Шпион в доме любви. Дельта Венеры - Анаис Нин

Эти чувства, обуявшие два тела, которые вот-вот должны были, открыть друг друга, постепенно уснули под наркозом столь многих прикосновений. Движения стали медленными и сонными, руки отяжелели, а рот мужчины оставался приоткрытым.

Элена истекала влагой. Он проник в нее. Он положил ее на себя, ноги к ногам, чтобы видеть, как он входит и выходит из нее, и чтобы она видела его. Они наблюдали за тем, как их тела движутся в едином ритме навстречу оргазму. Он ждал ее и следил за ее движениями.

Она не стала двигаться быстрее, и тогда он переложил ее на спину и склонился над ней. Его толчки сделались яростнее. Член проникал в нее на всю длину и выскальзывал обратно. Она ощущала, как в ней пробуждаются новые клетки, новые пальцы и новые рты, принимавшие его и двигавшиеся ритмично вместе с ним. Она возбуждалась все сильнее и сильнее, как будто его толчки зарождали в ней неведомые доселе чувства. Она задвигалась быстрее, торопя оргазм, и когда он это увидел, то подстроился под нее и попытался словами, руками и, наконец, ртом сделать так, чтобы она кончила вместе с ним. Их языки сталкивались в такт с половыми органами, и оргазм от ее рта передался влагалищу, заставив Элену одновременно застонать, зарыдать и засмеяться от счастья за свое тело.

Когда она возвратилась в Казуцу, мадам Казимир отказалась разговаривать с ней. Она ходила и молчала, однако недовольство ее было настолько очевидно, что чувствовалось во всем доме.

Элена отложила возвращение в Париж. Пьер не мог вернуться. Они встречались каждый день, а несколько раз провели вдали от Казуцы всю ночь. Так продолжалось десять дней, пока побеседовать к ним не приехала одна женщина. Она появилась вечером, когда ни Элены, ни Пьера дома не оказалось, так что говорить ей пришлось с его женой. Беседа их проходила при закрытых на замок дверях. Мадам Казимир пыталась подслушать, о чем идет речь, однако они заметили ее через одно из окошек.

Женщина была русская и необыкновенно хороша собой, с темно-синими глазами и темными волосами, обрамлявшими египетские черты лица. Говорила она немного, однако было видно, что она нервничает. Когда утром Пьер вернулся домой, она еще была там. Он был явно удивлен. Элена ощутила необъяснимый, сковывающий страх и с самого начала стала бояться женщину. Она почувствовала, что их любовь находится под угрозой. Однако когда она встретила Пьера через несколько часов, он объяснил, что это связано с его работой и что женщина приехала сообщить, что ему нужно отправляться дальше. Речь шла о каком-то деле, которое ждало его в Женеве. Из Парижа его вызволили при том условии, что он с этого момента будет исполнять все поручения, которые получит. Он не сказал: «Поехали со мной в Женеву». Она ждала продолжения.

— Сколько тебя не будет?

— Не знаю.

— Тебе придется быть с… — Она не смогла выговорить ее имя.

— Да, она руководитель.

— Пьер, если я тебя больше не увижу, так скажи мне хоть правду.

Однако ни выражение его лица, ни слова, казалось, уже не принадлежат тому человеку, которого она так хорошо знала. Было такое впечатление, что он сказал то, что ему разрешили, и ни на йоту больше. Он утратил весь свой авторитет. Он говорил так, как будто его подслушивали. Элена молчала. Тогда он подошел к ней и сказал:

— Я не люблю и никогда не любил ни одной женщины. Я люблю только свою работу. С тобой я был в опасности. Из-за того, что мы разговаривали друг с другом и были так во многом близки, я задержался и забыл о работе.

Она повторяла эти слова про себя множество раз. Она помнила его лицо, когда он произносил их, помнила глаза, которые перестали видеть только ее, — он стал мужчиной, который подчиняется приказам и равнодушен к страсти и любви.

Пьер, которому более, нежели кому бы то ни было, удалось вывести ее из жизни взаперти и в изоляции, которую она бы наверняка вела, более, чем кто бы то ни было, напугал ее и заставил сомневаться. Она стала еще несчастнее, чем всегда, потому что никогда прежде ей не приходилось быть такой счастливой и с такой полнотой отдаваться чувству.

Она ни секунды не сомневалась в его словах и вовсе не собиралась следовать за ним по пятам. Она уехала из Казуцы раньше него. Сидя в поезде, она вспоминала его лицо, такое открытое и уверенное и вместе с тем такое уязвимое и податливое.

