Синий Шихан (Роман 1) - Павел Федоров

- Ладно, ладно, не спорить. Кончай скорее. У нас сегодня столько еще дела... - Поглядывая на Митьку, добавил: - А ты, голубь, не вешай нос! Утрясется великолепнейшим манером. И женихом будешь и женатым намаешься!

Когда письмо было закончено, Доменов еще раз прочитал его и сунул в карман.

- Кто же его доставит? - уныло спросил Митька.

- Почтальона найдем. Не сомневайся. Только шалить не вздумай! Ежели задумаешь еще раз побежать к ней, от меня пощады не будет. Ты у меня, ангел мой, вот где...

Доменов выразительно сжал волосатый, с ребячью голову кулак и помахал им в воздухе.

Домой Митьку Авдей Иннокентьевич не отпустил, а повел в дом атамана Туркова. По дороге, надавливая на его локоть жесткими пальцами, говорил:

- У Марфуши мягкое и доброе сердце. Она, когда услыхала вчера про твои выкрутасы, разревелась. Прощеньице ты у ней попроси. Мы, ангел мой, мужская-то сторона, в подпитии хуже скотов. Сграбастал ее, и горя мало... А так не годится. Не-ет! Женщина ласковую изюминку уважает, философствовал Авдей Иннокентьевич.

Дом атамана под зеленой железной крышей стоял в переулке.

Шумел ветер, сбивал с высохших кустов полыни горькую пыль; пыль попадала Митьке в рот и глаза. У высокого каменного забора качались, сбрасывая на землю твердые, запыленные листья, корявые ветви толстого осокоря. На верхушке дерева виднелись сухие палки, оставшиеся от разоренного гнезда. На дороге, раздавленный колесом, с разинутой пастью, валялся мертвый галчонок. Сколько раньше сам он, Митька, поразорил гнезд, повыкидывал на траву беспомощных желторотых галчат! В первый раз в жизни он пожалел птицу. Сейчас сам он походил на раздавленного галчонка... Сдерживая глубокий вздох, Митька плотно сжал губы.

- Марфенька, принимай, ангелочек, дорогого гостя! - входя в горницу, крикнул Авдей Иннокентьевич растерявшейся Марфе.

Лупоглазые атаманские дочери, готовясь на девичник, трепали в руках праздничные платья. Увидев жениха, смущенно столпились в кучу. Самая бойкая, Наташка, с хитрыми серыми глазами, поднявшись на цыпочках к уху Доменова, тихо спросила:

- Дядя Авдей, говорят - и свадьбы не будет и будто невеста в свой домишко сбежала... Правда?

- Кшы! - зашипел Авдей Иннокентьевич и доверительно прошептал: Будет свадьба... Я говорю, слышишь? Крестик могу поцеловать. А сейчас уведи-ка отсюда всех юбошниц, у нас тут дела! Сурьезные!

Девушки, толкая друг друга, стали выходить. Хотела выскользнуть и Марфуша, но отец поймал ее за розовый поясок и удержал со словами:

- Ты, дочка, останься. Вам поговорить надо... Я уж мешать не буду. Помиритесь да приготовьтесь, может, поедем...

- Далеко? - сжимая руками огнем горевшие щеки, спросила Марфа. Она так была свежа и хороша в своей девичьей растерянности, что Митька опустил голову и не знал, куда девать глаза.

- После скажу, - неопределенно ответил Авдей Иннокентьевич.

Насупив брови, он волком посмотрел на Митьку, поскрипывая модными башмаками, вышел.

- Ну что, Дмитрий Александрович? - отрывая листья герани и не глядя на гостя, спросила Марфа. Кроме жалости к этому грустному и притихшему парню в измятой малиновой рубахе, в душе девушки ничего не было. Но все окончилось быстро и для обоих странно и неожиданно.

- Они, они... Марфа Авдеевна, душу из меня выпотрошили... - дрожащим голосом прошептал Митька и, швырнув к порогу касторовую фуражку, упал головой на взбитые подушки. Вцепившись руками в кудрявые волосы, рвал их, крутил головой, вздрагивая большим телом, безудержно плакал.

Глядя на него, не выдержала и Марфа. Успокоившись, Митька рассказал ей все, как на исповеди. Марфа принесла таз и ковш с водой, заставила его умыться. Сама полила ему на руки. Целебна бывает жалость и доброта русской женщины... Они сели рядышком. Он плакал и рассказывал про свою сумбурную жизнь, а она слушала его и жалела...

Тем временем Авдей Иннокентьевич заканчивал со священником Сейфуллиным короткий разговор. В открытое окно было видно, как отбивались от овода запряженные в тарантас саврасые кони. Кучер в синей сатиновой рубахе, откинувшись назад и натянув вожжи, едва их сдерживал.

- А венчать попрошу на дому, - наставительно говорил Авдей Иннокентьевич отцу Николаю.

- Не полагается... На то церковь есть. Да и странное вы дело затеваете, господин Доменов, - хмуря мохнатые брови, говорил священник. Я завтра должен его с другой венчать, и плата внесена...

