Родовые сны - К Столяров

Первый председатель актерской секции Союза кинематографистов М. И. Жаров в 60-х годах говорил, что в актерском договоре записано 32 раза "актер обязан", один раз "актер должен" и ни разу "актер имеет право".

Отец всегда был гражданином своей страны. Он с достоинством представлял свою великую державу за рубежом. И его желание взойти на новую ступень - заняться кинорежиссурой было органичным, естественным. Но некоторые из окружающей влиятельной кинобратии усмотрели в этом нечто совсем иное. Элитарный клан, а попросту говоря, режиссерская групповщина почуяла опасность. Им не нужна была талантливая, хорошо известная и любимая в отечестве личность. Естественно, его попытались блокировать.

У меня навсегда сохранилась в памяти беседа отца с Константином Георгиевичем Паустовским. В неторопливых доiaoieo беседах отец, помню, часто кипятился и переживал. Он говорил: "Надо пойти и сказать тому-то... они неправильно ведут себя... это нужно объяснить, и тогда пойдет, как и должно..." И мудрый Константин Георгиевич, выждав паузу, говорил: "Сере-ежа, Сере-ежа, да не в этом дело, не в этом человеке и даже не в этих людях. Все неправильно та-ам,- говорил он, подчеркивая слово "та-ам" и показывая указательным пальцем вверх.- Та-ам все плохо".

Вот! Этот период понимания, что там все плохо, неверно устроена сама система, этот процесс, долгий и мучительный, осознание происходящего, тяжелое, медленное прозревание, что тебя долгие годы обманывали, и ты находился в системе этого обмана волей или неволей - осознание этой драмы поставило отца в трагическую ситуацию. Выхода не было - надо было садиться за свои сценарии, за свою драматургию. Искать свою позицию.

Это были поиски справедливости - на мой взгляд, одно из главных качеств его души. Справедливость, поиски справедливости. И когда я понял, что уход отца неизбежен, вот тогда и пришла мне в голову мысль предложить сделать сценарий о рождении нации, о рождении государства Московского после нашествия иноплеменных, унижении народа, после того как погибли великие города Киевской Руси и народ, как зверь, бежал в леса, в болота, скрываясь в берлогах, пещерах. И вдруг возникло нечто, что подняло народ с колен, дало ему духовные и нравственные силы для борьбы. Оно воплотилось в великом воине Дмитрии Донском и в духовном явлении - Преподобном Сергии.

Странная вещь - вдруг в болотах, в глуши появился некий человек, ставший известным всем людям. Более того, он стал их надеждой, опорой и верой. Причем верой не абстрактной, а конкретной: вот этот человек в самотканной рясе, с таким простым ликом. Человек, который занимается обычным плотничьим ремеслом, но несет в себе какое-то великое откровение. Об этом говорилось в житийных повествованиях о Сергии, когда крестьяне его не узнавали, просто не могли поверить: вот этот, работающий в огороде, который топором рубит крыльцо или избу, он и есть праведник, светильник?!

Является такой человек по воле Божьей, и вдруг происходит чудо великое - нация возрождается. И сама судьба этого человека открывает всем истину - ту самую великую истину, которую воплотил Андрей Рублев в иконе "Троица".

Я долго не мог понять, в чем сила этой притягивающей душу иконы, а сейчас знаю, что постичь это разумом невозможно. Три ангела ведут безмолвную беседу в остановившемся времени... Рублев написал время, а точнее, отсутствие его. Они беседуют, они говорят, но нет диалога, нет жеста, ибо - так было, так есть и так будет. У Бога одна секунда как тысячелетие. И в этих тысячелетиях беседуют три ипостаси Единого Бога - Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой, три важнейших духовных слагаемых человека: разум - Бог Отец, душа, любовь - Бог Сын и воля - Дух Святой. Сошествие Святого Духа, воля к свершению, воля к действию - вот эти три качества рождают добро. И до Сергия существовала идея троичности Бога, но, по признанию о. Павла Флоренского, именно Сергий воплотил эту основополагающую идею, которую разумом понять невозможно, да и не нужно, и которая, как бы приоткрываясь, говорит: не надо мудрствовать, прикоснитесь душой и уверуйте, потому что тем разумом, который дан человеку в его короткой жизни, постичь это откровение невозможно.

Первое откровение, которое пришло с христианством на Русь,- это идея Софии, премудрости Божьей. София, написанная на Успенском соборе Московского Кремля, имеет розовый лик, лик новой веры, восхода нового откровения. В таком облике пришла на Русь христианская религия. Первые храмы, большие значительные соборы, главные кафедральные соборы - это Киевская София и Новгородская София.

