Дороги колдовства (сборник) - Екатерина Неволина

— Тоже? — переспросил парень. Он, не робея, смотрел ей прямо в глаза, совсем не так, как слуги, живущие в замке.

— Как сэр Вильгельм и сэр Саймон.

Тонкие мальчишечьи губы вдруг исказила странная гримаса, и он поспешно склонился над мечом и ничего не ответил.

«Как он смеет так себя вести! Он же слуга, а я дочь барона!» — разозлилась Маша, но тут же сама удивилась собственным мыслям: она жила в замке едва ли неделю, а надо же как привыкла, даже назвала себя дочерью старого рыцаря… А парень наверняка расстроился. Тут и без нее хватает желающих указать ему его место. Она-то сама небось не благородных кровей.

— Не обижайся, пожалуйста, — попросила она, присаживаясь рядом с ним на корточки. — Я не хотела тебя обидеть.

Эльвин взглянул на нее с удивлением. Теперь, видя его лицо ближе, Маша решила, что он все-таки симпатичный — не сладкой девчачьей красотой, а настоящей мужской. Твердые, резкие черты, похоже, только украшали его. На щеке был отчетливо заметен небольшой шрамик. «А ведь этот парень наверняка видел столько, сколько не приснится в мое время мальчишке его возраста», — подумала она и улыбнулась.

— Шутите, миледи? — подозрительно спросил он. В серых глазах — недоверие.

— Нет, просто прошу у тебя прощения. Уверена, что из тебя получится хороший рыцарь, — зачем-то добавила девушка.

На миг глаза парня словно затянуло корочкой льда, а уголок рта дернулся, как от боли.

— Клянусь всемогущим Господом, — тихо произнес Эльвин, — я стану рыцарем и заслужу эту честь, чтобы восстановить… — Он вдруг замолчал и резко поднялся, отходя к проему в стене.

— Что восстановить? — спросила Маша, вставая вслед за ним.

— Простите, миледи, заболтался. Позволите уйти? Хозяин наверняка уже ищет меня.

— Конечно, иди.

Он ушел, а Маша смотрела ему вслед, кутаясь в теплый плащ.

Парень казался колючим, как ежик. «И все равно рано или поздно я его разговорю. Клянусь всемогущим Господом!» — передразнивая его, пробормотала Маша.

Маша шла по коридору, возвращаясь в свою комнату. Теперь, когда она уже почти освоилась в замке, переходы не казались ей такими запутанными и пугающими, как было, когда она попала сюда впервые. Но все равно даже сейчас глухие каменные стены, пространство, едва освещенное тусклым светом факелов, которые, казалось, не рассеивают, а словно сгущают тени, внушали чувство тревоги.

Девушка проходила мимо занавеси, отделяющей пустую заброшенную комнату. Теперь она знала, что здесь жила мать Марии, супруга барона. Рыцарь, видно, до сих пор любил ее, потому что место баронессы за столом по правую руку от него оставалось вакантным, а слугам строжайше было приказано не прикасаться ни к чему в ее комнате.

Эта пустая пыльная комната внушала Маше смутный ужас, и она всегда прибавляла шагу, проходя мимо нее. Вот и сегодня она пошла быстрее, но тут вдруг услышала тихий, едва различимый голос.

— Мария! Мария! — донеслось до нее глухо, будто издалека, а пыльная занавесь качнулась то ли от порыва ветра, то ли от прикосновения чьей-то незримой руки.

— Иди ко мне, — шелестел голос.

И Маше казалось, что она видит перед собой прозрачную, словно сотканную из воздуха и пыли, фигуру. Позабыв обо всем от ужаса, девушка кинулась по коридору — куда угодно, главное, как можно дальше отсюда.

Забежав за угол, она чуть не налетела на владельца замка, но была вовремя остановлена. Его руки мгновенно опустились на ее плечи, и девушка поняла, что, несмотря на возраст, барон очень силен и у него железная хватка.

— Что ты здесь делаешь, дочка? — спросил он, разглядев наконец, кого схватил, и тут же ослабляя хватку. — Ты убегаешь? Кто-то посмел тебя обидеть?

Маша смутилась. Она уже сама не знала, где заканчивается реальность и начинаются фантазии. Все, что происходило с ней, было слишком необычно. Прочитай она о таком в романе, наверняка ни за что не поверила бы.

— Мне… Мне показалось, будто там кто-то был… — нерешительно призналась она.

— Ну что же, — сэр Вильгельм отодвинул девушку себе за спину и решительно направился вперед. — Посмотрим, кто это может быть. Если это человек, ему не справиться со старым крестоносцем, закаленным палящим солнцем Иерусалима. Если порождение тьмы — тем хуже для него: у меня есть ладанка с куском дерева, на который упала животворящая кровь Христова. Никакой нечисти не устоять против нее!.. А ты носишь ту ладанку, которую я повесил тебе на шею, когда ты болела?

