Оливер Твист - Чарльз Диккенс

— Назадъ! — крикнулъ вдругъ Сайксъ. — Назадъ! Назадъ!

Пораженный такимъ внезапнымъ крикомъ, нарушившимъ мертвую тишину дома, Оливеръ не зналъ, что ему дѣлать, идти впередъ или бѣжать.

Крикъ повторился… показался свѣтъ… передъ глазами Оливера смутно мелькали фигуры полуодѣтыхъ людей на ступенькахъ лѣстницы… Яркій блескъ… выстрѣлъ… облако дыма… гдѣ-то трескъ, но гдѣ… онъ не зналъ.

Сайксъ исчезъ только на минуту, но затѣмъ снова показался и, пользуясь тѣмъ, что дымъ еще не разсѣялся, схватилъ Оливера за шиворотъ. Выстрѣливъ затѣмъ изъ своего собственнаго пистолета въ сторону двухъ человѣкъ, которые успѣли тѣмъ временемъ скрыться, вытащилъ мальчика обратно изъ окна.

— Крѣпче держись за меня, — сказалъ ему Сайксъ. — Дай сюда платокъ… Они ранили его. Живѣй! Экъ, какъ изъ него льетъ кровь!

Въ головѣ мальчика смутно промелькнули громкій звонокъ, громъ выстрѣловъ, крики людей и сознаніе того, что его быстро несутъ по неровной почвѣ. Затѣмъ шумъ этотъ замеръ гдѣ то въ отдаленіи, смертельный холодъ охватилъ его сердце и больше онъ ничего не видѣлъ и не слышалъ.

XXIII. Весьма интересный разговоръ между мистеромъ Бемблемъ и нѣкоей леди, который показываетъ, что даже приходскій сторожъ можетъ поддаваться нѣкоторымъ чувствамъ

Ночь была необычайно холодная, и снѣгъ, покрывавшій землю, лежалъ на ней толстымъ, крѣпкимъ слоемъ, такъ что рѣзкій, холодный вѣтеръ, завывавшій кругомъ, могъ подхватывать только недавно сметенный снѣгъ, который лежалъ кучами по краямъ улицы и до угламъ домовъ. Да, темная, леденящая была эта ночь, одна изъ тѣхъ ночей, когда люди, имѣющіе теплый домъ и хорошую пищу, сидятъ у огня и благодарятъ Бога за то, что у нихъ есть пріютъ, а бездомные и голодные ложатся на землю и умираютъ. Да, много отверженныхъ закрываютъ навсегда глаза въ такую лютую ночь и, каковы бы ни были ихъ преступленія, врядъ ли чувствуютъ они себя хуже тамъ, куда переселяются.

Такова то была погода, когда мистриссъ Корней, надзирательница дома призрѣнія, съ которымъ уже знакомы наши читатели, какъ съ мѣстомъ рожденія Оливера, сидѣла у весело трещавшаго огня въ своей маленькой комнатѣ и смотрѣла съ удовольствіемъ на небольшой круглый столъ, на которомъ стоялъ соотвѣтствующей величины подносъ со всѣми принадлежностями для закуски. Мистриссъ Корней собиралась пить чай. Когда она взглянула на огонь, гдѣ самый маленькій изъ всѣхъ маленькихъ чайниковъ пѣлъ нѣжнымъ, тоненькимъ голоскомъ свою нѣжную пѣсенку, чувство внутренняго довольства ея еще увеличилось и она улыбнулась.

— Да, — сказала она, облокачиваясь на столъ и задумчиво глядя на огонь, — всякій изъ насъ имѣетъ то, что ему нужно, и всѣ мы должны быть благодарны за все, что намъ дается. Увы!.. не всѣ, однако, сознаютъ это.

Мистриссъ Корней печально покачала головой, какъ бы сожалѣя о духовной слѣпотѣ тѣхъ нищихъ, которые не сознаютъ этого, и опустивъ серебряную ложечку (свою собственную) въ жестяную чайницу, она взяла, сколько нужно было чаю, и заварила его.

