Семнадцатилетние - Герман Матвеев

При этих словах Ольга Николаевна насторожилась. В памяти возник позавчерашний разговор о замужестве. «Неужели это на нее так подействовало?» — подумала она, но сейчас же отбросила эту мысль.

— Мы, педагоги, и школа вообще, — продолжал медленно говорить учитель, подбирая нужные слова, — очень зависим в своей работе от семьи учащихся. Обычно приходится искать причину неуспеваемости или какого-то особого состояния ребенка в семье…

— Я понимаю вас, но как объяснить, что Аня стала лентяйничать, не знаю. Вообще это на нее не похоже.

— Да. Мне кажется, что девочка сильно переживает… у нее какое-то нервное потрясение… И вот я пришел к вам выяснить…

Ольга Николаевна встала и отошла к окну. Некоторое время она смотрела на большой одинокий тополь, росший во дворе дома. Теперь она не сомневалась, что «нервное потрясение», о котором говорил учитель, было вызвано последним разговором. Ничего другого нет и не может быть. Просто она не сумела передать дочери хотя бы крошечную частицу своего чувства, не сумела, как нужно, рассказать о случившемся. «Что же это такое? — думала она. — Неужели Аня сама не понимает таких жизненно обычных вещей? Или она боится иметь отчима? Боится потерять мою любовь?»

Константин Семенович терпеливо ждал. Он видел, что мать встревожена, но колеблется и стесняется говорить на такую интимную тему.

— Ольга Николаевна, вопросы воспитания требуют полной откровенности, — осторожно напомнил он. — Если вам, по какой-то причине, неприятно или не хочется говорить на эту тему, то скажите прямо…

— Я понимаю, — согласилась она, выходя на середину комнаты. — Хорошо! Будем говорить откровенно. Я вижу, что вы уже все знаете.

— Знаю я очень мало. Из третьих уст.

— С Аней вы не говорили?

— Нет. С ней говорить сейчас не стоит.

— Почему ее до сих пор нет? — вдруг встревожилась Ольга Николаевна. — Она сегодня даже не ночевала…

— Она сейчас у своей подруги.

— У Нади Ерофеевой?

— Да.

Ольга Николаевна нервно заходила по комнате, постоянно вскидывая голову и поправляя волосы. Ей было досадно и неприятно, что приходится говорить с посторонним человеком о своих отношениях с дочерью, о своих чувствах.

— Я так и думала… Она, видите ли, рассердилась на меня. Позавчера мы с ней поссорились. Мне казалось, что она вполне взрослая, много читает и вот… Оказывается, она еще совсем девчонка. Она запретила мне выходить замуж. Ну, что же это такое?

Ольга Николаевна ожидала, что после такого сообщения Константин Семенович снисходительно улыбнется, но учитель оставался серьезным.

— Ольга Николаевна, — как можно мягче сказал он. — Я не говорю о вас, но часто матери, занятые работой, не замечают переходного момента и оказываются в ложном положении по отношению к своему ребенку. Они привыкли считать его маленьким… и детям приходится самостоятельно решать сложные вопросы жизни. Родители забывают, что юность смотрит на жизнь совсем другими глазами, чем они. Простите, я, может быть, говорю неясно?

— Нет, нет. Я понимаю вас, Константин Сергеевич, — торопливо сказала она, путая отчество учителя. — Это действительно сложные вопросы воспитания… Я не понимаю, почему Аня так резко реагировала на… на перемену нашей жизни. Может быть, она меня ревнует…

— А что она вам сказала? — спросил учитель.

— Она сказала, что мое замужество оскорбляет память ее отца, — призналась Ольга Николаевна и при этом показала рукой на фотографию. — Но я думаю, что это только предлог. На самом деле есть какая-то другая психологическая причина.

— А я убежден, что причина именно эта. И только эта. Ее отец!

— Вы так думаете? — недоверчиво и настороженно спросила она.

— Убежден!

— Но ведь это нелепо…

— Нелепо для нас с вами, с высоты наших лет, — перебил ее учитель. — Не беспокойтесь, я не буду убеждать вас оставаться вдовой… Наоборот. От всей души желаю вам счастья, но не считаться с мнением вашей дочери вы не имеете права. У нее такой решительный и волевой характер…

— Это верно… Но что она может сделать?

— Ольга Николаевна, она не говорила вам такой фразы: «Или он, или я!»?

— Да, да. Совершенно верно. Именно так она и заявила: «Или он, или я!» Откуда вы об этом знаете?

— Из третьих уст, — напомнил учитель. — А вы не подумали о том, какая угроза стоит за этой фразой?