Маша промолчала. Странную штуку на засаленном кожаном шнурке она сняла сразу же, как только пришла в себя, оставив на груди только привычный серый камень.

— Никогда не снимай ее! Она принадлежала еще твоей матери, — сказал барон. — Она сохранит тебя.

— Хорошо, — пообещала Маша.

— Ну тогда пойдем.

— Может быть, мне только померещилось… — пробормотала девушка, но барон уже ушел вперед, и ей пришлось ускорить шаг, чтобы его догнать.

Вместе они дошли до покоев, принадлежащих покойной баронессе.

— Здесь, — прошептала Маша, с удивлением понимая, что у нее сел голос, понизившись до хрипа.

Сэр Вильгельм широко перекрестился и решительным жестом отдернул занавесь.

По комнате гулял ветер. Сундуки, старая кровать, заброшенный вышивальный станок с незаконченной работой… все выглядело в точности так же, как и запомнила Маша.

И никого. Ни единой живой души.

— Хотел бы я увидеть ее, — глухо произнес барон, и Маша поняла, что он говорит о покойной жене. — Хотел бы снова встретиться с ней перед престолом Господа. Одна осталась у меня теперь забота — наша дочка. Вот найду для нее мужа, а для замка — защитника, там и на покой можно после трудов праведных.

— Но вы… вы не можете умереть! — испуганно отозвалась Маша.

— Что ты, девочка, все мы смертны перед Господом Богом. Но не бойся, я испугал тебя. Все будет хорошо, не бойся, — он неумело притянул ее к себе и погладил по голове жесткими мозолистыми ладонями, привыкшими сжимать рукоять меча и не привыкшими к ласке.

От этого скупого, но искреннего жеста Маша почувствовала, что в носу отчаянно защипало, а на глазах выступают слезы. Ей показалось, что эта ласка — ворованная и она, Маша, не имеет на нее никакого права, как и на любовь этого сильного усталого человека.

День подходил к концу. К счастью, осенью темнеет раньше, и он с тоской ожидал декабря, когда ранние глухие вечера переходят в долгие темные ночи.

Сейчас было еще слишком светло, поэтому он оставался у себя, в комнате, где все окна были тщательно зашторены гобеленами, которые он выбирал сам. Гобелены были его особой гордостью. Каждый из них — образец искусства ткачихи. На одном — Авраам приносит в жертву Исаака, на другом — Каин, убивающий Авеля, на третьем — Моисей, закалывающий перед алтарем барашка. Вроде бы правильные картины, свидетельствующие о глубокой вере и религиозности, и в то же время на каждой из них — насилие и кровь.

Он облизнул тонкие бледные губы в предчувствии скорой трапезы.

Он всегда точно чувствовал время и мог с точностью до минуты определить, когда сядет солнце или, напротив, начнется рассвет.

В коридоре послышались легкие шаги. Обычный человек и не услышал бы их, но он-то не был обычным.

Пришла пора выслушать доклад о дневных делах.

Уже некоторое время он являлся светским аббатом — то есть тем, кто управляет аббатством и получает с него доходы, не принимая при этом церковного сана. Прикрытие было столь идеальным еще и потому, что светскому аббату не нужно было даже жить в своем аббатстве или присутствовать при службах — все делали за него доверенные лица. Оставалось лишь принимать отчеты и деньги…

Вампир занял свое место за столом за минуту до появления визитера.

Вошедший принадлежал к числу духовенства и был ответственным за хозяйственные дела в аббатстве. О его незаурядных способностях по хозяйственной части свидетельствовал выпирающий из-под рясы живот, больше напоминающий котел, из которого можно накормить не меньше дюжины голодающих собратьев.

— Благословите, господин аббат, — привычно пробубнил посетитель с порога.

— Благословляю. Можешь пройти, сын мой.

Келарь сел напротив хозяина и завозился, пытаясь устроиться как можно удобнее.

Хозяин комнаты не смотрел на него, полуприкрыв глаза.

— В аббатстве все благополучно, господин аббат, — начал свой доклад толстяк, незаметно утирая со лба пот. — Только что прибыл оттуда. Урожай собран, и вскоре вам доставят превосходную пшеницу и эль. Ваши пивовары превосходно знают свое дело, — сообщил келарь, без сомнения, большой знаток и ценитель производимого в аббатстве эля, — не зря этот славный напиток пользуется такой популярностью в округе.

Аббат промолчал. Он знал напиток более крепкий, сладостный и будоражащий, чем тот, которому отдавал предпочтение его собеседник. О! Если бы толстый келарь отведал его хоть раз, он возненавидел бы прочие яства и напитки!