Ахъ, какія подчасъ ничтожныя вещи могутъ нарушить равновѣсіе нашихъ мыслей! Черный чайникъ, самый маленькій изъ всѣхъ чайниковъ, былъ слишкомъ переполненъ водой, вслѣдствіе чего закипѣлъ черезъ край и вода брызнула на руку мистриссъ Корней.

— А чтобъ тебя! — воскликнула почтенная матрона, ставя чайникъ обратно на очагъ. — Что можетъ быть глупѣе чайника, въ которомъ помѣщается всего только двѣ чашки чаю! Ну, кому онъ годится! За исключеніемъ, впрочемъ, — прибавила мистриссъ Корней послѣ небольшой паузы, — такого несчастнаго, всѣми покинутаго созданія, какъ я. О, Боже!

И съ этими словами матрона упала въ кресло и облокотившись о столъ, задумалась о своей печальной, одинокой судьбѣ. Маленькій чайникъ и одинокая чашечка пробудили въ ней воспоминаніе о мистерѣ Корнеѣ (который умеръ всего двадцать пять лѣтъ тому назадъ) и это переполнило чашу ея горя.

— Нѣтъ, такого, какъ онъ, у меня не будетъ больше, — сказала мистриссъ Корней печально, — никогда больше не будетъ… такого, какъ онъ.

Съ кому относилось это замѣчаніе, къ мужу ли или къ чайнику, неизвѣстно. Весьма возможно, что и къ послѣднему, такъ какъ мистриссъ Корней въ ту самую минуту, когда говорила, взглянула на чайникъ и сняла его съ огня. Не успѣла она налить себѣ первую чашку, какъ въ дверь ея комнаты кто тo легонько постучался.

— Ну, кто тамъ еще, войдите! — сказала мистриссъ Корней нѣсколько раздражительнымъ тономъ. — Старуха какая нибудь умираетъ… Ихъ всегда угораздитъ умереть, когда я закусываю. Не стойте же у дверей, вы напустите мнѣ холоду въ комнату. Что тамъ случилось?

— Ничего ма'амъ, ничего, — отвѣчалъ мужской голосъ.

— Боже мой! — воскликнула матрона на этотъ разъ уже несравненно болѣе мягкимъ голосомъ. — Да, вѣдь это мистеръ Бембль.

— Къ услугамъ вашимъ, ма'амъ, — отвѣчалъ мистеръ Бембль, который только что успѣлъ стряхнуть снѣгъ со своихъ сапоговъ и плаща и входилъ въ комнату, держа въ одной рукѣ трехуголку, а въ другой свертокъ. — Прикажете затворить дверь, ма'амъ?

Леди не рѣшилась отвѣтить сразу изъ скромности, думая о томъ, будетъ ли прилично имѣть съ мистеромъ Бемблемъ свиданіе при закрытыхъ дверяхъ. Мистеръ Бембль воспользовался этимъ колебаніемъ, тѣмъ болѣе что ему самому было холодно, и заперъ дверь, не дождавшись разрѣшенія.

— Ужасная погода, мистеръ Бембль, — сказала надзирательница.

— Ужасная погода, ма'амъ! Мы роздали въ эти дни мистриссъ Корней, двадцать двухфунтовыхъ хлѣбовъ и полтора круга сыру и эти нищіе все еще недовольны!

— Разумѣется недовольны! Когда же они бываютъ довольны, мистеръ Бембль? — сказала надзирательница, наливая чай.