Самым плохим в ее нынешнем положении было то, что теперь она уже не могла втянуться в себя, закрыться от мира снаружи, ослепнуть, оглохнуть и предаваться мечтам, как она делала в детстве. Она боялась, что с ним что-нибудь случится, поскольку жизнь его была полна опасностей. Она понимала, что овладел он не только ее телом, но и разумом. Всякий раз, когда она думала о его коже, о волосах, выгоревших и ставших золотистыми на солнце, о его спокойных зеленых глазах, моргавших лишь в то мгновение, когда он склонялся над ней, чтобы поцеловать сильными губами, ей делалось больно, такую власть имела над ней одна только мысль о нем.

После многих часов мучений, настолько невыносимых, что Элена чуть не сошла с ума, она вдруг странным образом утеряла всякую чувствительность и забылась легким сном. В ней как будто что-то сломалось, и она перестала ощущать как боль, так и радость. Она утратила чувства, и вся поездка представлялась ей теперь нереальной. Ее тело снова было мертво.

После восьмилетней разлуки в Париж вернулся Мигуэль. Вернуться-то он вернулся, однако не принес Элене ни радости, ни развлечения, потому что олицетворял ее первое поражение. Мигуэль был ее первой любовью.

Когда произошла их первая встреча, они были просто двумя детьми, двоюродными братом и сестрой, которые не знали, чем бы заняться во время огромного семейного обеда среди множества дядь и теть. Мигуэль чувствовал магнетическое влечение к Элене, следовал за ней тенью и слушал все, что она говорит, — слова, которые не мог услышать никто, кроме него, потому что голос у нее был очень тоненький.

С того дня он стал писать ей письма и навещал во время школьных каникул. То была романтическая связь, и они использовали друг друга как воплощение тех рассказов, которые в этот период читали. Она была всеми героинями, а он — всеми героями.

Когда они встречались, их окружал фантастический мир и они не могли прикоснуться друг к другу. Они вместе парили над повседневностью, движимые одними и теми же чувствами. Первой познала более глубокие эмоции она.

Они вместе отправились на бал, сами не ведая того, как красиво смотрятся. Посторонние, напротив, это заметили. Элена увидела, что все прочие девушки глазеют на Мигуэля и стараются привлечь его внимание.

Она стала присматриваться к Мигуэлю объективно, без той нежности, которую обычно к нему испытывала. Он стоял несколько в стороне, очень высокий, атлетически сложенный юноша, который двигался легко и элегантно, у которого были мускулы и нервы леопарда, его скользящая походка и постоянная готовность к прыжку. У него были ясные зеленые глаза, а при взгляде на кожу возникало ощущение, словно сквозь нее сияет невидимое солнце, делая Мигуэля похожим на светящееся подводное существо. Губы у него были полные и жадные, а зубы идеальные, как у хищного зверя.

Сам он тоже впервые увидел в Элене незнакомку, увидел, что все мужчины хотят ее, увидел ее вечное беспокойство, ее постоянную готовность двигаться легкими шажками — она была легкомысленная, сильная и чертовски привлекательная. Следовать за ней заставляла всех ее природная мощная чувствительность, нечто живое и земное. В противоположность худенькому облику, двигавшемуся с легкостью тюля, рот ее казался особенно наполненным жизнью.

Этот рот, оказавшийся на лице из другого мира, рот, из которого лился голосок, доходивший до самой души, подействовал на Мигуэля так притягательно, что он не захотел делиться своей партнершей по танцам ни с кем из подходивших юношей. И все же в танце он касался только ее. Глаза Элены заставляли его чувствовать себя оказавшимся в ином мире и парализовали, как наркоз.

Она же, танцуя с ним, напротив, ощущала свое тело. Оно стало живой плотью, воспламенявшейся при каждом движении танца. Она желала быть поглощенной его ртом и отдаться необъяснимому опьянению.

Опьянение Мигуэля было другого качества. Он вел себя так, как будто его соблазнило воображаемое существо или мечта. Чем ближе он к ней подступал, тем отчетливее ощущал окружавшее ее табу и замирал перед ней, как перед иконой. Стоило ему оказаться рядом с ней, и он уже чувствовал себя в некотором роде кастратом.

Когда ее тело отвечало на его близость, он не мог ничего другого, как только повторять ее имя: «Элена!». Тут же его руки, ноги и плоть становились ватными, и он уже не мог танцевать. Произнося ее имя, он думал о своей матери и видел ее такой, какой она была, когда сам он был еще маленьким. Он видел ее женщиной, которая больше всех остальных женщин, огромная, колоссальная и по-матерински разбухшая в своем свободном белом платье. Он видел ее груди, в которых находил себе пропитание и к которым после этого еще долго приникал, пока не достиг возраста, когда начинаешь замечать сумрачную, теплую тайну тела.