Поэтому идея создания фильма о Дмитрии Донском не сводилась к показу великих битв. Кинофильм прежде всего должен был рассказать о яркой вспышке духовности, о рождении нации, о рождении Московии, Московского государства. И здесь главными действующими лицами, конечно, были духовные лица митрополит Алексий и игумен Сергий Радонежский.

Но задумали мы эту работу еще в ту эпоху, которая несла в себе колоссальную энергию разорения духовной жизни, заложенную Н. Хрущевым, который самонадеянно заявил, что скоро покажет народу последнего попа. Взрывы церквей, уничтожение храмов, уничтожение икон - это было нечто подобное тому, что происходило в России в 20-30-е годы.

Замысел картины, ее духовный настрой были протестом против воцаряющейся бездуховности, безнравственного отношения к отечественным традициям и национальной истории.

Я часто приезжал к отцу, который готовил для С. Бородина, как он говорил, "основу драмы и сюжета будущего фильма". Он читал мне отдельные сцены и главы будущего сценария, записанные мамой, рассказывал видение того или иного кадра, причем рассказывал так, что на глазах стояли слезы и голос прерывался, ибо он целиком погружался в атмосферу того времени.

Сергей Михайлович Эйзенштейн,- а отец уважал его и любил как великого художника и честного человека,- говорил: "Мы не играем фильм об эпохе Ивана Грозного, мы выражаем свое представление о том времени". У отца было свое представление об эпохе Сергия Радонежского, о тех огромных движениях, почти геологических потрясениях, которые произошли в духовной жизни нации. Вот об этом рассказ. Облучение Сергием Радонежским, личностью!

После смерти отца, когда прошло уже много лет, я хотел найти какое-то продолжение той мечты, которая поддерживала его жизнь. С этой мыслью я создал фонд имени Сергея Столярова, фонд памяти отца и его соратников, для которых нравственные и духовные позиции были главными в жизни. Преподобный Сергий говорил: "Стяжай то добро, которое тать не крадет и червь не точит". Эти слова стали девизом фонда. Поэтому так естественно возникла идея создания книги о Сергии Радонежском. Дело в том, что к 200-летию со дня успения Сергия Радонежского в 1592 году была создана книга "Лицевое житие преподобного Сергия". Лицевое житие - значит житие, снабженное ликом миниатюрами, рисунками. И это "Лицевое житие" было написано Епифанием Премудрым через двадцать лет после успения Сергия. Это как бы документальный материал, который автор собирал буквально по крупицам, подробнейшим образом выспрашивая людей, живших вместе с Сергием, знавшим его, видевших чудеса, творимые преподобным. Получилась очень искренняя, честная, глубокая книга, лучшее житие, созданное о Сергии Радонежском, бесценное для нас, потомков, свидетельство, сравнимое с хроникально-документальным фильмом. И это житие, дополненное через сто лет новыми, посмертными чудесами, которые совершались у раки преподобного, собранное Пахомием Сербом воедино, легло в основу того удивительного памятника. Это даже не иллюстрации к тексту, а текст к иллюстрациям. В царских мастерских были созданы более 650 миниатюр, по всем законам иконописи. Это опять же тертые каменные краски, это обратная перспектива, что обязательно в иконе, ибо не мы смотрим на икону, а икона смотрит на нас. Поэтому горит лампада перед ней, и перспектива уходит не от нас, а оттуда - глаз Божий, глаз святых, он и на нас смотрит. Это плоскостное письмо, ибо пишется не тело, а дух; нет лиссеровки, чистые цвета. Лиссеровка возникла уже позже, в эпоху Возрождения, когда в первую очередь писалось тело, а оно, как известно, грешно, распадается. Икона восходит именно к тому фаюмскому письму, фаюмскому портрету, когда сначала после римского портрета на бедных могилах возникали изображения на доске, очень натуралистические, четкие. А потом ушедший человек превращался в нечто другое, в некую духовную субстанцию. А у духа нет объема, поэтому-то и писались как бы собирательные образы, плоскостные образы. Все было в миниатюрах о Сергии Радонежском, жива была традиция великого духовного письма, которая пришла из Греции и на русской почве особенно ярко проявилась в живописи Андрея Рублева.

В этих миниатюрах существует то самое четырехмерное пространство, о котором пишет академик Раушенбах. Конечно, на миниатюрах написано не время Сергия Радонежского, но близкое к нему. Художник писал свое время, эпоху Иоанна Грозного - дома, архитектуру, одежду. Но в этом мире существует еще гармония: живут люди, крестьяне, купцы, бояре, смерды, князья, воины, но существует и другое разделение - люди святые и люди, живущие нормальной бытовой жизнью. Последние ходят, общаются и видят окружающее таковым, каковым его видят все. А внутреннему духовному взору святых открывается иной, горний мир. И икона есть видимое изображение невидимых и сверхчувственных явлений, той жизни, которую нормальный живой смертный человек не видит. Видят только святые.