Оливер Твист - Чарльз Диккенс

Старуха еле-еле плелась по корридору, а затѣмъ вверхъ по лѣстницѣ, невнятно отвѣчая на понуканья своей спутницы. Почувствовавъ, что задыхается, она передала ей свѣчу, а сама все еще плелась по лѣстницѣ, когда начальница ея входила уже въ комнату, гдѣ лежала умирающая женщина.

Это была комната на чердакѣ, тускло освѣщенная горѣвшей въ заднемъ концѣ свѣчей. У постели больной сидѣла старуха сидѣлка, а у камина стоялъ аптекарскій ученикъ прихода и приготовлялъ себѣ зубочистку.

— Холодно на дворѣ, мистриссъ Корней, — сказалъ молодой джентльменъ, вошедшей надзирательницѣ.

— Очень холодно, сэръ, — отвѣтила она и вѣжливо поклонилась.

— Слѣдуетъ позаботиться, чтобы поставщики доставляли получше уголь, — сказалъ аптекарскій ученикъ, разбивая ржавой кочергой куски угля въ каминѣ.

— Все зависитъ отъ комитета, сэръ. — Недурно было бы, конечно, позаботиться ему о томъ, чтобы намъ было тепло. Наши обязанности и безъ того очень тяжелыя.

Разговоръ былъ прерванъ стономъ умирающей.

— О! — сказалъ молодой человѣкъ, повернувшись лицомъ къ кровати, — она, кажется, сейчасъ умретъ, мистриссъ Корней.

— Вы думаете, сэръ? — спросила надзирательница.

— Я буду очень удивленъ, если она проживетъ болѣе двухъ часовъ, — сказалъ аптекарскій ученикъ, продолжая заниматься своей зубочисткой. — Это будетъ нарушеніе системы во всякомъ случаѣ. Слушай, сидѣлка, спитъ она?

Сидѣлка нагнулась надъ кроватью и утвердительно кивнула головой.

— Надо полагать, она такъ и умретъ, не просыпаясь, если никто не будетъ шумѣть, — сказалъ молодой человѣкъ. — Поставьте свѣчу на полъ, чтобы она не видѣла ее.

Сидѣлка исполнила, что онъ ей сказалъ, но въ то же время сомнительно покачала головой, — какъ бы желая сказать, что женщина не умретъ такъ легко, и снова сѣла на прежнее мѣсто рядомъ съ другой старухой, которая только что вернулась. Надзирательница съ выраженіемъ крайняго нетерпѣнія завернулась въ платокъ и сѣла въ ногахъ кровати.

Аптекарскій ученикъ, который тѣмъ временемъ успѣлъ приготовить себѣ зубочистку, сталъ противъ огня и минутъ десять чистилъ себѣ зубы. Наконецъ это надоѣло ему и онъ, пожелавъ успѣха мистриссъ Корней, вышелъ изъ комнаты на цыпочкахъ.

Нѣсколько минутъ сидѣли всѣ молча, а затѣмъ обѣ старыя сидѣлки встали, подошли къ камину и, усѣвшись на корточкахъ, принялись грѣть свои изсохшія руки. Пламя бросало призрачный свѣтъ на ихъ сморщенныя лица и дѣлало еще болѣе ужасными эти безобразныя лица. Такъ, сидя передъ огнемъ, принялись онѣ болтать между собою.

— Анна милая, говорила она еще что-нибудь послѣ того, какъ я ушла? — спросила посланница смерти.

— Ни слова, — отвѣчала ея товарка;- она только все дергала вокругъ себя и ломала руки. Ну я придержала ихъ покрѣпче и она скоро успокоилась. Силъ у нея теперь никакихъ нѣтъ и мнѣ легко было справиться съ нею. У меня силъ хватитъ еще, несмотря на нашу приходскую пищу.

— А пила она горячее вино, которое ей прописалъ докторъ? — спросила первая.

— Я хотѣла ей дать, — отвѣчала другая, — но она такъ стиснула зубы и такъ уцѣпилась за кружку, что я насилу отняла ее. Я сама выпила вино и это подкрѣпило меня.

Оглянувшись кругомъ, чтобы удостовѣриться, что никто не подслушалъ ихъ, старухи ближе придвинулись къ огню и захихикали отъ души.

— Я хорошо помню, — оказала первая, — и она дѣлала то же самое, и какъ еще смѣялась.

— Да, да, она всегда была веселая, — отвѣчала другая. — Много, много красиыыхъ покойницъ убирала она, и такія онѣ были чистенькія, какъ восковыя фигурки. Я сама видѣла ихъ, да!.. Эти вотъ руки трогали ихъ… Я много разъ помогала ей.

Старуха вытянула дрожащіе пальцы, провела ими по своему лицу и сунула затѣмъ въ карманъ, откуда вытащила старую, выцвѣтшую отъ времени табакерку, насыпала немного табаку на протянутую ладонь своей товарки, а на свою нѣсколько больше. Пока онѣ болтали у огня, надзирательница, потерявшая всякое терпѣніе сидѣть такъ долго подлѣ умирающей, встала съ мѣста и, подойдя къ огню, съ раздраженіемъ спросила, долго ли ей еще придется ждать?

— Не долго, мистриссъ, — отвѣчала вторая, глядя ей прямо въ лицо. — Всѣмъ намъ недолго придется ждать смерти. Потерпите, потерпите! Она достаточно скоро пожалуетъ къ намъ.

— Прикуси языкъ, идіотка! — сказала матрона. — Скажи мнѣ, Марта, была ли она и раньше въ такомъ состояніи?