— Дѣйствительно, ма'мъ, когда? — сказалъ мистеръ Бембль. — У насъ тутъ есть одинъ такой человѣкъ, которому въ виду того, что у него жена и много дѣтей, выдали двухфунтовый хлѣбъ и добрый фунть сыру. Вы думаете, онъ быль благодаренъ, ма'амъ? Благодаренъ? Ни на грошъ! Вздумалъ еще, ма'амъ, просить немного угля… только бы наполнить одинъ платокъ носовой. Такъ и сказалъ. Угля! На что ему уголь? Жарить хлѣбъ съ сыромъ, а затѣмъ опять просить? Такъ ужъ всегда съ этимъ народомъ, ма'амъ! Наполни ему сегодня цѣлый передникъ углемъ, завтра придетъ за другимъ. Ничѣмъ ихъ не проймешь!

Хозяйка вполнѣ и во всемъ согласилась съ нимъ.

— Никогда еще не видѣлъ я ничего подобнаго, — продолжалъ мистеръ Бембль. — Третьяго дня какой-то человѣкъ, — вы были замужемъ, ма'амъ, и я могу сказать это вамъ, — человѣкъ, у котораго спина была еле-еле прикрыта лохмотьями, (здѣсь мистриссъ Корней, скромно опустила глаза), пришелъ къ нашему смотрителю, когда тотъ обѣдалъ и у него были гости и вообразите, мистриссъ Корней, потребовалъ, чтобы ему помогли. Онъ ни за что не хотѣлъ уходить, а такъ какъ онъ очень, шокировалъ всѣхъ гостей, то смотритель выслалъ ему фунтъ картофеля и полпинты овсяной крупы. — «Богъ мой! — сказалъ неблагодарный негодяй, — какая мнѣ польза съ этого! Съ тѣмъ же упѣхомъ вы могли выслать мнѣ пару желѣзныхъ очковъ» — «Прекрасно! — сказалъ нашъ смотритель, — въ такомъ случаѣ ничего не получишь!» — и отобралъ у него все. — «На улицѣ что ли прикажете умирать?» — спросилъ негодяй. — «Не умрешь!» — сказалъ смотритель.

— Ха, ха! Превосходно! Это очень походитъ на мистера Браннета! — воскликнула надзирательница. — Дальше, мистеръ Бембль?

— Дальше, ма'амъ? — оказалъ сторожъ, — а дальше онъ ушелъ и такъ таки умеръ на улицѣ. Упрямый народецъ, нечего сказать!

— Это превосходитъ все, что я до сихъ поръ слышала, — сказала м-съ Корней. — Какъ вы думаете, истеръ Бембль, не вредно ли оказывать помощь людямъ, живущимъ внѣ пріюта? Вы джентльменъ опытный и должны хорошо понимать. Какъ вы думаете?

— Мистриссъ Корней, — сказалъ сторожъ, улыбаясь, какъ улыбаются люди, которые сознаютъ свое превосходство, — помощь внѣ пріюта, если, конечно, мы будемъ оказывать ее благоразумно и осмотрительно, является спасеніемъ для нашего пріюта. Великій принципъ этой помощи заключается въ томъ, чтабы давать нищимъ то, чего они наименѣе желаютъ, и тогда они перестанутъ приходить.

— Боже мой! — воскликнула митриссъ Корней, — какъ это остроумно.!

— Да… между нами будь сказано, — продолжалъ мистеръ Бембль, — это великій принципъ, и вотъ почему, если вы станете прочитывать тѣ случаи, которые помѣщаютъ эти безстыдныя газеты, то вы замѣтите, что всѣ они касаются большихъ семействъ, которыя получали пособіе, состоящее изъ ломтика сыру. Это теперь принято за правило во всемъ государствѣ, мистриссъ Корней. Впрочемъ, — продолжалъ сторожъ, развязывая принесенный имъ свертокъ, — это служебная тайна, ма'амъ, и говорить о ней не слѣдуетъ… Мы то съ вами, ма'амъ, можемъ говорить объ этомъ, мы принадлежимъ къ служебному приходскому персоналу. Это портвейнъ, ма'амъ! Комитетъ присылаетъ его для больницы. Настоящій, свѣжій портвейнъ, послѣднягь розлива и безъ всякой примѣси и осадка.