Екатерина Великая - Кэролли Эриксон

Первое испытание вновь обретенной решимости оказалось болезненным. Вернувшись в Россию после долгого пребывания в Швеции, Сергей Салтыков не спешил повидаться с Екатериной. Из регулярных сообщений канцлера Бестужева Екатерине было известно, что и за границей Сергей не оставил своей привычки гоняться чуть ли не за каждой юбкой. В глубине сердца Екатерина понимала, что он обрадовался бы, если бы ему не надо было влачить тяжкое и унылое бремя, каким стала для него их связь. И все же она не могла не считаться со своей женской гордостью и желанием. Они договорились о тайной встрече, но Екатерина напрасно ждала его до трех часов утра. Сергей так и не пришел. Ее самолюбию был нанесен сильный удар, но зато она теперь увидела со всей ясностью, что человек, ради которого ей пришлось вынести столько страданий, недостоин ее жертв. Она родила его ребенка, она не видела его много месяцев — месяцев, когда ее душа разрывалась на части. Но ему ее страдания были безразличны. Он даже не потрудился прийти на свидание.

Екатерина написала Сергею сердитое письмо, в котором недвусмысленно давала понять, что их отношения на грани разрыва. Получив это послание, Салтыков немедленно явился в ее покои. Увидев его, она сменила гнев на милость и позволила своему давнему увлечению взять верх. Но вскоре она преодолела свою слабость и отстранилась от тех, кто третировал ее. Екатерина решила, что никому больше не позволит безнаказанно причинять ей боль. Когда Сергей убедил ее отказаться от затворничества и появиться в свете, она произвела сильное впечатление на тех, кто ее увидел.

Приближался день рождения Петра, и двор готовился отметить эту дату. Екатерина сшила себе превосходное платье из синего бархата с золотой вышивкой. Она торжественно и величаво вошла в зал. Великая княгиня — высокая, стройная, розовощекая — выглядела именно так, как и подобает выглядеть жене престолонаследника и матери будущего императора. Она приковала к себе взоры всех придворных, которые потом стали переглядываться и перешептываться, когда она неторопливо прошла, словно проплыла, повернувшись спиной к Шуваловым и их приспешникам и выказывая, особое внимание и радушие к их врагам.

Ошибиться было невозможно — в Екатерине произошла перемена. Ее независимое, уверенное поведение, ее откровенный и совершенно неожиданный вызов, брошенный фавориту императрицы Ивану Шувалову и его двоюродным братьям Александру и Петру, удивили всех. Ее звонкий смех и приятный голос разносились по всему залу. Мишенью ее злых насмешек стали Шуваловы. Она нещадно бичевала их тупость и скудоумие, злобные характеры. Ее лучшим оружием стал едкий сарказм. Гибкий ум Екатерины проявил недюжинную изобретательность по части остроумных выпадов в адрес противников. Ее шутки, замечания подхватывались придворными и повторялись бесконечно.

«У меня окостенела и перестала гнуться спина, потому что я все время расхаживала с высоко поднятой головой, — писала Екатерина. — Шуваловы не знали, с какой ноги плясать». Встревожившись, они то и дело сбивались в стаю, совещаясь, как быть. Они чувствовали в Екатерине невиданную доселе угрозу их решающему влиянию при дворе.

Она бросила перчатку самой могущественной придворной партии. Александр Шувалов не только возглавлял тайную канцелярию и обладал решающим голосом в Верховном тайном совете при императрице, но еще был и обер-гофмейстером двора велико го князя Петра. Брат Александра, Петр, держал в своих руках финансы, поощрял коммерцию и строительство мануфактур. Кроме того, он сыграл ключевую роль в укреплении российской армии и начальствовал над всей артиллерией. А вылощенный красавец Иван Шувалов, номинально занимавший всего лишь пост гофмейстера двора императрицы, был самым влиятельным из них, являясь любовником Елизаветы и страстным приверженцем всего французского. Он побуждал императрицу к тому, чтобы она переняла французский стиль в одежде, манерах и культуре и среди придворных разговаривала бы только по-французски.

В борьбе с Шуваловыми Екатерина заключила союз не только с теми, кто, как канцлер Бестужев, был их личным врагом, но и с теми, кто был против сближения с Францией и стоял за укрепление связей с германскими государствами и Англией. Для молодого двора это было закономерным, если учесть происхождение Екатерины, одержимость Петра Голштинией и его преклонение перед королем Пруссии, Фридрихом II. Но тут была и своя опасность. Русские недобрым словом поминали правление онемечившейся императрицы Анны, предшественницы Елизаветы. Она, десять лет пребывая у власти, очень дурно обращалась со своими подданными и обложила их такими тяжелыми налогами, что они совершенно разорились. Казалось, сама природа восстала против России, где правила жестокая Анна Иоанновна и ее немецкие прихвостни. Свирепые ураганы, неурожай, голод, поветрия, пожары шли косяками, уничтожая то немногое, что императрица оставляла несчастному работному люду.

Помимо всего этого, императрица Елизавета люто ненавидела Фридриха II, а растущая военная мощь Пруссии и ее разбойные вылазки против соседей внушали тревогу по поводу безопасности России и мира в Европе.

В июне 1755 года в Петербург прибыл новый британский посол, сэр Чарльз Хенбери-Уильямс, ветеран дипломатии, хотя и не сумевший особенно отличиться на этом поприще. Это был полный краснолицый человек лет сорока с небольшим, начитанный и сообразительный. Ему была поручена весьма деликатная миссия: убедить императрицу и ее министров, что нужно послать русские войска на защиту Ганновера в случае нападения Пруссии. (Английский король Георг был также ганноверским курфюстом и заботился о своем небольшом владении на континенте. Не имея собственной армии, он вынужден был полагаться на иностранные войска.)

В том, что Россия косо смотрела на поползновения Пруссии, не было никаких сомнений. Главным камнем преткновения была цена, которую Британия должна была заплатить за русских солдат. Именно по этой причине зашли в тупик переговоры, которые вел непосредственный предшественник Хенбери-Уильямса, причем британцы убедились в продажности высших чиновников елизаветинского правительства, а русские весьма скептически отнеслись к провозглашенным Англией добрым и бескорыстным намерениям и не верили в то, что она выполнит свои обязательства.

Хенбери-Уильямс был опытным дипломатом, но ему не хватало такта. Он поссорился с Кауницем, главным министром Марии-Терезии, разругался с Фридрихом II и его чиновниками и вообще проявил странный талант своей прямотой и негибкостью портить отношения с великими мира сего и их приближенными. Его остроумные замечания отличались излишней резкостью. Он не умел в нужный момент придержать язык за зубами. Вместе с тем он был очень зорким наблюдателем, и его правительство — которое было откровенно с ним не до конца — рассчитывало на то, что он в это трудное время будет глазами и ушами Британии в России.