— Часто, — отвѣчала первая.

— И больше никогда не будетъ, — сказала вторая;- то есть, она проснется еще разъ… да только не надолго.

— Ну, тамъ надолго или не надолго, — сказала матрона, — только она не найдетъ меня здѣсь, когда проснется. Будетъ вамъ на орѣхи за то, что вы изъ-за пустяковъ потревожили меня. Я не обязана смотрѣть, какъ умираютъ старухи въ этомъ домѣ, и не желаю… вотъ и все. Зарубите это себѣ на носу, безстыжія старыя вѣдьмы! Вздумайте еще разъ одурачить меня и я скоро отучу васъ отъ этого!

Она приготовилась уйти, когда крикъ обѣихъ старухъ, вернувшихся на свое мѣсто у кровати, заставилъ ее обернуться назадъ. Больная сидѣла на кровати и протягивала руки къ ней.

— Кто это? — кричала она глухимъ голосомъ.

— Тише, тише! — сказала одна изъ старухъ, — ложись лучше, ложись!

— Никогда я больше не лягу живою, — сказала женщина, вырываясь у нея изъ рукъ. — Я хочу разсказать ей… подойдите… ближе! Дайте мнѣ шепнуть вамъ на ухо.

Она схватила надзирательницу за руку и заставила ее сѣсть на стулъ подлѣ кровати; она хотѣла уже начать свой разсказъ, когда, оглянувшись кругомъ увидѣла двухъ старухъ, которыя также приготовились слушать.

— Выгоните ихъ прочь, — сказала она. — Скорѣе. Скорѣе!

Старухи завопили въ одинъ голосъ и стали жалобно причитать, что больной очень, вѣроятно, худо, потому что она не узнаетъ ихъ, своихъ лучшихъ друзей, которые никогда не оставили бы ее. Но тутъ надзирательница вскочила, вытолкала ихъ, заперла дверь и вернулась на мѣсто. Тогда онѣ запѣли совсѣмъ другое и принялись кричатъ сквозь замочную скважину, что Старая Салли пьяна. Здѣсь была своя доля правды, потому что кромѣ небольшой дозы опіума, прописанной ей аптекаремъ, старуха находилась еще подъ вліяніемъ джина съ водой, которымъ ее угостили товарки.

— Выслушайте меня, — сказала умирающая, стараясь говорить громче, чтобы пробудить въ себѣ новыя силы, какъ она думала.. — Въ этой самой комнатѣ… на этой самой кровати… я ухаживала за прелестнымъ молодымъ существомъ… Ее принесли сюда съ израненными отъ ходьбы ногами, покрытыми пылью и кровью. Она родила мальчика и умерла. Дайте подумать… въ которомъ году это было?..

— Все равно въ которомъ, — съ нетерпѣніемъ отвѣчала ея слушательница, — дальше!

— Ай! — прошептала умирающая, приходя въ прежнее сонливое состояніе. — О ней?.. Что о ней?.. Знаю! — вскрикнула она. Лицо ея покраснѣло, глаза широко раскрылись. — Я обокрала ее, да! Она еще не остыла… Говорю вамъ, она еще не остыла, когда я ограбила ее!

— Что украла? Говори, ради Бога! — крикнула надзирательница съ такимъ жестомъ, какъ будто бы хотѣла позвать кого-нибудь на помощь.

— Вещь, — отвѣчала старуха, закрывая рукою ротъ матроны. — Одну только вещь, которую она имѣла. У нея не было теплой одежды, она была голодная, но она берегла ее и держала у себя на груди. Она была золотая, говорю вамъ… чистѣйшаго золота и могла спасти ей жизнь.

— Золотая! — воскликнула надзирательница, склоняясь надъ женщиной, упавшей навзничь. — Продолжай, продолжай же… что еще? Кто была мать? Когда это было?

— Она просила меня сохранить ее, — отвѣчала женщина хриплымъ голосомъ, — и довѣрила ее мнѣ, потому что я была одна при ней. Я рѣшила ее украсть еще тогда, какъ она въ первый разъ указала мнѣ, что она виситъ у нея на шеѣ, и если ребенокъ умеръ, то въ этомъ моя вина. Они, быть можетъ, лучше бы обращались съ нимъ, знай они все.

— Знай что? — спросила матрона. — Говори!

— Мальчикъ росъ и такъ походилъ на свою мать, — продолжала женщина, не отвѣчая на вопросъ. — Я никогда не могла забыть этого, когда видѣла его лицо. Бѣдная дѣвушка! Бѣдная дѣвушка! Такая молоденькая! Такая кроткая! Погодите, я должна еще кое-что разсказать. Я не все разсказала, да?

— Нѣтъ, нѣтъ, — отвѣчала матрона, склоняясь еще ближе къ ней, чтобы лучше слышать, что она говоритъ. — Говори скорѣе, не то будетъ поздно.

— Мать, — продолжала женщина, дѣлая надъ собой послѣднее усиліе, — мать, когда наступили смертныя муки, шепнула мнѣ на ухо… Если ребенокъ родится живымъ и выростетъ, то быть можетъ наступитъ день, когда ему нечего будетъ стыдиться имени своей несчастной матери. — «О, Боже!» — сказала она, складывая свои худенькія ручки, — «будетъ ли это мальчикъ или дѣвочка, пошли ему друзей и сжалься надъ несчастнымъ ребенкомъ, который остается на произволъ чужихъ ему людей!»

— Имя мальчика? — спросила матрона.