Колесница Джагарнаута - Михаил Иванович Шевердин

Волшебные слова! Волшебные в пустыне, жаждущей воды, где каждый мечтает о воде для своего растрескавшегося от зноя поля, где каждый до глубины души, до трепета сердечного с восторгом вслушивается в шипение воды, струи которой вливаются в иссохшие арыки и бороздки среди поникших, увядших под лучами южного солнца растений, чтобы напоить их, воскресить к жизни.

Великий анжинир и вода! Слова волшебны и неразрывны, Анжинир — это вода!

Комендант в щегольски сдвинутой зеленоверхой фуражке произнес слово «анжинир»! И лес винтовок заколебался, опустился, исчез. Нельзя винтовками встречать вестника жизни и воды.

Толпа единым вздохом вытолкнула из себя:

— Салом, Великий анжинир. Мир тебе!

Больше иомудов не интересовала переступившая закон вдовушка. Толпа не думала о мести.

— Расскажи нам, Великий анжинир, о воде! — закричали в толпе.

До вечера слушали Мансурова иомуды. Слушали и рыбаки, и дехкане, слушали и вожди, и батраки, слушали и ишаны, и капитаны кимэ, слушали и контрабандисты, и самые отчаянные калтаманы, слушали и женщины, которых Соколов не без иронии назвал чуждым здесь словом «дамы» и которые прибыли сюда, чтобы усладить свои чувства терзанием и муками девушки, осмелившейся переступить обычай. Слушали Великого анжинира до той самой поры, когда медно-красный поднос на западе омылся волнами Каспия, вспыхнул острым лучом, красным, багровым, и потух. Царь-солнце вошло в море, его сияние прекратилось.

А когда зашло солнце и наступила тьма, где там заниматься делами! Время молитвы и ужина!

Сколько было еще днем зарезано баранов в ауле Гассанкули, сколько котлов поставлено было на очаги по распоряжению Соколова еще с трех часов пополудни, сколько зажарено великолепной рыбы из Атрекского залива, сколько сварено плова из белейшего риса — никто не подсчитывал.

Пир в Гассанкули продолжался и шел весь день, и следующий день, и еще один день. Молодые всадники в белых аристократических папахах скакали на скачках, и сам Ана Гельды с высоты красной трибуны раздавал ценные призы: шелковые малиновые халаты, туркменские, неимоверной длины, голубой стали ножи в серебряных ножнах, двустволки тульские и ижевские. Вся равнина к северу от Гассанкули тонула в облаках белесой соляной пыли, которая даже долетала до берега тихо плескавшегося серебряного моря, перелетала через соляную кромку и, подхваченная нежным ветерком, медленно, белой порошей оседала на черной, видавшей виды палубе забытой рыбацкой шхуны — кимэ. И, казалось, припорашивала еще не исчезнувшие белые от кристалликов соли следы маленьких, изящных женских ножек.

А на третий день кушал плов в русской избе на сваях, принадлежащей мудрому, хитроумному кораблестроителю Ораз Мамеду, и Соколов. Он отложил в сторонку на ковер свою щегольскую пограничную фуражку и, осторожно белоснежным носовым платком утирая пот со лба, ел с удовольствием, как подобает человеку, изрядно и успешно поработавшему на благо человечества.

Он рассказывал Ораз Мамеду и мрачному капитану:

— Уехали. Укатили на моем «фордике». И меня не дождались. А до Баятходжи, до комендатуры, все полтораста. Что я буду делать?

— Мда, — промычал капитан. — Баба, да еще красивая, до добра не доведет… Придется вам, товарищ комендант, ко мне на борт грузиться — хорошо, что догадался я заглянуть сюда на обратном пути. Грузитесь! И двинем в Красноводск. А оттуда через Кзыларват и Хаджикала к себе…

— Ничего, «фордик» завтра обратно прискачет.

— Значит, с миром доехали? — встрепенулся погруженный в раздумье Ораз Мамед.

— Доехали, — с удовлетворением сказал Соколов. — Но говорил я: подождите еще денек. Нет, давай, давай! Переполоху наделали. Их видели на дороге. И кто видел! Джигиты, возвращавшиеся с контрабандой. Они в азарте погнались за «фордом». Да куда там! Наш Алексей Иванович такую стрельбу открыл… Те — кто куда. Но хорошо, мотор не сдал. У меня вечно свечи барахлят. Остановись машина — и порубали бы в лапшу. Жалко было бы.

— Кого?

— Само собой… автомобиль. Верой и правдой старик «форд» служит. — Он плотно поел, и к нему пришло благодушное настроение. — А вообще показал бы я вашему… кавказскому пленнику, где раки зимуют. Сорвался с цепи. Комбриг! Великий анжинир! Сентиментальные романы! Теперь вся степь переполошилась. Кашу Иван да Марья заварили, а расхлебывать коменданту. — Пораздумав немного, он добавил не то возмущенно, не то даже с некоторым восхищением: — А дипломат! Сколько на пароходе ехали, разговаривали — и ни слова. Понял, что тогда я его на берег не пустил бы.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Знай, что истинная вера — человечность.

Душа ее — знания, а тело — дела.

Насыр-и-Хосров

В Шагаретт жили два человека: современная добрая женщина, преданная жена и любящая мать, и первобытная кочевница, фанатичная, напичканная маниакальными представлениями, мистикой, суевериями, мстительная, жестокая.

Он никогда не говорил ей об этом. Но внутренне был уверен, что она читает его мысли. Больше трех лет прошло, бесконечно давно она первый раз заглянула ему в глаза в далеком ауле Мурче. Он до сих пор вздрагивал, вспоминая то мгновение. С того мгновения он отсчитывал дни своей новой жизни, новой потому, что, хотел он того или нет, он перестал считать жизнь свою прожитой. Он жил и хотел жить. Он понял, что любит и любим. Прекрасная джемшидка вошла в его жизнь, и он отдался великому чувству со всей беззаветностью и преданностью потому, что до того дня, когда он освободил рабыню Шагаретт из лап бардефурушей — подлецов и мерзавцев, — у него не было личной жизни, глубокой привязанности к женщине.

Вся дальнейшая история — исчезновение прекрасной джемшидки, поиски ее, аул Дженнет, Гассанкули, тайный отъезд в Кызыл-Атрек, или «умыкание молодой жены», по выражению коменданта Соколова, — все эти неправдоподобные мелодраматические события как-то стерлись в памяти… Остались лишь жалкая мазанка в ауле Мурче, сырая, прокопченная, и та, внезапно пронизавшая сердце сладкая боль, когда он встретился с дикими, обжигающими глазами на мертвенно белом лице…

С тех пор как он себя помнит, он терпеть не мог мелодрам, бурных чувств, громких слов и… ирония судьбы… он сделался участником самой настоящей мелодрамы. Он оправдывал себя тем, что живет в Азии, что он участник самых невероятных исторических событий, потрясших Восток, что люди Востока экспансивны и эмоциональны. И он не раскаивался, что события столкнули его с самой удивительной, самой экзальтированной девушкой, ставшей любимой женой и матерью его сына.

И в то же время он видел, что в ней живут два совершенно противоположных существа. Это заботило и мучило его. Он не мог разобраться сам в ее характере. В ней было все: ум и невежество, кристальная