— Вероятно, сгоряча решила от меня уйти, — с грустной улыбкой промолвила она. — Ведь все дети мысленно уходят от родителей, чтобы наказать их.

— Я боюсь, что она может сделать что-нибудь и похуже…

Ольга Николаевна побледнела. Затем лицо ее покрылось пятнами, глаза широко раскрылись.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хотел сказать, что она может сделать все, что взбредет ей в голову, особенно в состоянии аффекта.

— Нет, нет… Это было бы ужасно… Я никогда не простила бы себе… Бог с ним, с моим счастьем… — говорила она, быстро шагая по комнате. — Как вы меня напугали! Боже мой!

— Я не хотел пугать вас, Ольга Николаевна. Аня достаточно умна, чтобы не сделать большой глупости, но я хочу вас убедить, что необходимо считаться с ее характером и с ее большой любовью к погибшему отцу.

— Да, да… Это необходимо… это необходимо… — повторяла она, продолжая метаться по комнате. — Но что же мне теперь делать? Я совершенно растерялась. Посоветуйте, Константин Семенович… Вы педагог, учитель. Научите и меня, как я должна поступать.

— Какой же я могу дать совет? Я не знаю ваших отношений с дочерью… Это слишком ответственно и сложно.

— Вы на нее имеете влияние. Она вам доверяет.

— Поговорить с ней я могу и хочу, но, сами посудите, как она отнесется к моим словам. Я посторонний, чужой человек…

— Неправда! Вы не посторонний и не чужой. Вы учитель.

— Знаете что, Ольга Николаевна, «время — лучший судья, а — терпенье — лучший учитель». Это, пожалуй, единственный совет, который я вправе дать.

— Да, да… Надо подождать. Я вам очень благодарна. Страшно подумать, что могло бы случиться…

— Я должен уходить, — сказал он, поднимаясь. Они вышли в прихожую. Ольга Николаевна зажгла свет и с какой-то виноватой теплой улыбкой открыла учителю дверь.

Решение

Прошло три дня. Алексеева была молчалива, сосредоточенна, но занималась хорошо. Она исправила отметку по геометрии, получила пятерку по истории, и «тройка воспитателей» успокоилась. Десятиклассницы чувствовали, что у Ани какие-то личные неприятности, но не надоедали ей расспросами. Мало ли с кем и что бывает! Раз она сама не ищет совета и сочувствия подруг, то не к чему навязываться и проявлять любопытство.

И только Надя Ерофеева продолжала волноваться за подругу. Она единственная в классе знала Анину трагедию, знала о решении Ани и со страхом ждала, что вот-вот разразится несчастье. Самое ужасное то, что Надя должна молчать как рыба. Сохранять же такую тайну — невыносимо тяжело. Константин Семенович — единственный человек, которому она доверила ее и с которым могла отвести душу, — всегда был занят и только на другой день после их разговора мимоходом бросил: «Не волнуйтесь, Надя, все будет хорошо». И больше ничего! Успокоил — нечего сказать!

Каждое утро Надя со страхом заходила за подругой и, видя ее живой и невредимой, — успокаивалась. Большую часть суток они проводили вместе, но, когда расставались, Надя вновь начинала волноваться. Все время ей мерещились всякие ужасы, и она просто не находила себе места.

Все эти дни Аня избегала встречаться с матерью и, если та пыталась с ней заговорить, прикидывалась занятой или усталой.

В субботу, в последнюю перемену, Константин Семенович разыскал Алексееву и попросил ее задержаться после уроков.

Когда верхний этаж опустел, а во втором и первом начала заниматься следующая смена, Константин Семенович пришел в класс с туго набитым портфелем и кипой тетрадей. Здесь его поджидали Аня и Надя.

— Константин Семенович, а мне можно остаться? — попросила Надя. — Мы с ней хотели вместе домой идти…

— Ну что ж, оставайтесь, но делать вам нечего.

— Я так посижу.

Учитель достал несколько листов бумаги, один из них был исписан.

— Аня, я хотел попросить вас переписать план работы на ноябрь, — сказал он. — У вас хороший почерк. В двух экземплярах. Сделаете?

— Пожалуйста!

Аня села за парту, вытащила линейку, вставочку и начала читать план. Ей понравилось поручение и приятно было, что Константин Семенович не ушел, а, подвинув стул к окну, устроился работать.

— Все разбираешь? — шепотом спросила Надя подругу.

— Разбираю. Сиди тихо. Почитай что-нибудь.

— Я химию буду учить.

Некоторое время в классе была полная тишина. Надя сидела над открытым учебником и делала вид, что занимается. Аня разлиновала лист и переписывала план, а Константин Семенович проверял сочинения восьмого класса.