- Я же объяснил вам, что парня обманом завлекли, под уголовную статью подвели! На поруки мне пришлось его взять... Ежели на то пошло, так он и дочери-то моей не стоит.

- Тогда зачем же повенчать хотите?

- А это уж мое дело. Посвящать вас во все подробности я не обязан, отец Николай. Может, тут старый грех надо прикрыть... Зачем вам это знать?

Авдей Иннокентьевич шел на все и говорил, что взбредет ему в нетрезвую голову. Теперь уже главной причиной этой скорой и несуразной свадьбы были не Шиханские прииски, как это думал Сейфуллин, а молодая вдовушка... Упрямый и взбалмошный золотоприискатель ради нее готов был на все.

- Пусть придет сам жених, я поговорю с ним, - не сдавался отец Николай. - Я уже деньги получил и запись приготовил.

- Подумаешь, какая беда! Я могу еще раз заплатить. - Доменов достал объемистый кошель и высыпал на стол чуть не половину - золотыми пятерками и десятирублевками. - И прежнюю плату при себе оставьте...

- Мне, господин Доменов, лишнего не надо, - смущенно сказал священник. - Все равно, пока с женихом не увижусь, венчать не буду.

- Ну и черт с тобой! - переходя на "ты", объявил Доменов. - Да я по дороге в город в любой станице могу перевенчать! Десять раз их мужем и женой сделаю! Чем кочевряжиться, ты лучше бы чарку гостю поднес...

- Это можно. Извини, я сейчас... - захлопотал отец Николай и, поднявшись, достал из шкафа графинчик.

Выпили по одной, затем по другой, и беседа пошла тихо и мирно.

- Я сам скоро женюсь и к тебе венчаться приеду, - говорил Авдей Иннокентьевич.

- И тебя можно... Только смотри, башка, на молодой-то не женись, басил отец Николай. - Больно уж хлопот с ними много.

- На старости лет, ангел мой, всегда к молодой тянет. Я к ней, как турецкий паша, евнухов приставлю... Ну поедем, что ли?

- Поедем так поедем, нам что... Только ежели бы ты мне угрожать с тал, не поехал бы. Но знай: прежде чем повенчать, я с ними с обоими поговорю.

- Толкуй сколько угодно. Я ведь тотчас же в город их отвезу, признался Доменов. - Там и свадьбу гулять будем.

- Это тоже правильно делаешь, а то какой-нибудь грех выйдет, согласился Сейфуллин и стал собираться.

Венчание происходило в доме атамана, в горнице с наглухо закрытыми ставнями. Митька, словно утратив способность думать, на все согласился беспрекословно. Розовая от смущения невеста, зная, что она приносит жертву ради спасения Митьки от каторги, чувствуя себя в какой-то степени героиней, старательно исполняла все, что требовалось.

В другой комнате вместе с женой и дочерьми Туркова суетливо хлопотала расфуфыренная Аришка, расставляли столы и закуску. По углам сидели немногочисленные родственники, не поместившиеся в горнице, где происходило венчание. Здесь же находился и Иван. Он от души гордился новым родством и посматривал на всех свысока.

На дворе яростно жевали удила четыре тройки и две пары запряженных лошадей.

- Бабы, девки, пляши-и! - спустя час кричал раскрасневшийся Авдей Иннокентьевич.

От топота ног и пьяных выкриков вздрагивал турковский дом. После всех передряг Митька пил стакан за стаканом и почти не пьянел. Он часто поворачивал голову, целовал Марфу в горячие, влажные губы и, тупо вращая глазами, с тоской думал об Олимпиаде. Подсевшая к Марфе пьяная Аришка что-то шептала ей на ухо и тоже беспрестанно чмокала в щеку.

Иван и братья Полубояровы затянули казачью песню.

ГЛАВА ПЯТАЯ

В окнах маленькой избушки на краю станицы мерцал огонек. Олимпиада несколько раз принималась читать письмо от Митьки, вскакивала, ходила по комнате, падала на кровать, кусая подушки, вспоминала разговор с купцом, который доставил ей письмо...

"Хорошо, что быстро ушел, а то я его без глаз бы оставила. В такую минуту, толстый дурак, свататься вздумал... Господи боже мой, - молилась Олимпиада, - дай мне силушки, чтобы в Урал-реку броситься!"

В доме Печенеговой оставаться было нельзя, да и Зинаида Петровна сразу переменилась к ней. А ведь до этого ходила вокруг и пела пташечкой. В чем была Олимпиада, в том и ушла. Возвращалась берегом Урала, задами, чтобы никто не видал ее позора.

"Ах, Митя, разнесчастный ты мой, - старалась пожалеть его Липушка, но в душе вместо жалости поднимались ненависть и озлобление за то, что тряпкой оказался, а не казаком. - Я бы с тобой и в Сибирь-каторгу пошла... А может, у меня теперь ребеночек народится?.. Господи, чтобы только теперь не народился!.."

Сумерками к ней кто-то постучался. Оказалось, что пришла Маринка Лигостаева.