

Водя биноклем и будто сам двигаясь следом за трактором, Баюков смотрел и смотрел, как зачарованный.

— Что? Хорош? — спросил Жерехов, когда Степан, широко и радостно улыбаясь, отнял наконец бинокль от глаз.

— Уж скорее бы этого коня у нас на полях увидеть! — ответил увлеченно Баюков.

— Скоро увидите, — пообещал Жерехов. — Сейчас трактор пашет поле соседнего с вашим карпухинского товарищества, а потом — к вам.

— То-то, поди, карпухинцы радуются, Николай Петрович.

— Всяко бывает, Степан Андреич. Одни радуются, а кое-кому трактор совсем не по нраву. Наверно, знаешь, как в том же Карпухине кулаки агронома пристрелили? А в Рожкове в разных концах села в одну ночь два дома сгорели. В Ивановке комсомольца до полусмерти избили, а в Телятникове председателя сельсовета ночью ножом пырнули… еле беднягу от смерти спасли. И, заметь, все это было там, где крестьяне создали товарищества и где трактор землю пахал. Как видишь, классовая борьба разгорается. Сейчас у нас по волости всего два трактора — и обчелся. А через несколько лет, конечно, целая колонна машин появится. Сейчас у нас тозы организуются, а потом, возможно, тоже появится что-то новое… И все это, товарищ Баюков, в первую голову нам, коммунистам, делать и нам руководить народом. Еще много будет всяческих трудностей… И борьба с врагом будет обостряться, но победа будет наша!

— Да уж за что взялись, от того не отступимся, товарищ Жерехов!

— Держись всегда такой линии, Степан Андреич. Эх-х! — и лицо Жерехова вдруг приняло страстно-мечтательное выражение и стало совсем молодым. — Эх-х, товарищ Баюков!.. Кабы я мог, в каждую бы душу заглянул, в каждую бы больше смелости и силы вдохнул… чтобы подобрался у нас такой отряд работников, такой… — зажмурившись, он покрутил головой, — чтобы за каждое большое и новое дело брались бы все дружно, крепко… Сам знаешь, мы, коммунисты, на глазах у народа живем. Верно мы сделали — при нас останется. Хорошая слава, по пословице, у порога лежит, а худая по свету бежит. Вот и твоя, опять же замечу, дворовая история потому меня и волновала, что это не твое только личное дело. Дошел ты до правильного разрешения, держись и помни: добрая слава не для тебя только хороша, а всей работе партии помогает.

Жерехов вдруг сел рядом с Баюковым на длинный полужесткнй диван, обитый клеенкой, и заговорил, понизив голос, с глубоким доверием:

— Если бы ты знал, Степан Андреич, как я за наших коммунистов и вообще за передовых людей душой болею!.. Все их удачи и хорошие дела для меня как солнышко в окошке, а всякие их прорухи… вот здесь, как говорится, на горбу! — и секретарь звонко пошлепал себя по загорелому затылку.

Степан посмотрел на него и подумал: «Когда вот люди так на тебя надеются, надо вовсе совести не иметь, чтобы их доверие обмануть».

Он возвращался домой в праздничном настроении, будто его чем-то щедро и надолго одарили, а в нем самом открыли новый источник сил, способностей и возможностей сотворить еще много хороших, полезных для народа дел, о которых он, правду сказать, не задумывался.

— Теперь у меня словно гора с плеч! — вслух произнес он, хотя ехал один.

Чувство свободы и душевной легкости так веселило, что Степан даже запел. Он знал, что голоса у него нет, что петь он не умеет, и все-таки пел, вернее орал во всю ширь своей здоровой груди:

Никто пути пройденного

У нас не отберет.

Э-эх, Конная Буденного

Дивизия вперед.

Каурый, помахивая хвостом и потенькивая хрипловатым колокольчиком, бойко бежал домой.

Давно уже не бывало в баюковском доме такого веселого и говорливого обеда, хотя за столом не было ни капли вина, да и день был будний.

После обеда Баюков ушел полежать на сеновале. Но, услышав внизу быстрые шаги домовницы, он открыл глаза и прильнул к щели, откуда ему хорошо виден был свой и корзунинский огород. Кажется, еще никогда не казалась ему Липа такой красивой, стройной, свободной,